— Зосим, поди колоду отодвинь. Вдруг кому до ветра сходить надобно. — Утрооооом, — зевает тот, на кровати лёжа. — От дедов пошло, пущай обычаи чтут. — Да поди, откинь, вдруг надобно чего, — не унимается Ульяна, а у самой сердце не на месте. — Разулся уж. Ничего не будет, выкрутятся. Теперича муж да жена, не такое зреть станут. — Плохо мне чего-то, — выдохнула Ульяна. — Будто воздуха не хватает. Пойду глотну, постою. — А вы — марш на печку! — глянула на дочек. — Поздно уже, спать пора. Выбралась на крыльцо. Смотрит вдаль, где дом Анны да Петра. Как Зосим пустил туда, так и остались. А Настин с другой сторонки, не видать с крыльца. Выбралась на улицу глянуть и обомлела. Высоким столбом уносился вверх огонь, рассыпая собой искры. Глава 5 Коли на роду погибель тебе написана, от смерти не спастись. Бился Игнат в крепкую дубовую дверь. Добротный дом Зосим дочке срубил. Из соснового кругляка, а дверь покрепше. Знать бы, чем оно всё закончится, волосья на голове б рвал. — Зосим! — заорала на всю улицу Ульяна, — Зосиииииим! Придремал Рябой. Руку за голову закинул, лежит лицом к потолку, бородой кверху. Тишь в избе, тускло лампадка горит пред образами, дети на печи перешёптываются, дрёму навевают. Прикрылись глаза, да в сон сознанье уплывает. Вот и справили свадьбу такую, что не грех самого Государя позвать. Ничего не пожалел для Настеньки, пусть и не родная. Токмо кто скажет о том, осерчает Рябой, разойдётся не на шутку. Руки не подаст негодяю, ежели черноту пускать на девку станет. И Улюшка счастливая. А уж до того он жену свою любит, что сил нет, аж зубы сводит от любви той. Пуще прежнего. Жизнь за неё отдать готов, и она к нему за годы другая стала. Чует он от неё доброту, принимает то за любовь. Только выбить из сердца того — первого, так и не смог, хоть Ульяна не показывает. — Зосииииим! Затрепыхалось сердце от крика того. Подскочил на месте. Озирается. На печи девки притихли. Друг на друга поглядывают, глаза округлимши. — Ульяна?! — позвал Рябой, да как есть на улицу бросился. — Зосим! Стоит его жена простоволосая, накинут платок на плечи, а луна половину лица освещает. Такого страха он никогда не видывал в очах её. — Дом горит! — дрожит голос, оглушает. Сказала и бросилась вон со двора. Собака брешет, рвётся с цепи, словно помочь чем хочет. Люд на улицу высыпать стал. Бежит Ульяна что есть мочи, ветер слёзы за спину уносит. Паренёк какой-то колоду сбил, дверь отворил. Тут же отскочил, руками закрылся от жара. — Настяяяяяяяяяя, — закричала белугой Ульяна, голову руками обхватывая. Бросилась в пламя, да поймал её кто-то, дёрнул на себя. — Мужики там, — шепнули. — Игнааааат! Нос щипало, слёзы застилали глаза, дрожал воздух от огня, рябило. Кто как вытащил, Ульяна так и не поняла. Опустили на траву два тела. Дочки её и жениха недавнего. Упала пред ними на колени Ульяна. Тянет руки к обоим: и кровинушка тут, и сын названый. Игнат в одних портах, без рубахи. Настастья в одеяло кое-как завёрнута, срамота люду видна. Прикрыла тело голое Ульяна, слезами заливается. — Савелий где? — кричат в толпе, а уж, поди, вся деревня собралась. И Зосим тут же подоспел. Нагнулся на Игнатом, дыханье слушает. Только ничего понять не может — не дохтур ведь. — Савелия кличьте, — кричат. — Где Савелий. — Тут он, тут, — отвечают. И чьи-то руки на плечи Ульяне кладутся, оттаскивают от дочки. Отбивается та, сопротивляется. Не желает дитя покидать. — Да я это, — говорит Савелий. Скотину только так на ноги ставит, а что с людьми делать до конца не знает. Только других нет в деревне, лучше путь он, чем совсем никто. Уступила место Ульяна, отползла, у ног села. Держится за дочку, словно та исчезнуть куда-то может. Вскочил Зосим, побежал другим помогать огонь сбивать. Рядом соседние хаты, никак перекинется туда, добром не кончится. Свою избу не спасти, так хоть чужие уберечь. А в голове всё вопрос вертелся, как случилось несчастье? — Жива, — обернулся к матери Савелий. — Воздуха дайте, воздуха! — скомандовал людям, чтоб расступились. Перешёл к Игнату, а позади толпу мать его с отцом раздвигают. Подскочила Паша к сыну. — Убили! Убили! — закричала не своим голосом. — Ведьма-то всё, Марьянка! Все видали, как она ему слова говорила. Не послушал её сынок. Игнатушка!!! — А ну цыц! — прикрикнул Савелий, брови сдвинул. — Дай парня осмотреть. Хоронит сына уж! Прижала Ульяна к себе дитя своё, качает, как маленькую. Унесть бы в дом, да Зосим с мужиками пожар тушит. Игната тоже не бросить. Дождаться надобно. Ой, девки сами в избе остались. — Чего тут? — слышит голос Петра. И он прибежал. Вся деревня на улицу высыпала. Только те, что медовухи перепили по домам спят. — Жива? — опустился на колено рядом с Ульяной. Кивнула та, благодарности Богу посылая. Отодвинулся Савелий от Игната, головой покачал. Заголосила Паша пуще прежнего. А муж её оттаскивает. — Мож ошибся? — смотрит Ульяна на Савелия, да токмо сама понимает: уж много знамений было. Не устоять супротив простому человеку. — Дочка твоя виновата, — не могла успокоиться Паша, обращаясь уж к Ульяне. — Говорили ему — откажись. Не послушал матери, сердцу своему внял, да речам ласкающим. Вон к чему привело. Ходил бы по землице, — утирала слёзы. — Недолго на белом свете сынок мой пожил, — причитала, раскачиваясь. — Хватит! — тряхнул её Демид. — Голова своя на плечах у каждого. Бог за всеми присматривает. Не гневи! — Дом-то не просто так загорелся, — шептали в толпе. — Знали, что колода стоит. — Кому надо? — Марьяна то, точно. — А покойник смотрел? Вот и высмотрел. — Правду говорила бабка. Мужик мертвяк следом. Подхватил Пётр на руки Настасью, Ульяна укутала в одеяло. Платком сверху прикрыла. Понёс тот племянницу домой, а Ульяна к Паше подошла. — Сватья, — за плечо тронула. — Вон пошла! — заорала не своим голосом мать. — Ненавижу и тебя, и отродье твоё нагулянное! Всяк знает, что неродная она Зосиму! Бросила взгляд на мужа Ульяна, не слышит, огонь сбить пытается. Хорошо, что не слышит. — Ульяна, — глядит на неё Демид, — ополоумела она от горя. Не слушай бабу дурную. — Всё повторю, в уме я! — орала Паша. — Нагулянная дочка! Срамота. Оттого и Игната Бог покарал! — Ступай домой, — кивает Демид ласково Ульяне. — А ну! — пригрозил жене. — Замолкни! Подошла Ульяна к Зосиму. А он в саже. Глаза горят, грудь вздымается. Поведала новости да пошла вослед за братом, слушая, как не может успокоиться деревня. А у самой внутри раненой птицей душа бьётся. Худо теперича придётся Настасье, ох и худо. Уложили на кровать невесту. Как в себя придёт, новость страшную мать ведать станет. Возятся на печке Васька да Варька, а Пётр смурной стоит на сестру поглядывает. — Марьянка это, сердцем чую. Завтра же пойду и… Не дала договорить сестра. — Не смей на сердце грех брать! Не пойман — не вор. Всякое бывает! Павла тож про нас думает, что парня её не сберегли. — Да она это! Все видали. Ведьмина внучка! — Толки только. Поначалу говорить надо. Остынь, Петя, дело сделать на всю жизнь… — Не стану, — затряс головой Пётр. — Сгубила душегубка! И твою дочку сживёт. Не должна земля носить таких!