Дальнейшее было куда неприятнее для твоей мамы, чем для меня. Полученная пуля превратила меня чуть ли не в рок-звезду. Со мной очень носились. А кому досталось, так это твоей маме. Ей позвонили на работу и сообщили, что меня везут в неотложку. Никаких подробностей. Ни слова о том, в какое место меня ранили, – только то, что меня ранили и что она должна приехать. Она прыгнула в такси, не зная, застанет ли меня в живых. На ее долю выпало обзванивать моих друзей. Звонить моей маме. А на мою? На мою долю выпал морфий. Не то чтобы я каким-то образом склонял тебя к употреблению наркотиков. Лично у меня опыт в этом деле довольно скромный. Был один эпизод, когда я в двадцатилетнем возрасте провел пару месяцев в Таиланде, попал на вечеринку, уснул на берегу и проснулся на другом острове в футболке, на которой кто-то фломастером вывел «ВАСАБИ». Две недели после этого я испытывал непреодолимое влечение к луковым чипсам и томатному соку. А потом решил, что наркота – это все-таки не мое. А тут морфий. Я помню, что меня уложили на носилки и что я пел. Не помню, что именно, – кажется, «Afraid to Shoot Strangers» группы Iron Maiden. Потом медсестра взяла меня за руку и шепнула, что меня надо «повернуть на бочок» и чтобы я «не боялся». Я успел удивиться, какого черта мне бояться в больнице – разве что врач тоже выхватит пистолет. Кажется, я даже пошутил на этот счет. Она улыбнулась примерно так же, как улыбаются моим остротам продавцы в магазине, – из чистой вежливости. Они перекатили меня на бок, и я почувствовал, как четыре пары рук безжалостно прощупывают мне спину. Только тут я сообразил, что одежда у меня вся в крови, поэтому они не знают, нет ли под ней еще одной раны. Вот тут уж я испугался до чертиков. Но они снова дали мне морфия, и все наладилось. По пути в операционную я попросил санитарку найти мою девушку и передать ей, что со мной все в порядке. Она погладила меня по голове и сказала, чтобы я не волновался. Я обхватил ее запястье, уставился на нее и прорычал: «Вы не знаете мою девушку! Дело не в моей безопасности, а в безопасности вашего персонала!» После этого мне вкатили еще морфия. Но, вероятно, мои слова возымели действие, потому что в следующий миг другая санитарка приоткрыла дверь палаты, приложила палец к губам и кивнула, приглашая твою маму войти. Догадываюсь, как была напугана твоя мама. Точно знаю, что она плакала. Я спокойно лежал внутри ока циклона, а весь шторм обрушился на нее. Подозреваю, что мало кому выпадает шанс запомнить ту самую секунду, когда понимаешь, что хотел бы всю оставшуюся жизнь каждое утро просыпаться рядом с одним конкретным человеком. Твоя мама говорит, в ней все оборвалось, когда санитарка, проведя ее вверх и вниз по лестницам и коридорам, потянула дверь, за которой лежал я – на носилках и в крови. Я помню, как повернул голову и увидел ее. Удары сердца отдавались в кончиках пальцев. Этот миг я буду помнить до самой смерти. Именно там и тогда я понял, что последую за ней хоть на край света. Но… Конечно, мне очень хотелось бы думать, что твоя мама в тот миг испытала те же чувства. Но сам понимаешь… Я был под хорошей дозой. В общем, когда твоя мама, промчавшись вверх и вниз по лестницам и коридорам, заливаясь слезами, с колотящимся сердцем, наконец увидела меня, упоротого, как целый ночной клуб, я лежал на носилках и рассказывал медсестрам анекдот про двух ирландцев в одной лодке. В тот момент я, наверное, здорово ее разозлил. Если честно. Но она осталась со мной. И я считаю тот факт, что мне удалось заставить ее это сделать, – помимо формирования половины твоего генетического набора – своим главным достижением. Врачи извлекли пулю. Выглядит это совсем не так драматично, как звучит. Настоящая драма началась на следующий день, когда мне отменили обезболивающие. Потом пришла медсестра и вытащила катетер из… Когда ты подрастешь, то узнаешь, куда человеку ставят катетер. Ей-богу, предоставь она мне выбор – позволить ей вытащить катетер или прострелить мне другую ногу, – я бы еще подумал. Но мне еще повезло. У парня, который лежал со мной в палате, в то утро тоже вынимали катетер. А у него был утренний стояк. Ну да ладно. После этого мне выдали пузырек таблеток и выписали домой. В общей сложности я не пробыл в больнице и суток. Пуля туда, пуля сюда, и вот я дома в собственной постели – обернулся раньше, чем Джек Бауэр успел управиться с очередной серией «24 часов». Жизнь оперирует короткими промежутками. Несколькими сантиметрами туда или сюда. Полицейский потом показал мне, из какого типа оружия в меня стреляли. Показал, как я лежал на полу, и объяснил, что дуло могло отклониться на ничтожное расстояние. Поверни стрелок ствол чуть правее, и я вряд ли стал бы папой. А подними он его чуть выше, тогда… Ну, сам понимаешь. Месяц я провел на обезболивающих. Два – на костылях. Три – с психологом. Потребовалась целая весна, чтобы снова научиться ходить, и целое лето, чтобы перестать просыпаться среди ночи от собственного крика и плача. Если ты хочешь знать, почему я не устаю повторять, что твоя мама слишком хороша для меня, то оснований для этого – десятки тысяч. И одно из них – те ночи. Твоя мама – лев. Помни об этом. Возились со мной все: выдавали таблетки, бесплатно возили в такси, носили в ближайший кабак, где я рассказывал, каково это – получить пулю. Но, когда я сломался, спасла нашу семью твоя мама. Она работала за двоих, и оплачивала наши счета, и каждое утро и каждый вечер перевязывала мне рану, уходившую вглубь бедра на длину авторучки. Когда я позвонил и сообщил ей, что сумел самостоятельно выбраться из ванны, она ликовала так, будто я забил решающий гол в финале чемпионата мира. А когда я учился, не впадая в панику, стоять в очереди в кассу, она держала меня за руку и твердила, что все будет хорошо. На самом деле это она приняла на себя ту пулю. Помни это. Той осенью мы поехали в Барселону, и там на крошечной площади перед крошечной церковью я встал перед ней на колени и попросил никогда не злиться за оставленные на полу мокрые полотенца ни на одного другого мужчину, кроме меня. На следующее лето мы поженились. Три недели спустя она разбудила меня на рассвете, стукнув по лбу пластмассовой трубочкой. «Одна полоска или две? – крикнула она. – ТЫВИДИШЬОДНУИЛИДВЕ???» А весной родился ты. Жизнь – игра, в которой важен каждый дюйм. Когда мы стоим у калитки детского сада, я держу тебя за руку чуть крепче или чуть дольше, чем другие отцы. Тому есть причина. Мало кому из людей довелось испытать на своей шкуре, до какой степени они не бессмертны. Однажды я покажу этот шрам тебе и твоим друзьям, и друзья, уже прощаясь, повернутся к тебе, вытаращат глаза и воскликнут: «Правда, что ли? В него действительно стреляли?» Ты выдержишь эффектную, в несколько секунд, паузу. Потянешься. А потом кивнешь – медленно и веско. Посмотришь в глаза каждому из них со всей серьезностью. А потом пожмешь плечами и скажешь: «Да ну, предок вечно пургу несет. Наверняка просто родинка!» Я надеюсь, ты не будешь сердиться на меня за то, что я по-прежнему буду стараться произвести на тебя впечатление. Надеюсь, ты не обратишь эту книгу против меня. Ты и твоя мама – главное приключение моей жизни. И я каждый день изумляюсь, что вы все еще позволяете мне в нем участвовать. Но когда со мной будет трудно. Когда за меня будет неловко. Когда я буду к тебе несправедлив. Вспомни тогда про тот день, когда ты не пожелал сознаться, куда спрятал мои ключи от машины. И имей в виду, что вообще-то ты первый начал. Фредрик Бакман – автор популярных во всем мире романов «Вторая жизнь Уве», «Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения», «Здесь была Бритт-Мари», «Медвежий угол» и «Мы против вас». Его книги изданы общим тиражом более пятнадцати миллионов экземпляров в сорока трех странах. Фредрик живет в Стокгольме с женой и двумя детьми.