– Так что вы хотите знать? – Давайте начнем с Марины Фишер. Ситуация с ее бывшим мужем кажется мне немного странной. Он хмурится. – Почему? Они поженились, развелись, он вернулся в Бостон. Их развод был куда более пристойным, чем многие их тех, очевидцем которых мне пришлось стать. – Но это моя точка зрения. Джоэл Джонсон вернулся в США. Сколько лет было Тобину, когда они разошлись? Год? Еще меньше? Однако же Джонсон с радостью уехал от него, зная, что практически не будет видеться с сыном. Вам не кажется это странным? Рейнольдс устремляет на меня тяжелый взгляд: – Нет, не кажется. Тобин Фишер – не сын Джоэла Джонсона. Вот оно что… – По сути, он и стал причиной развода. – У Фишер была связь на стороне? Рейнольдс делает глоток лимонада и ставит стакан на стол. – Думаю, точнее было бы сказать «свидание на одну ночь». – Она уверена, что ребенок не от Джонсона? – В тот период он бо́льшую часть времени находился в США. В любом случае Джонсон – афроамериканец. Рейнольдс смотрит на меня так, будто мы на семинаре и он только что поймал меня на том, что я плохо подготовился. И он прав – как это ни противно, но он прав: я должен был выяснить это. Я должен был найти Джонсона. – В тот период Фишер работала в Эдит Ланселев? Он кивает. – Второй или третий год. Но я знал ее до того. Она пришла в колледж во многом благодаря мне. Именно я убедил ее уйти из Имперского колледжа. И на это ушло немало сил, уверяю вас. Если б я напрямую спросил у него, как глубоко он увяз во всем этом, я не смог бы получить более четкий ответ. Он увяз глубоко. По уши. – Я знаю, что вы думаете, – говорит Рейнольдс. – И ответ «нет». – Что нет? – Нет, я не отец Тобина. У меня с Мариной никогда не было отношений такого рода. Я сажусь поудобнее: – А вы знаете, кто отец? Он качает головой: – Как я сказал, она описала все как свидание на одну ночь. Вполне возможно, она даже не сообщала ему о появлении Тобина. – И она сохранила беременность, хотя знала, что это может разрушить брак? Рейнольдс пожимает плечами: – Она хотела детей, а Джоэл нет. А если учесть ее возраст… Он разводит руками, как будто остальное и так понятно. И все действительно понятно. Особенно мне. – После этого у нее были отношения? Он задумывается: – Один или два раза. Но прежде чем вы спросите, я хочу заверить вас, что все они соответствовали возрасту. – То есть с мужчинами за сорок. – Да, или старше. За все годы, что я знаю Марину, я никогда не видел, чтобы она интересовалась студентами или мужчинами младше нее. Эта история… все это абсолютно не в ее характере. Я замечаю его напряжение. И двигаюсь дальше: – Что насчет Калеба Моргана? Эта «история» тоже не в его характере? Рейнольдс складывает руки на коленях: – Я знаю его не так давно – ведь он учится у нас меньше года. Но он во всех отношениях честный, трудолюбивый и – я все же рискну употребить это впавшее в немилость слово – достойный молодой человек. – Тогда, если б я сообщил вам – чисто теоретически, – что он ссорился со своей девушкой в вечер заявленного нападения, что он, возможно, даже толкнул ее, что бы вы сказали? Рейнольдс прищуривается. – Я бы сказал, что в это трудно поверить. – Он колеблется. – И ведь это не «теоретически», да? Я позволяю паузе затянуться и вижу, как его беспокойство растет. Он тянется за кувшином и наполняет свой стакан. – Не завидую я вам, инспектор, – расследовать такое дело. Мы все тут в Зазеркалье; все это абсолютно нелогично. И опять же, это Оксфорд как-никак. Что касается Зазеркалья, то город написал об этом книгу[37]. * * * * * * Алекс Фаули проверяет свой телефон. От Адама опять ничего. Она знает, что он оставляет свой телефон в шкафчике, когда занимается в тренажерном зале, и что он предупреждал, что после тренировки может куда-нибудь зайти, однако прошел уже час с того времени, когда он обещал быть дома. Она берет свой планшет, открывает страничку и нажимает кнопку воспроизведения. Даже хорошо, что Адама нет, потому что он разозлился бы на нее, если б узнал. Когда до них дошла весть, что организация «Вся правда» собирается сделать подкаст о деле Пэрри, он взял с нее слово, что она не будет слушать. Сказал, что этим людям нужны броские заголовки, что, под каким бы углом они ни рассматривали историю, раскапывая прошлое Пэрри, ничего не изменится и поэтому незачем мучить себя, снова и снова проходя через все это. Ей это только навредит, навредит и ребенку. И ведь он прав, конечно, он прав, но она не может удержаться. Потому что знает, что грядет: каков бы ни был их план, каким бы ни был их «угол», им все равно придется говорить о ней – о ней и Адаме. А что, если они не просто копаются в прошлом? Что, если они уже что-то раскопали? Что, если они знают, что она сделала? Что тогда? * * * Во вторник Куинн первым приходит в отдел. Почти как в былые времена, когда он был настоящим детективом-сержантом, а не грел место Гиса. Раньше он начинал готовиться к утренней оперативке, собирал электронные письма, отправленные на адрес уголовного розыска. Он проводит быстрый осмотр (находит запасной маркер, включает вентилятор – хотя пользы от него никакой), затем садится впереди и открывает планшет. Следующим прибывает Бакстер. Он уже обливается по́том и ругается себе под нос из-за парковки. Оглядывается и хмурится. – Эв еще нет? Куинн качает головой: – Пока не видел. Асанти, думаю, где-то здесь. Посмотри у кофе-автомата. – Чертовски жарко для кофе, – бурчит Бакстер, но все равно идет в указанном направлении. Когда он возвращается, Эв уже сидит за столом и достает свой блокнот. Бакстер идет прямиком к ней. – Доброе утро, – бодро говорит она, затем слегка хмурится. – Ты в порядке? Бакстер придвигается к ней еще ближе и, похоже, собирается ответить, но вдруг что-то заставляет его передумать, и он устремляет взгляд куда-то в сторону. Куинн поворачивается, желая посмотреть: это «что-то» – Сомер, которая входит в комнату. Он размышляет. Вчера он учуял кое-какие подводные течения по поводу коллеги, однако никто ничего не говорил. А сейчас Сомер выглядит более озабоченной, чем обычно, тут нет сомнений. Она сидит с опущенной головой, таращится в бумаги, избегает разговоров. Это на нее не похоже. Куинн видит, что Эв встает, подходит к Сомер и что-то говорит тихим голосом. В ответ получает лишь короткий кивок.