Инес тронула Ноэль за руку, как будто знала, что сейчас будет. — Короче говоря, ее обругал сосед. Спросил, живет ли она в этом районе, и сказал, что никогда ее тут не видел. Потребовал удостоверение личности, а когда она отказалась показывать ему документы, вызвал полицию. — О боже, — сказала Ава, хотя она, конечно, уже слышала эту историю. — Все кончилось хорошо. Она показала офицеру документы и свою карточку для прохода в бассейн, и он ушел. Но, кажется, ее сын был очень расстроен. А сосед… — Кто это был? — спросила Ноэль. — Знаешь седеющего мужчину, который вечно выгуливает такс? И не убирает за ними, если никто не смотрит? — Какая мерзость, — сказала Хелен. — О боже, — повторила Ава. — И что ему за это будет? Все повернулись к Инес. Она опустила стакан. — Я так понимаю, самое главное осталось за рамками, хотя и так понятно. Патрисия и ее сын черные. Я права? — Кажется, они из Вест-Индии, — сказала Хелен. — С Ямайки, — сказал Брент. — Так значит, он точно расист. Почему еще он мог решить, что у них нет права пользоваться бассейном? — Да, но рассылка письма на этой неделе задержалась… — начал Джон Саттон. — Он обязан извиниться, — сказала Инес. Джон Саттон кивнул. — Он поступил плохо. Извиниться — хорошая идея. — Это не хорошая идея, а обязательное требование. Как минимум. — Представляете, получить такое приветствие от соседей, — сказала Хелен, качая головой, а Ава прошептала что-то вроде «упаси господь» и взяла с подноса официанта бокал игристого. — Интересно, каково будет ему ходить в школу с вашими девочками, — едко сказала Инес Джону и Аве. — Школы тут, наверное, преимущественно белые? Надеюсь, он хотя бы сможет чувствовать себя в безопасности в своем районе. — Вообще-то он никогда и не был в опасности, — сказал Брент. — Тут полиция не такая, как в городе. Они приезжают и расследуют, а не валят сразу. Инес сдвинула брови с недоумением и поморщилась. — Но в любом случае лучше перестраховаться, — продолжал Брент напряженно, а потом повернулся к Джону Саттону. — Может быть, вставим что-нибудь в рассылку? — предложил он. После вечеринки они сидели на задней веранде у Ноэль, чтобы протрезветь. Они пили кокосовую воду и хлопали себя по плечам — даже фонарики с цитронеллой не спасали от комаров. — Надеюсь, ты тут приживешься, — сказала Инес. — Пожалуй, приглашу ее в гости, эту Патрисию. С семьей. Пусть знают, что могут на нас рассчитывать. — Ты ни слова не сказала за весь разговор про бассейн. Это на тебя не похоже, Нелл. — Знаю. Но это мои соседи. Сейчас у меня больше ничего нет. Инес сжала ее руку. — Не потеряйся тут, милая. — Знаешь, я ведь уже была беременна. — И потеряла ребенка? Господи, Нелл, почему ты молчала? — Сначала это была наша прекрасная тайна, знали только я и Нельсон. А когда я была готова всем сказать, все кончилось. Нельсон так спокойно к этому отнесся. Говорит, ничего не остается, только принять случившееся и пробовать дальше. — Такой он странный. И дело не в том, что он толстокожий. Это ненормально. — Он не такой непробиваемый, как кажется, — сказала Ноэль, защищая мужа, оберегая его секреты. Впервые Ноэль увидела, как Нельсон плачет, когда они уже заканчивали колледж. Умерла одна девушка, с которой Ноэль была знакома. Много месяцев они сидели рядом на семинаре, делились конспектами, ныли из-за ужасного почерка профессора. Она была больна, но Ноэль этого не знала. Профессор объявил о случившемся к концу занятия. Вернувшись в комнату, Ноэль плакала и плакала, повторяя, что жизнь непредсказуема, что все они умрут, хотя никто не знает когда. Нельсон пытался ее утешить. Он обнимал ее, перебирал по кругу все афоризмы про прекрасное мгновение, какие знал. Когда успокоить ее не получилось, он сам стал заводиться, а потом принялся колотить себя по голове. Повалившись на пол, он просил ее прекратить. В ее переживаниях нет смысла, они ничего не исправят, не вернут к жизни ее подругу. Только выбьют из колеи. Кончилось тем, что Ноэль пришлось его утешать, целовать и укачивать, пока он не затих. Они занялись любовью. И больше никогда не говорили о ее подруге. — Ты его так поддерживаешь, ему все должно быть нипочем — сказала Инес. — Я больше за тебя волнуюсь. — Я тоже во многом виновата. Я была совсем никакая. Думаю, поэтому он и взял работу в Париже — немного продышаться. — Он дурак, если перестанет тебя любить. Ноэль пожала плечами. — Мы давно вместе. — И что? — спросила Инес с вызовом. — Мы тоже, и с нашей любовью все в порядке. — Она улыбнулась Ноэль и, откинувшись на спинку, качнула кресло-качалку. Ноэль не хотела обижать подругу и говорить, что в браке все иначе: сколько топлива нужно, чтобы он работал, как изматывает такая близость, как трудно смотреть на человека с той же смесью сочувствия и презрения, с какой видишь себя. И не нужно ни капли жестокости, чтобы обнаружить, что человек, которому ты доверила всю свою жизнь, может тебя подвести. — Он не может быть для тебя всем, — сказала Инес. — Знаю, знаю, никогда не полагайся на мужчин. — В колледже все те годы, когда Ноэль продолжала встречаться с Нельсоном, это была их мантра. Она не верила в эти слова, но знала, что Инес хотела их слышать. — Нет-нет, — сказала Инес, и ее лицо осветил огонь фонарика. — Это тут ни при чем. Инес спала рядом. Ее дыхание наполняло спальню человеческим присутствием, по которому Ноэль так скучала. И все равно заснуть не получалось. Она набрала ванну и взяла с собой телефон, на случай, если позвонит Нельсон. В Париже уже начинался день. Она насыпала роз с календулой, якобы помогавших при бесплодии, и опустилась в горячую воду. Сушеные цветы плавали на поверхности. Ноэль не верила, что они помогут, но все эти ведьминские снадобья хотя бы ее занимали. Можно было пить чай с примулой для смягчения матки, принимать рыбий жир и ходить гулять, превратить зачатие в работу. Как бы повысить шансы. Нельсон говорил, что у них еще получится, но она не была в этом уверена. Как она забеременеет, если его никогда нет рядом. Нельсон велел ей не думать о выкидыше как о ребенке, а скорее представлять его как маленькое «если», которое она носила в себе, пока оно не превратилось в «нет». Но ее ребенок был размером с манго, когда она его потеряла. Он укоренился в ней с кровью, как новый орган, созданный ее телом. Она знала, что дети размером с зернышко, с орешек, зачинаются и умирают каждую секунду, но это ничего не меняло. Это было ее «если», и она ждала заключенной в нем жизни. Зазвонил телефон, и Ноэль кинулась к нему. Наконец-то. Нельсон. Ей нужно было услышать его голос, его теплую хрипотцу. Но голос в трубке был резкий и женский. Ее младшая сестра Диана. Они обычно созванивались по утрам, когда та куда-нибудь ехала. На протяжении лет они ни о чем по-настоящему не говорили, как будто им надо было только узнать, все ли в порядке. Ноэль любила сестру, но потеряла ее из виду, пока убегала от Лэйси-Мэй. — Ласточка, почему ты не спишь так поздно? Все в порядке? — Мама сегодня утром упала. Прямо с крыльца. Ноэль резко замутило. Она вспомнила, что мама звонила, а она не подошла. Если мать сильно повредилась, она никогда ей этого не забудет — блудная дочь, теперь даже хуже Маргариты. — Все в порядке? — Она в сознании. Но довольно сильно ударилась головой. — Так, хорошо. Значит она в порядке. — Она не просто упала, она потеряла сознание, Ноэль. Она больна. Ей сказали, что у нее рак. Это слово вышибло из Ноэль дух. — Не все умирают от рака, — сказала она. — Она спрашивает про тебя. Все время говорит, что ты точно не приедешь, даже если она будет умирать, так ты ее ненавидишь. — Мама, конечно, умеет сказануть, чтобы всех убедить. — По-моему, тебе надо приехать домой. Чем ты так занята? — Ты уже звонила Маргарите? — Да. Никакой реакции, как и у тебя. Хорошие у меня сестрички. — Что я, по-твоему, сделаю, Диана? Я же не онколог.