Бросил на него взгляд Назар, а тот лишь плечами пожал, мол, не могу стерпеть, смеяться охота. — Удача, — решился Назар дальше не тянуть. — Вон сколько деньжищ привезли, а ну, Пётька, подавай. Выставила передник Ульяна, а в него деньга полетела. Никогда раньше стокмо не видывала. И мягкая, и звенящая, надобно бы припрятать да учиться самой хозяйство весть. — Заходите в дом, накормлю. — Анна ждёт, — развёл руками Петька. — Уж три дня жену не видывал, соскучился. — Сказал и выбрался за ворота. Вышла Настасья на крыльцо, в руках нитки держит. — Привет, Назар, — говорит отцу. Ну а как его ещё назвать, коли вырастил её Рябой да души не чаял. Пусть хоть и так, всё одно — приятно. — Как путь проехали? — Спасибо, с Божьей помощью. А ты ж чего? — Да вот, растём, — погладила живот округлившийся. Выбрался из двора Назар, растворил ворота, лошадь с телегой завёз, распряг, пока за всем этим Ульяна с дочкой наблюдали. Завёл в конюшню, сена выдал. — Так зайдёшь или чего? — смотрит Ульяна на него, а сама уж и ответ знает. — Спасибо за труд, — улыбнулась, ему кивая и взглядом провожая. Идёт Назар мимо домов, что с детства помнит. Вон там с мальчишками по воробьям из рогаток стреляли, а тут первый раз Ульяну увидал да влюбился, а тут с Захаром подрался. Улыбается. Жизни стокмо уж прошло, много хорошего да плохого было. А вместе сложить — судьба его получается. Проходит мимо дома, где мужики топорами стучат. До холодов кончат избу, перебираться можно, чтоб своё было. Обустроятся, мальчишки в школу ходить станут. Учила им мать грамоте, счёту, да всё одно — школа лучше. — Бог в помощь, мужики, — крикнул, подходя. Отозвались те, руками помахали да дальше работу спорить. Как закончат — будет в семье лад да склад, будет и банька своя, вон стоит уж срубленная, и домик, и сарай. Всё, что надо для жизни вольготной. А работа есть — Рябой наделил, хоть сам и не ведал. Знал бы, в чьи руки всё перейдёт, в гробу б перевернулся. Вот уж и домик его отчий виднеется. Пока с матерью жить стали, всё и ей помощь, и им с детьми. Сымает картуз, ноги обтирает да входит в дом. Невольно глаза закрывает и принюхивается. Как раньше пахнет — пареной репой. Будто не муж он с сединой в висках, а мальчишка голопятый. И хочется ему к матери прижаться да на печи погреться в морозную стужу. Слышит, будто отец чего-то говорит ему да сёстрам. Токмо нет больше звуков тех, лишь в памяти крепко живут. Человек он ведь как: жив, покуда помнишь его. — Отец воротился, — выбегает первым Андрейка, подпрыгивая, чтоб Назар поймал его. — Ничего себе как вырос, — смеётся Назар, в дом проходя. — За три дня что ль скаканул? Хохочет Андрей, к отцу прижимаясь. А в комнате Гордей за тетрадью засел, выводит что-то старательно. — Это верно, — трепет по голове его Назар. — Ученье — свет! — Вернулся? — улыбается мать, подходя ближе. — Ну как? Вышло? — Ещё как вышло, — подбрасывает под потолок сына Назар. — Хорошо сторговал. — А где ж… Хотел спросить, токмо и сам увидал. Стоит в дверях Лукерья: тихая, безмолвная и счастливая. И такая красивая, какой никогда прежде не была. Как сказал он ей слова заветные про любовь свою, поняла она, что нужна здесь на земле грешной, да не сдюжила б в одиночку. И снился ей сон. Будто пришла к ней Марфа и над ней всю ночь сидела да день. Шептала что-то, руками ласково гладила да речи вела. — И куды ж собралась, девка? — вопрошает. — К Богу на небо, — отвечает Луша. — А хочешь ли уходить? — Так не нам выбирать. Кости показали мне всё. — Кости, — качает головой Марфа. — Не пришёл твой черёд, Лукерья, рано ещё. Нужна ты здесь семье да людям. Ни одну жизнь спасёшь, вот чего тебе завещано. — Да как же смогу супротив судьбы пойти? И никак уж, ежели с тобой речи веду, померла?! — Домой воротись, кому велено. Ну! Нет больше ведьмы, что семью твою изводила, только будут ещё беды, от которых защитить их должна. Открыла глаза Лукерья, а у постели её все сидят. — Очнулась! — кричит Ульяна, и слёзы у ней из глаз брызнули. — Луша, — жмётся к груди сестры, — так мы молились всей семьёй, что воротилась ты обратно. Лукерья тогда слова своего обратно не взяла. — Ежели хочешь — живи с Ульяной, — Назару на то сказала, — я супротив ничего делать не стану. Всё понимаю. — А ежели понимаешь, тады чего глупости говоришь? — смеётся Назар. — Уж люблю её, что с того, но сердце моё жене принадлежит. Без неё жизнь есть, а без тебя уж её не мыслю. И тады решено было, что семья в деревню воротится. И детям образованье, и сестры близко друг от друга будут. Стоит Лукерья в дверях, смотрит на Назара с сынком на руках, и так внутри её сердце благодарностью да любовью бьётся. Столько пройти пришлось, столько вынесть. Но вот он — не ушёл, не оставил, не крест она его, а любовь, что ни есть самая настоящая. И другой ему теперича не надобно. Конец