— А ну в дом быстро, — погналась за девками, чуя, как тиски разжимаются в груди и снова становится легко дышать. Хохочут подружки вместе с невестой, ох, не к добру, кады плакать должны. Да пора уж всем расходиться, завтра день долгий, волнительный. Оттого долго Настасья не может уснуть, думая о том, что женой станет. Наутро перед венчанием Ульяна с Зосимом к жениху отправились гадать, Фёкла настояла. Взяли с собой курицу, украсили лентами, да под стол запустили, где пшена насыпали. Смотрят за ней, как зёрна клевать станет. Ежели спокойно — в ладу жить станут, ежели примется кудахтать птица да крыльями хлопать — сварливой жена будет. Токмо застыли все, как и курица, будто зёрен тех не видно. — Слепую что ль привезли? — спросила сваха, под стол заглядывая. Стоит курица и не моргает, будто порча на ней какая. Переглядываются люди, невидаль какая, отродясь не слыхали о подобном. — Кышшш, — махнула руками в сторону сваха, только кура вместо того, чтоб к пшену поближе, бросилась вон из дома, только её и видали. Поглядели вослед гости, диву дались. Сжала Ульяна руку дочки, что прямо тут плакать собралась, остановила слёзы, мол, терпи, дома. Распрощались, да поехали к свадьбе готовить невесту, пока жених телегу да коней снаряжает. Поезд свадебный богатый с дарами готовит. — К худу это, матушка, — горюет на телеге Настасья, лицо в ладонях пряча. Ульяна и сама к тому склонна. Ни про мужа, ни про жену гаданье не поведало, будто и не быть им вовсе супружниками. — А ну брось, — вытирает слёзы, а у самой на душе уж пару дней не спокойно, будто предчувствие какое. — Бог поможет, обвенчаетесь и станете жить в счастье. — Правда, так думаешь? — глядит на неё глазами заплаканными Настасья. И уж как не хочется врать Ульяне, но всё ж кивает. И покойник Игнату в глаза смотрел, и Марья злым языком неровен час чего сотворит, а теперь и птица свадебная заартачилась, будто не пшено ей насыпали, а гвоздей. «Не жилец», — вспомнила Ульяна слова бабки, принимаясь готовиться к худшему. Глава 4 Свадебный поезд ехал неспеша, чтобы каждый мог рассмотреть его. Белый конь, украшенный бубенцами и лентами, тянул первую телегу, а родня Насти перекрыла дорогу, намереваясь её продать. Коли хочется жениху до невесты добраться — заплатит подарками или наливкой. Детям припасены пряники. Только веселье и для Игната с какой-то оговоркой. Уж думал, минуло несчастье, а теперь будто сызнова в дверь с клюкой старуха стучится. И уж нынче Настасья плачет взаправду, но не потому, что не хочет уходить из родительского дома, камень лежит на сердце. Обрядили её в платье новое, сшитое к празднику. Ничего не пожалел для старшей Рябой. Сидит невеста в избе Игната поджидает, пока тот выкуп за дорогу выдаёт. И шум, и гвалт вокруг, только улыбка у жениха какая-то растерянная. Будто не на свадьбу он идёт, а на войну собирается. Добрались до невестиного дома, а там и в объятья Настю заключил. Трепыхается сердце птицей, вот-вот выпорхнет. Улетит далеко, а он прямо тут бездыханным на пол брякнется. Завели бабы песню, провожают из дому. Пришла пора ехать венчаться. Бросают друг на друга молодые взгляды боязливые, а у Ульяны сердце не на месте. Чувство такое, что на похороны сбираются. Усадили в телегу, фыркает конь. Кругом дети бегают голоногие, народ собрался на невесту глядеть. Зосим в новой косоворотке, сапоги салом смазаны. Ульяна как барыня какая. Всё ж с радостью дочку провожают. Фёкла глаза платком утирает на Настю глядя, себя молодую вспоминает. И было ж у неё самой всё недавеча. А поди ж ты годы промчались — не упомнишь. А средь народа уличного только одни глаза Настя видела. Смотрит на них Марья с прищуром, не улыбнётся. И до того жутко стало, хоть бросайся вон из телеги да беги без оглядки. Проследил за взглядом невесты Игнат, руку её тонкую ещё пуще сжал. — Твой я до конца, — шепнул жене будущей. А Марьяна кивает ему, мол, идём. Соскочил с телеги Игнат, бросился в толпу. Подлетел к девке. Ноздри раздуваются, злой, не ровен час ударит. — Не передумал? — смотрит прямо в глаза ему Марья. — Что ж я за муж такой, ежели от любви своей откажусь? — спросил грозно. — Не бывать тому! — сдвинул брови. — Решено давно, и слово моё твёрдо! — Ну гляди, — покачала головой, а потом шаг в сторону сделала, чтобы Настю узреть. И задвигались губы. Только что шептала, слышно было одному Игнату. Чёрная метка — до смерти отметка. Кладись на судьбу, принимай ворожбу. Много боли, много крови, Бабьей горькой вдовьей доли. Будь одна, как в ночи луна. Развернулась резко, задев парня косой, и пошла восвояси. А по толпе ропот прошёлся. Соскочила Настя с телеги, хотела вон бросится, только сграбастал её в объятья Зосим, к груди так сильно прижал и шепнул что-то. — А ну заводи, — махнул рукой гармонисту, и понеслась музыка над дорогой. Разлилась песней, и затянули гости вослед за инструментом. Усадила Ульяна обратно дочку, перекрестила. — Наперекор всему иди, не верь. А усомнишься — беда будет. Вера в тебе быть должна, — коснулась груди, где сердце горячее билось. — Бери и мою — материнскую. Притянула к себе лицо, расцеловала, растопила хоть немного печаль. Ударили кнутом по коню, заржал белоснежный и потащил жениха да невесту к церкви, где уж поп давно поджидал. Уплочено! И уж внутри, чуя свечной запах, впитывая аромат кадила, успокоились молодые. Стояли пред Богом, молясь об одном. Посылали молитвы, чтобы узрел их Господь и помиловал. Монотонно читал поп. Настя сложила руки пред собой, смотрела больше в пол, пока сверху на них взирали очи с росписи. Глядит Пётр на сестру свою. Делает пару шагов, да будто не пущает что. Анна держит. — Куда? — шепчет. И дрожит в руке пламя свечное. — Ульяне кой-чего сказать хочу. — Потом! — Сейчас! Пустила порты Анна, шагнул Пётр ближе. — Завтра же пойду к скорняку, скажу, чтоб увозил свою дочку подальше отседова, — шепнул Ульяне на ухо, рядом становясь. — Пусть на своей земле проклятьями сыплется. — Я, как отец, говорить стану, — бросил на него взгляд Зосим, услыхав разговор. И тут же поп замолчал, недобро глянул в их сторону. Приложила руку к груди Ульяна, прощенья просить, и поклонилась слегка. Продолжил читать священник. — Ежели кому неймётся, идите из церкви, — шепнула мужу и брату. И затихли те. Всё ж обряд надобно до конца доглядеть. Кончил поп, поцеловались молодые. Теперь уж миловаться можно. Никто слова не скажет. Муж да жена пред Богом и людьми. Вспыхнули щёки Настасьи, когда губ её жар Игнатовских коснулся. Сердце затрепетало от сладости такой. — Больше жизни люблю, — шепнул Игнат. Только слова его теперича пророческими казались. Не отвернулся от чувств своих, не отрёкся от невесты. Стол был богатый. Разносолы да мясо, пироги да ватрушки, медовуха рекой текла. Веселились гости, плясовую вытанцовывали. А молодые, как водится, сидели да на всё глядели. Ждали, когда наедине останутся, миловаться начнут. Выстроил для них Зосим домик. Деньги имеются. Пущай стразу живут отдельно, привыкают. Обустраиваются. С родными Игната сразу по рукам ударили. Хотели по старинке к ним, да куда, когда дом полон ртов. И старший сын с семьёй, и родители, и дети малолетние. Негоже, чтоб дочка Зосима Рябого ютилась так. Сплетни ходили до сих пор, что не родная она ему. А кто пустил? Анна знала да Фёкла. Только крестилась мать, что ни словечка не проронила. Даже покойный Касьян не ведал. Анне Ульяна тоже верила. А всё одно за глаза говорили, что похожа Настасья на Назара. Его в отцы записывали. А Зосим кулаком тряс, на чём свет стоит костерил. — Моя дочка, и всё тут! И для пущего покоя людям приплатил, чтоб нашли Назара да приказали больше никогда не появляться в деревне. Только пожимали те плечами да руками разводили. Искали-искали, а его будто след простыл. Не иначе, как сгинул в болотах, что на север от деревни расстилаются. Поднялись с места молодые. Выдали им одну курицу на двоих, чтобы голод утолить. Пока гости ели-пили, сидели те, да ни к чему притрагиваться не смели. Уж заведено так. Усадили их в телегу, отвезли к дому, а там вдвоём и оставили, дверь подперши, чтоб не сбежали куда, а долг супружний выполнять стали. Хотя куда друг от друга сбегут влюблённые. Звук гармони всё тише становился. Сидели Настя и Игнат, смотрели друг на другу в полутьме. Только свечи немного освещали избу. Потянулся к невесте парень. — Погодь, — щёки пылают у девицы, страсть, как хочется, чтоб к себе прижал, а и страшно слегка. — Поедим сначала. Живот мается. Разделил он курицу, выдал самые сладкие кусочки невесте. Лакомятся молча, посматривают. Запили квасом. И снова уста любимые целовать. Разошлись так, что не слышат ничего, не видят. — Люби меня, Игнатушка, — шепчет счастливая невеста. — Назло всему люби! И такая у них любовь пылкая вышла, что не заметили, как свеча на пол скатилась. Провертелась несколько раз да у занавеси остановилась. Принялось полотно гореть ярко да жарко. Перекинулось на дерево. И пошёл огонь поедать всё кругом. — Господи! — заголосила Настя, оттолкнула мужа своего. А тот и не сразу в себя пришёл. Хорошо ему, теплота по телу разливается. А тут изба горит. Схватил он платье невестино, первое, что под руку попалось, принялся огонь забивать. Да не тут-то было, перекинулся тот сразу на тряпки. Занялись, в мгновенье добралось пламя от низа до верху. Прижала Настасья руки к телу голому. Такой страх обуял, что двинуться с места не может. — Оденься! — приказывает Игнат, порты натягивая. Едкий дым, всё нутро заполняет, чернит избу, заполняет собой. Зашёлся кашлем жених. А невеста никак в толк взять не может. Вжалась в стену на кровати сидя и с места не двинется, на пожар смотрит. — Настя! — дёрнул её Игнат за руку. Схватил, одеялом укутал. Хотел на руках вынести. Дёргает дверь — заперто. Колода с той стороны приставлена. Сидит Ульяна на лавке в избе своей, косу расплетает, волосы чешет. Смотрит задумчиво на девчонок, что на полу в бабки играют.