– И полицию. Она может подать на меня в суд за то, что я здесь и веду этот разговор. – Зои роется в сумке и достает белый конверт. – Вот, взгляните сами. Эв в тишине открывает конверт и достает документ. – Теперь вы понимаете, почему я боялась прийти. Я знаю, на что способна эта женщина. * * * Эв удается поваляться в постели, а вот завтракать йогуртом и фруктами приходится дома, а не у «Гейла». Что касается прогулки по лужайкам Крайс-Черч, это пока откладывается. Когда ровно в одиннадцать она приходит к Гислингхэму, дверь открывает его жена Джанет. Вероятно, до этого она работала в саду: у нее порозовели плечи, а нос шелушится. Джанет не ожидала увидеть Эв, но все равно улыбается ей, и та вдруг ловит себя на том, что немного опасается такого приема. Она знает, как долго Гислингхэмы ждали своего сына и как тяжело им пришлось в первые месяцы после его рождения. Было время, когда Гис делал всю домашнюю работу, а Джанет почти не выходила из дома. В то время Эв едва не поинтересовалась, не страдает ли она постродовой депрессией. Но потом все, кажется, наладилось. Лицо Гиса уже не было таким серым, как в первый год; он стал детективом-сержантом, сначала на испытательный срок, затем на постоянной основе, и говорил о своей жене так же, как до зачатия Билли. И сейчас, когда кто-то появлялся на пороге их дома без предупреждения, Джанет воспринимала это как должное. – Привет, ты где пропадала? – весело говорит она. – Сто лет тебя не видела! Проходи – Крис на заднем дворе. Эв идет за ней по коридору в кухню, и Джанет указывает на кофейник: – Кофе будешь? – Обязательно, – улыбается Эв. – Я принесу тебе. Должно быть, Джанет поливает цветы на патио каждый день – маргаритки и герань пышно разрослись. А вот остальная часть сада выглядит уставшей, все бордюры пожухли. В центре, на желтой траве, Гис играет в футбол с Билли, который одет в миниатюрную футболку «Челси» и с именем Гис и номером на спине. Сейчас ему почти два, и, хотя мальчуган маловат для своего возраста, он крепок и вполне способен погонять своего отца – в буквальном смысле. Гис посылает ему мяч, мальчик замахивается и хорошим ударом ноги отправляет его в забор. – Гол! Гис, тяжело дыша, опирается на свои колени, потом видит Эв и выпрямляется. – Как же я рад тебя видеть, – говорит он, медленно подходя к ней. – Слишком тяжело бегать в такую жару. – Па-ап, – говорит Билли ноющим тоном, но Гис устремляет на него строгий взгляд: – Что за дела! Мы же так не поступаем. Нытики никому не нравятся. Билли обиженно надувается, но Гис треплет его по волосам, и лицо мальчика освещает улыбка. – Иди-ка узнай, есть ли у мамы еще сок, а я пока поговорю с тетей Эв. – Не нравится мне эта «тетя», – говорит Эв, строго глядя на Гиса. – Привилегия крестной, – говорит он, улыбаясь. – Ну, рассказывай, что заставило тебя приехать из самого Саммертауна ранним утром. * * * – Я в том смысле, что в «Окуне» тебе придется есть рыбу, так? – весело говорит Кэролайн Асанти. – Что логично. Они пришли рано, так как знают, как много народу в этом заведении по выходным. В такую жару столики в тени нарасхват. Заняв призовую позицию, они не спешат. За соседним столиком сидит пара средних лет с дочерью и молодым человеком. Он явно ее новый парень: очень улыбчив и излишне усерден. Еще дальше стайка ребятишек пытается забраться на огромную старую иву. Из шатра доносится джаз, и люди сидят прямо на траве, потому что сегодня достаточно сухо для английского лета. Утро почти идеальное. – Я подумываю о мидиях, – осторожно говорит отец Асанти, – или о кумберлендском колбасном колечке. Мать смеется, тянется за бокалом «Пино гриджио». – Если честно, Кваме, ты говоришь как дипломат, даже когда заказываешь сосиски с пюре. Он улыбается ей; это старая шутка. Отец проработал торговым атташе Ганы более двадцати лет. – Пойду и сделаю заказ, – говорит Асанти и начинает вставать, но мать останавливает его: – Куда ты спешишь? Давай поболтаем. На языке родителей – «ты никогда ничего нам не рассказываешь». Он подавляет вздох. – Как дела на работе? – Это отец. Они спрашивают об этом из уважения, хотя на самом деле так и не смирились с тем, что их единственный сын пошел в полицию. Это просто поставило их в тупик, даже когда его приняли на работу после ускоренных курсов подготовки офицеров полиции. Но они, как всегда, были слишком хорошо воспитаны, слишком «дипломаты», чтобы говорить об этом. Детям нужно разрешать делать свой выбор, даже если ты предпочел бы медицину, или юриспруденцию, или – если все остальное не пришлось по душе – Сити. – Все нормально, – говорит Асанти. – Лучше, чем в Брикстоне. – В каком плане? – Это мать «проявляет интерес». – Работа более разнообразная. И город. Здесь люди интереснее. – Да? – говорит Кэролайн тем восторженно-многозначительным тоном, который присущ всем матерям, когда они имеют в виду девушку сына. Но ведь он, напоминает себе Асанти, не просто единственный сын, а единственный ребенок. – Не радуйся, мам. Я редко выхожу из дома. Люди, которых я упомянул, – это те, кого я арестовываю. * * * – Черт побери, – говорит Гис, откидываясь на спинку. – Знаю, – говорит Эв, допивая свой кофе. – Хотя бы на этот раз в этом проклятом деле нам не надо полагаться на слово. У нас есть соглашение о неразглашении. – Да, – говорит он, хмурясь и снова подтягивая к себе лист бумаги, – только в нем ничего особенного нет, ведь так? Оно просто запрещает им говорить о ней. И не объясняет почему. Там абсолютно ничего нет ни о груминге, ни о ребенке – вообще ничего. – Верно, но мы знаем, что Фишер спала с Янгом. Я видела фото. И, поверь мне, трудно не догадаться, чем они там занимаются. – Это доказывает только то, что у них был секс. Но не то, что Фишер вынудила его. Не пойми меня неправильно, – поспешно добавляет он, – я на твоей стороне. Я просто предвкушаю, что скажет прокуратура. Никто не знает всей истории, кроме них. Эв указывает на логотип вверху документа: – Ниам Кеннеди наверняка знает, а? Ведь это она составляла его? Гис пожимает плечами: – Возможно, хотя, вероятно, не во всех деталях. Однако готов поставить любые деньги, что если она и знает, то спрячется за конфиденциальностью клиентской информации. Эв хмурится: – Ну, я считаю, что она знает чертовски больше, чем говорит. Я вспомнила после того, как пообщалась с Зои, – в последний раз она называла Фишер Мариной. Такое обращение используется скорее между подругами, чем между адвокатом и клиентом. Гис в задумчивости смотрит на дом. Джанет стоит у кухонного окна. Она поднимает голову и машет им. – Думаю, ты права, – говорит он после паузы. – Не знаю, насколько это важно, но, думаю, Калеб Морган может оказаться последним в длинной череде наивных сопляков, с кем Фишер поступила точно так же. – Только на этот раз все по-другому, – говорит Эв. – На этот раз сопляк дал ей отпор. * * * – Энтони, нам несложно подвезти тебя, – говорит мать, открывая дверцу машины. – Нам почти по пути… Но он загодя подготовился к этому – знал, что они предложат, и знал, что ему понадобится надежный предлог. – Все в порядке, мам, честное слово. Сегодня замечательный день, и я с удовольствием пройдусь через Порт-Мидоу. Мне полезно подышать свежим воздухом. Он знает, что ей будет трудно возразить на это – и что она все равно попробует. – У тебя обувь неподходящая, дорогой. Он улыбается: – Ладно, пора признаваться. Я хочу кое-что проверить. В связи с делом. Она надувает губы: