Поставила на столе иконку, соли, водицу святую. Уложила рядом нож, свечку. Усадила перед собой Настасью и читать принялась. Бубнит что-то себе под нос, наливает воду святую в тарелку, сыплет туда щепотку за щепоткой соли. Зажгла свечу пред иконкой, а спичку в воду кинула, и всё губы шевелятся. Закоптила свечка, зачернила, глазья у Настасьи слезами наполнились. Маленькая свеча, а горит так, будто костёр какой. Макнула Лукерья ладонь правую в миску с водой, тут же тремя кругами по голове Настасьи прошлась. Взяла нож да хватила прядку у девки. Сложила несколько раз да прямо на ладони своей воском от свечи и залила. Слепила ком и в воду бросила. Поднялась, платок взявши, и покрыла голову племянницы. — Бери да снеси подальше, — протянула чашку с водой, где комок плавал, — там закопай, чтоб ни одна живая душа не сыскала. И платок не сымай пока. Поклонилась Настасья, из дому выбралась, а Лукерья устало на кровать опустилась, на куклу глядит. Знает теперича Марьяна, где искать её. Забрала себя несчастье, чует, немного осталось. Токмо довесть до конца всё должна. Глава 24 Вошёл в избу Ефим. Две ночи не являлся, теперича тут. — Подсоби, — просит мать. И такую бледную да немощную никогда прежде её не видал, будто ест изнутри её что-то. — Отлёживайся, — хочет обратно усадить, только головой качает. — Костёр распалили? — Так. — Веди, иначе напрасно всё. Помог ей сынок добраться. Опустилась на колени подле огня, зажала куклу в обеих руках. — Ежели нужен кто, так за мной приходи, нет больше у тебя над ними власти, — сказала той, да в костёр и кинула. Схватилась Марьяна за грудь, что пылать принялась. Чуяла неладное, да теперича и верно, сызнова кто-то супротив ей идёт. Прислушалась, всё та же. Взяла чёрных свечей да вороньих перьев, да землицы кладбищенской, что в мешке лежала до поры до времени, и принялась заклятья закручивать так, чтоб оплести. Не уйдёт теперича от ней жизнь. Хватит её как бабочку Марьяна, крылья оторвёт да умирать и оставит. — Дочка, — неужто опять ворожить вздумала? — отец стоял и смотрел, как коптятся свечи. — Пошёл прочь! — крикнула на него Марьяна. — Не то и тебя не пожалею. — Побойся Бога. Уж сколько бед понаделала, — стоят слёзы в отцовских глазьях. — Пошто мальца соседского падучкой наградила? — Не будет надо мной смеяться, — тут же отозвалась. — Каждый, кто посмеет пойти супротив, получит сполна. — Полно уж. Скольких со свету сжила. — И ещё сживу, — усмехнулась Марьяна. — Поди, не мешай! Выбрался из избы Корней, сел подле и горько задумался. Вспомнил мужика, что в колодце потонул, ребятёнка, что свинья поела, семью, где мор всех забрал, Петра, что в лесу стерялся. Глянул на небо, будто с Богом советуясь, а потом поднялся и в сарай пошёл. Взял сена и принялся укладывать подле избы. Подпёр дверь колодой, слезу утирая, а потом спичкой чиркнул и бросил. Горит кукла, мутится сознанье Лукерьи. Видит, как вернулась Настасья, как сынок на руки подхватил да в избу внёс. — Мало мне времени осталось, Ефим, — шепчет Лушка. — За отцом сходи, скажи — помираю. — Нет, мать, нет, — качает тот головой, и будто сразу из взрослого в мальца превратился. Не хмурит брови, не смотрит волком, а так нежно в глаза заглядывает. — Не говори так. — Не человек себе жизнь выбирает, судьба у каждого имеется. Приведи отца, чую я, скоро глаза мои навсегда закроются. Заплакал Андрюшка подле матери садясь, головой ей в грудь утыкаясь. Глядит Гордей, зубы сжимает, чтоб тоже чувствам волю не дать. Так мать жалко. — Это из-за меня? — испуганно Настасья смотрит. — Я вина тому? — закрылась лицо руками, чуя, как сердце в груди сжимается. — Судьба такая, никто не виновен, — отозвалась на то Лукерья. — Устала я, спать стану. А сама чует, как ворожит Марьяна, как чернотой её овивает, готовит участь неминуемую. Тихо в избе, хоть и много гостей. Каждый о своём думу думает. Настасья подле тётки осталась, вдруг чего той снадобится. Пётр на полу лёг, дети на печи, Ефим на месте своём разместился. А с утра собрала ему еды в дорогу Настасья, перекрестила, обняла, как брата, а тот токмо сжубы сжал. И пошли они вдвоём с волчиком отца искать. Пётр решил тут остаться, мало ли кто придёт худой, да и охотится кому-то надобно, работу мужскую делать. И как от сестры пойти? Плоха Лукерья, дети тут же не отходят. Настасья по хозяйству за главную. Долг у ней перед тёткой вечный, по гроб жизни должна. Торопится Ефим, бегом бежит. Три дня ходу до деревни, а он хочет быстрей обернуться. Летит стрелой Зверь, будто дорогу знает. Уж столько людей ходило-перехаживало, что следы Назара не учуять. Ежели б сразу, мож, и нашёл бы. Да доверился людям чужим Ефим, жалел теперь, ох как жалел. Вошёл в деревню, ружьё поправил, идёт на людей поглядывает, у кого б спросить про отца, вдруг знают чего. Как видит женщину в чёрном. Идёт она, будто сама куда не ведая, подняла глаза, смотрит на него, не отрываясь, и такая скорбь в глазах плещется. — Не сын ли ты Назара? — вопрошает, ближе подходя. — Отца мого знаете? — встрепенулся Ефим. — Стерялся он, домой весть надобно, мать плоха. За ним вот послала, прощаться хочет. — Что ж стряслось с ней? — приложила руку к груди Ульяна. И она только-только вдова, а теперича и жена Назара. Не знакома с женщиной, а жалко стало. — Не ведаю, только торопиться надо, мало времени. Мож, знаете, где отец мой? — Знаю, — кивнула. — В капкан угодил, ногу чуть не отняли, в заимке неподалёку отлёживается. — Как сыскать? Огляделась вокруг, одни старики. Анна дома с девками осталась щи готовить. А тут дело неотложное. Успеет обернуться быстро. — Сведу к отцу, — кивнула, к лесу направляясь. — Сказали мне, что Настасья к вам пошла. — Там она осталась матери помогать, — кивнул Ефим. — Слава Богу, дочка моя живая. Остановился тут Ефим. — Чего так смотришь? — не поняла Ульяна. — Мать Настина, значится? — вопрошает. — Она. Стряслось чего? — Сказано мне, что родные мы с вами. Будто мать моя — сестра ваша, потому и с Настасьей мне жизни не видать. Забилось сердце скорей. Смотрит испуганно Ульяна на Ефима, а у самой губы дрожат. — Как мать твою звать? — Лукерья. И кажется Ульяне, что мир рухнул на её голову. Глава 25 Пока спешили к заимке, всё выспросила. Слёзы по лицу растирает Ульяна. Недалече всю жизнь Луша жила да так и не схотела придти проведать. Убрала из жизни своей. И щемит сердце, да не ведает Ульяна, чего больше страшится. Что любимый так ей правды и не сказал, кто жена его, или, что при смерти сестра любимая. Ворвалась вихрем в дом, Назара спужала. Отдыхал он. Вскочил на лавке, глаза привыкают, чтоб людей разглядеть. — Я это, отец, — говорит Ефим. — За тобой мать послала. Больна она. Не ведаю, успеем ли к ней воротится. — Что стряслось? Лицо испуганное у Назара. Переводит взгляд с сына на Ульяну, а у той всё лицо зарёванное. Никак прознала? — Помогла она дяде и сестре моей, Настасье, а теперича силы кончились. Подымайся, спешить надобно. Выломали палку Назару покрепше, собрались. — Благодарен тебе Ульяна за доброту и заботу, — проговорил. — Прощаться станем. Авось больше не свидимся. — Неужто думаешь, что сестру брошу в горе таком? С вами пойду! — Долгий путь, нелёгкий, — качает Назар головой.