— Ты не пужай, ради сестры куды угодно, хоть к чёрту на кулички готова идти. Должна с ней свидеться, сердцем чую. Подхватил отца Ефим, ведёт. Ежели сюда чуть больше, чем за день добрался бегом, то теперича дольше идти придётся. Хромает Назар, кривится от боли. Тяжёл путь такой для ноги, которой недавеча чуть не лишился. Подкосилась, чуть не упал. Вовремя Ульяна подхватить успела, поставила сызнова. И стыдно ему, что других задерживает, да ничего поделать с собой не может. Идёт Ульяна Богу молится, чтобы успеть токмо: поговорить с сестрой, выспросить, отчего так вышло, отчего стыдилась показаться ей. Неужто боялась, что обиду в сердце держать станет оттого, что счастье она своё в Назаре нашла? Любит его Ульяна, токмо сестру ещё больше. Ничего для ней не пожалеет. Да и сама судьбу свою выбрала, с Зосимом осталась. Небось, как не воротится, Анна себе места не найдёт. Станет её искать, а что детям говорить? Недавно отца схоронили, сестра стерялась, а теперича мать куды-то запропастилась. Но не может иначе Ульяна поступить. Ежели воротится в деревню о себе весточку дать, то время упустит да к сестре не успеет. Не ведает, где дом их стоит. Потому бежит, торопится. Лежит Лукерья на кровати, испариной лоб покрылся. Лицо бескровное, словно уж покойница, только дыханье еле теплится да сердце отстукивает ритм предсмертный. Худо ей, говорить тяжко, спать только хочется. Сготовила похлёбку Настасья, всех накормила, тётке поднесла. Приподняла её, а она отворачивается, не хочется вовсе. И мысль одна: токмо б успел её сокол ненаглядный. Ежели с Ульяной остался, пущай. Зла на них Лукерья держать не станет. Разлучили два сердца любящих, разъединили, может, теперича пришла пора, чтоб вместе им соединиться. Пущай. Бог даст, так станется. А она с неба за ними приглядывать будет. Жаль детей, да не оставит их сестра, уверена. Вырастит, как своих. Токмо что на то Зосим скажет? Вертятся мысли, ворочаются в голове, спать мешают. То ли дремет, а будто все звуки слышит. Дрожат веки, подняться пытаются, а над ней дети склонились. — Мамочка, — обнимает Андрейка, — не бросай меня. Я у Бога тебя выпрошу, всё, что угодно отдам, лишь бы не забирал. — Ну, тише-тише, — поднимается тонкая рука, на голову мальчишке укладываясь. — Одному ему известно, чего с кем станется. Надо дары его принимать с милостью и не сетовать, коли забрать что-то хочет. Вдруг отворилась дверь, и вошла женщина, а за ней Ефим и Назар. — Успел, — выдохнула счастливо Лукерья. — Теперича и помирать можно. Заревел Андрейка, сопли по лицу растирая. Подхватила его Настасья, к себе прижимая. Ласковыми словами отогнать страх пытается, а сама тож ревёт. Жалко ей тётку свою. Уж только свиделись, а теперича, видать, расставаться надобно. — Луша, — бросилась к ней Ульяна, руку сестры хватая. — Сестра моя, — плачет, по лицу ту гладя. — Что же ты совсем не показывалась? Не ведали, где да чего. Сердце жалось от тоски. А теперича вместе будем, не покину тебя, не дам пропасть боле. Улыбается тоскливо Лукерья на Ульяну глядя. Два года промеж ними разницы, а лежит она — старуха старухой, будто соки все из неё выпили. — И тебе здравствовать, — скребёт горло голос. И не узнаёт его Ульяна. — Отец наш помер недавно, теперича вот мой Зосим ушёл. Не покидай и ты меня, — голос тихий, а в нём жалость и слёзы. Поцелуй в щёки выдала, провожать из избы всех торопится, чтоб муж да жена поговорить с глазу на глаз успели. — Это чего ж ты удумала оставлять меня, Луша? — тяжело опустился пред ней Назар. Скривился от боли, да терпит, молчит. — С ней, видать, был, — кивает сама себе Лукерья. — Я зла не держу. — В капкан попал, — тут же отзывается Назар. — Поначалу не пущали, а теперича чуть ноги не лишился. Ты жена мне! Ежели своей назвал — не откажусь, не предам. — Так её всё одно любишь. Не спомогло снадобье, знаю уж. — А чего ж своего не дала, чтоб приворожить? Усмехнулась криво. — К чему оно? Неволить никого не стану. Ежели уйти тебе пришлось — твоя воля, держать не буду. Сама пришла к тебе потерянная, не знала, где судьба моя, в чём крест. А там притёрлись две больные души, привыкли друг к другу, обтрёхались. — Луша… — Не надо, я скажу… Замолчала, сил набираясь. Хотела сказать ему самое главное, что жена мужу сказать может. За столько лет так и побоялась произнесть, будто слова были какими-то постыдными. Словно не имеет она права любить того, кого сестра её выбрала. Люблю тебя. Вот чего хотела произнесть, распробовать языком слова, прочувствовать вкус этот сладкий. Для того баба и рождена, чтоб любить да любимой быть. А её жизнь вышла кривой что ль, будто выкрала её у сестры своей, забрала её счастьем, которым томилась та жизнь всю. Потому и застряли теперича слова эти в горле, кады Ульяну увидала. Теперича вдова, выходит, всё один к одному. Вместе им быть суждено. Рада, что пришла попрощаться, рада. С души будто камень сошёл, что узнала она да простила. Будто и впрямь есть Лукерье за что прощенье у сестры старшей просить. — Ежели к ней воротишься, зла держать не стану, — сказала вместо двух других слов. — Всё пойму. Видать, судьба такая у вас, чтоб порознь столько лет, а теперича вместе. — Луша… — Нет, сказать дай. Детей на ноги подымите, людьми сделайте. Так, чтоб не стыдно было сказать, что сынки это мои. Живите в ладу, а я за вами с неба смотреть стану да радоваться. Не даёт сказать ничего Лукерья, потому бросился к ней Назар и губами своими её накрыл, поцелуем своим всё говоря, что внутри сидело. Что любит её и безо всяких снадобий да благодарен по гроб жизни за душу её чистую и отношенье ласковое. Горячие у него губы против её холодных, а по лицу слеза катится и капает на её закрывшиеся глаза. Глава 26 Три месяца спустя Телега покачивалась на ухабистой дороге, возвращая мужиков с торговли. Нынче урожай хороший, удалось сторговаться с соседними деревнями по доброй цене да работникам мзду выплатить. Славно потрудились. Уж осень во власть вошла, скоро первый снег землю покроет, надобно подготовиться к зиме. — Ну чего, обжились поди? — правил Пётр поводьями, понукая лошадку. Позади ещё пара телег едут с мужиками. Выбирались полнёхонькие, теперича пустые, зато в карманах хрустит. — Помаленьку, — кивнул Назар. — Всё непривычно как-то, необычно, заново приходится учиться будто. — Ничего-ничего, — хлопает по плечу Пётр, усмехаясь. — Хорошо тебе с сестрой-то моей живётся, сладко? — Да не смущай, — прячет улыбку Назар. — Что говорить, будто сызнова влюбился. — Эх, хорошо, — радуется Пётр, а потом себя вспоминает, как по лесу блудил, как к Лукерье вышел, да она его и спасла. — Слыхал, будто Корней дочку свою в избе спалил. — Не знал я их. — И хорошо. Такая пакостная, что лучше и не встречать. Ежели б не Луша, не ходить мне по земле. — Да, — кивает Назар. — Святая она, как есть. Столько всего сделала. Поднял к небу глаза, о чём-то задумываясь. — А мальчишки привыкли уж к жизни новой? Чай, всё необычно да интересно. — Сдружились с соседскими, — кивает, — не найти дома. Бывает, кличу, а не дозваться. — А Ефим чего ж? — Не воротится, — покачал головой Назар. — Видать, судьба у нас такая Егоровых: от любви страдать. Не смог рядом с Настасьей жить. Уж так она ему в душу запала, что хоть волком вой. Потому и один решился жить, пока сердце не успокоится. — Малец ещё. — А с характером. Из такого хороший муж выйдет. Покачал Пётр головой. И ему не давали жить, как хотел, только супротив воли родительской пошёл. Тут другое. — Ульяна мне сказала, кто отец настоящий Настасье. Вон сколько терпела, теперича токмо правда открылась, — разоткровенничался Назар. — И рад? — Я что ли? Рад, как дитю своему не радоваться? Моя ж кровь и плоть. Вон, дедом скоро стану. — Да ладно, — ахнул Пётр. — Неужто понесла всё ж от Игната? — На всё воля Божья. Подарил на прощанье продолженье своё. Будет нам теперича радость. Вон нянек много. И сынки мои, и Васька с Варькой. — А с матерью моей как? — Слаба Богу, ничего. Будто без Касьяна она другой стала. Всем улыбается. А как пришли к ней, разрыдалась. Рада, что семья больше стала. Всем рада. И мать моя тож, постарела, не без того, токмо счастлива, что вернулись. — Оно и ясно, — закивал Пётр, глядя на знакомую деревню, что впереди показалась. Добрались до ворот знакомых, спрыгнул Назар с телеги, в калитку вошёл. — Хозяйка, — кричит, нарочно брови насупив. Вышла Ульяна на крыльцо, чего-то не весел Назар, али всё так плохо? Первый год без Зосима зерно сбирали, сушили, сбывали. Хорошо, что мужики у ней есть — брат да Назар, спомогут в деле. Тут бабе не разобраться, а чужому вверять — обман будет. Приходил к ней один еврей, как прознал, что овдовела. Услугу предлагал, а потом и вовсе — жениться. Гнала его метлой Ульяна, ишь чего удумал. Ни того, ни другого не надобно. — Чего хмурый такой? — сдула прядку, лоб утирая. — Никак с вестями худыми? — Плохи дела, Ульяна, — покачал головой, а в воротах Пётр стоит, улыбку тянет. — А чего Петька такой довольный? — не верит хозяйка.