С тех пор как мужа огрел кризис среднего возраста, он подписался на прогрессивные издания левого толка и часто вставляет в речь словечки вроде “недопустимо” и “вопросы, связанные с тем-то и тем-то”. Теперь вместо “бедность” он говорит “вопросы, связанные с ухудшением экономического положения”. Не знаю, почему больше никто не использует слово “проблемы”, – наверное, потому, что проблемы надо решать, но это невозможно, “вопросы” же звучат солидно, а решения не требуют. – Я сначала к психологу, – сообщает Рич, – а потом сразу на лекции. Джоэли из центра социально-медицинской помощи просила меня обустроить зал для медитации. Мы подумываем устроить краудфандинг. Среднестатистический мужчина в период климакса покупает себе кожаную куртку и услуги шестифутовых русских блондинок. Мой же покупает книгу под названием “Осознанность: практическое руководство. Как стать спокойнее и добрее”. А после увольнения из архитектурной фирмы решает воспользоваться возможностью переучиться на психолога и переживает из-за вопросов гигиены труда и техники безопасности на боливийских оловянных рудниках, при том что мы не можем даже починить смердящую фановую трубу в сортире на первом этаже нашей неотюдоровой лачуги. (Как бы я хотела никогда не слышать словосочетания “фановая труба”, этого ханжеского обозначения говновода.) Все это противно, если честно. Лучше бы он обзавелся “харлеем” и подружкой по имени Данка Ванка. Ричард так озабочен всемирной эпидемией недопустимого, что понятия не имеет о том, что происходит в его собственном доме. – Мы ведь установили программы родительского контроля на детские мобильники и айпады? – спрашивает он. Обратите внимание на тактику использования этого супружеского “мы”. Ричард имеет в виду вовсе не то, что “мы” установили программы родительского контроля на детские гаджеты. Ткни я его носом в эту программу, он бы и тогда не сообразил, что это. Под “мы” он имеет в виду меня, свою жену, которая делит с ним лавры, пока все хорошо. Как только что-то пойдет не так, даже не сомневайтесь, он спросит: “Это ведь ты поставила те программы?” – Конечно, установили, дорогой. Хочешь сэндвич с беконом? Ричард оглядывает облаченные в лайкру кубики пресса, но в конце концов сдается: – А давай, не откажусь. За двадцать лет не было ни одного случая, чтобы мне не удалось отвлечь, подкупить или успокоить супруга с помощью сэндвича с беконом. Скажем так: если бы Ричарду предложили на выбор минет или бутер с беконом, мой муж серьезно задумался бы. И если когда-нибудь он подастся в вегетарианцы, а то и в веганы, что с каждым днем все более вероятно, судя по жуткой фенечке на левой руке, – конец нашему браку. Кстати, я в кои-то веки сказала правду, у наших детей действительно стоят программы родительского контроля. Я умолчала лишь, что после того как задница Эмили разлетелась по всему интернету, я позвонила Джошуа Рейнольдсу, нашему деревенскому компьютерному гению. Ему под тридцать, и он учится в Имперском колледже, в аспирантуре по физике. Его мать, Элейн, рассказывала на собрании нашей женской группы “Возвращаемся на работу”, что юный Джош чуть ли не с пеленок способен был поменять курс какого-нибудь американского авианосца, что-то в этом роде. Серая мышка, обиженная на жизнь, Элейн из тех женщин, которые греются в лучах славы отпрысков, а потому она очень обрадовалась, когда я попросила у нее телефон Джоша, сославшись на то, что у меня проблемы с интернетом. Я рассудила, что Джош достаточно молод и, чего уж греха таить, не от мира сего, а потому не усмотрит ничего странного в том, что я намерена следить за дочерью, или в том, что мне нужна его помощь, чтобы найти и уничтожить улики, то бишь снимки ее голой задницы, где бы они ни оказались. Когда я позвонила Джошу, он, похоже, нисколечко не удивился, и это меня очень обрадовало и ободрило. Пообещал что-нибудь придумать с социальными сетями, мне же пока велел залезть в историю на ноутбуке Эмили. Я прокрутила список последних покупок и обнаружила, что эта мадам оплатила моей кредиткой справочник “Как с помощью прокси-сервера обойти фильтры родительского контроля”. И что ты с ней будешь делать? Чувствую себя первобытным человеком, который живет под одной крышей с Биллом Гейтсом. 07:23 Эмили психанула. Я сдуру указала ей на то, что, приготовив пинту зеленой слизи, она перепачкала гору посуды высотой в шесть миль, которая по-прежнему громоздится в раковине. На столе груда овощных очистков – огрызки яблок, стебли сельдерея с перистыми листьями, истекающие кровью остатки свеклы. Стаду свиней хватило бы на неделю. – Ужасный беспорядок, дорогая. Не могла бы ты хотя бы убрать соковыжималку в посудомоечную машину? – Сама знаю, – огрызается Эмили. – Уберу. – Нельзя же питаться только зеленым соком. Нужно есть и твердую пищу. Скушай хотя бы яичницу. Я пожарю. – Мам, ну как ты не понимаешь, это же соковая диета! Семидневный детокс. – Но ты не протянешь до обеда на стакане слизи. – То есть тебе можно все время сидеть на дурацкой диете, а как доходит до меня, тут же начинается: “загубишь здоровье”. Как же я устала выслушивать эту фигню… Со слезами на глазах она уворачивается от моей протянутой руки и утыкается в телефон. После катастрофы с белфи я на сутки конфисковала ее мобильник, как и советовала Кэнди, но Эм так горевала, словно похоронила всю родню. Лишившись доступа в интернет, она, похоже, расстроилась еще больше, чем когда ее задница прославилась на весь мир. Эмили захлебывалась рыданиями и умоляла вернуть ей телефон. Я понимала, что нужно настоять на своем, но не могла смотреть, как она убивается. Отобрав телефон у подростка, вы защитите его от опасностей, невидимых материнскому глазу, избавите от постоянной необходимости хвастаться перед сверстниками и расстраиваться, получив слишком мало лайков. К сожалению, вы тем самым заберете у него жизнь – по крайней мере, ту единственную ее часть, которая его волнует. Я не могла так поступить с Эмили, тем более сейчас, когда она и без того вся на нервах. Эмили выбегает из кухни, с такой силой хлопнув дверью, что старый латунный замок вылетает и повисает на двух гвоздях. Я пытаюсь вставить его на место, но дерево раскололось и гвозди не держатся. (Рой, пожалуйста, добавь в мой список дел пункт “вызвать слесаря”.) И вот так у нас с ней последние полтора года. Той маленькой девочки, отчаянно старавшейся угодить, того ангелочка с плаката мыла “Пирс”, крохи, приглашавшей меня на чаепитие в игрушечный домик, больше нет. Ей на смену пришла раздраженная и раздражающая юная женщина, которую, похоже, нервирует каждое мое слово – а порой кажется, что и само мое существование. “Ты меня бееесишь”, – говорит мне она. И еще: “Отстань. Успокойся!” “Не парься, мам, я уже не маленькая”. Не париться? Извини, детка, я твоя мама, это входит в мои профессиональные обязанности. Мои гормоны успокоились, а дочкины как раз разбушевались. Из-за них ее мотает туда-сюда, и нам всем волей-неволей приходится ловить эту волну. А теперь, после случая с белфи, стало в десять раз хуже. Последние три дня Эмили со мной практически не разговаривает, а стоит мне заикнуться о произошедшем, тут же убегает наверх, вот как сейчас, и запирается в туалете. Если же я стучу в дверь, отвечает, что у нее начались месячные, ее тошнит или болит живот, но, судя по количеству оставшихся тампонов, месячные у нее только что закончились. Я так и не сказала Эм, что поручила Джошу Рейнольдсу “найти и уничтожить улики”, как он это называет. Мне до смерти хочется знать, как ее после всего встретили в школе, но ведь не выяснишь, раз она со мной не разговаривает. Словно это я виновата, что весь шестой класс, школьный хор и три миллиона пользователей фейсбука видели фото ее голой задницы, да еще с хэштегом #жопафлаг. Я догадываюсь, что она срывает на мне злость и отчаяние. Если верить книге “Как воспитывать подростков в цифровую эпоху”, дочь знает, что я люблю ее безусловной любовью, а следовательно, принимаю и такой. Умом я это понимаю. Но ее отношение все равно ранит. Никто не способен причинить мне такую боль, как Эмили. 07:30 К завтраку Эм спускается в полном боевом раскрасе, длинные черные стрелки в уголках глаз придают ей сходство с Клеопатрой. Выглядит она шикарно – или как малолетняя потаскушка, это уж как посмотреть. Держи себя в руках, Кейт, не обращай внимания. – Мам! – Да, милая. – Лиззи с девчонками на ее день рождения идут на концерт Тейлор Свифт. – Она, часом, не родственница Джонатана? – не поднимая глаз от айпада, интересуется Ричард. – Какого Джонатана? – Свифта. Известного сатирика восемнадцатого столетия. Автора “Приключений Гулливера”, – поясняет Рич. – Мам, пожаааалуйста, купи мне билет! Тейлор Свифт такая клевая, лучшая певица в мире. Иззи и Биа идут. Все идут. Ну маааам. – Не у тебя же день рождения, – вставляет Бен, не отрываясь от телефона. – А ты вообще заткнись! Дебил малолетний. Мааам, скажи Бену, чтобы прекратил! – Эмили, не пинай брата. – Джонатан Свифт писал, что детей лучше всего сварить и съесть, – бормочет себе под нос Ричард. Порой мужу неожиданно удается меня рассмешить, и я вспоминаю, за что его полюбила. – И в чем-то Свифт был прав. – Я ставлю яичницу на стол. Сэндвич с беконом Ричард запивает каким-то подозрительным энергетиком, похожим на тот лиловый раствор, которым мы поили детей от обезвоживания после рвоты. – Эмили, доченька, ну съешь хоть что-нибудь. – Вы ничего не понимаете! – “Доченька” с таким отвращением отпихивает тарелку с яичницей, что та слетает со стола и разбивается вдребезги, заляпав терракотовую плитку густым желтком. – Все пойдут в “О2” на Тейлор Свифт. Так нечестно. Почему мы такие бедные? – Мы не бедные, Эмили, – медленно произносит Ричард вкрадчивым пастырским тоном, которым заговорил с тех пор, как пошел переучиваться на психолога. (О господи, только бы не начал читать лекцию о Южном Судане.) – Дети в Сомали… – Ладно! – перебиваю я, чтобы не слушать, как Рич городит лицемерную чушь. – Мамочка вот-вот найдет работу, так почему бы тебе и правда не пойти на Тейлор Свифт. – Кейт!!! – рявкает Ричард. – Мы же условились: никаких переговоров с террористами! – А мне что? – канючит Бен, подняв глаза от телефона. Ленни, улучив момент семейной ссоры, подъедает с пола яичницу, дочиста вылизывая плитку. Ричард рассердился справедливо. Мы ведь договорились экономить, а билеты дорогущие, но я чувствую, что Эмили расстроилась – а то и запаниковала, мне показалось или в ее глазах мелькнуло отчаяние? – не только из-за Тейлор Свифт. Девицы, о которых она упомянула, – из той группы в снэпчате, куда Лиззи Ноулз выложила белфи. И Эмили ни за что на свете не хочет пропустить их тусовку. И если уж Рич каждую неделю выбрасывает полтораста фунтов на разговоры о себе, а из-за новых брекетов Бена нам вообще придется перезаложить дом, неужели мы не найдем денег, чтобы порадовать Эмили? 07:54 Дети ушли наверх, чтобы почистить зубы и собрать вещи, Ричард ненадолго отрывается от велосайта, замечает меня – как человека, а не секретаршу и не прачку, которая стирает его лайкру, – и говорит: – Я думал, у тебя сегодня тренировка. – Я собиралась идти, но позвонил твой отец. И мне никак не удавалось положить трубку. Он говорил минут двадцать. Он очень переживает из-за твоей мамы. Она выгнала очередную помощницу. Застукала с сигаретой возле “епископа Лландаффа” и сказала ей, что та плохо говорит по-английски. – Возле кого? – Это цветы такие. Очевидно, георгинам вреден табачный дым. Ты же знаешь, как твои родители трясутся над садом. Да и помощница попалась какая-то ужасная. Дональд обмолвился, что заметил у Барбары синяк на запястье, хотя, может, она просто упала. В общем, сам черт не разберет, что там произошло, но ухаживать за ними снова некому. – Твою мать! Ричард позволяет себе выйти из роли далай-ламы, чем очень меня радует. Наш брак, как и у многих пар, держится на общем взгляде на жизнь и на насмешках или презрении к тем, кто этот взгляд не разделяет. Я не люблю и толком не узнаю этого мистера “В отличие от тебя, я ем натуральную пищу”, который ныне обитает в теле моего некогда славного и остроумного мужа. – Мама невыносима, – говорит он. – Сколько помощниц у них уже сменилось? Три? Четыре? – Барбара и правда больна, Рич. Тебе нужно съездить туда и со всем разобраться. – Пусть этим займется Шерил. Ей ближе. – Шерил работает полный день, а еще у нее три сына и двадцать семь их кружков. Не может же она все бросить. – Она их невестка. – А ты их сын. Как и Питер. Кстати, вас не раздражает, что о стариках всегда почему-то приходится заботиться женщинам, даже если сын живет ближе? Наверное, это потому, что мы всегда это делаем. Но Ричарду хотя бы хватает совести смутиться. – Ты права, – вздыхает он. – В Корнуолле мне казалось, что мама в полном порядке. А ведь всего два месяца прошло. – Твой отец отлично умеет скрывать правду. – Какую правду? – Ты же видишь, какая она стала беспамятная.