«Значит, они уже все узнали, — подумал Николай Николаевич. — Значит, кто-то на хвосте уже разнес эту новость по всему городу». Ему стало радостно и грустно одновременно: ему так хотелось сообщить об этом Ленке самому. Дело в том, что когда Николай Николаевич отдавал свое заявление по поводу дома и картин в райисполкоме, то там оказалась его старая знакомая, директор местной музыкальной школы. И она краем уха услышала, о чем он говорил, дождалась его в коридоре, подлетела к нему и спросила подчеркнуто вежливо и немного витиевато: — Николай Николаевич, быть может, вы будете столь любезны, что разрешите не делать из вашего заявления тайны?.. Он кивнул, что вроде бы разрешает, потому что увидел, что она очень взволнована, и обрадовался этому. Однако в следующий момент подумал, что лучше ей этого не разрешать, но ее уже не было в коридоре, в одно мгновение она куда-то исчезла. — Дедушка, ты из-за меня?! — спросила Ленка. — Все картины?! Как же ты будешь жить без них?.. — Не только из-за тебя, хотя и ты сыграла в этом не последнюю роль, — громко и свободно ответил Николай Николаевич. Он сделал непривычно широкий жест рукой и стал вдруг раскованным, легким, праздничным, красивым. — Это давнишняя моя мечта. Вчера она снова посетила меня. И вот… Николай Николаевич замолчал и долго-долго молчал, так долго, что успел рассмотреть более пристально, чем всегда, лица ребят, которые сидели перед ним и с которыми у него были такие сложные отношения. Но разве все это имело значение, когда он вышел на такой ясный и простой путь? Николай Николаевич улыбнулся — нет, не им, а себе, своим мыслям, своей адской жизненной силе, которая билась у него в груди. Он смотрел на их лица, стараясь заглянуть в глаза, и увидел, что во многих из них бьется пытливая мысль, а у некоторых безразличие, а у иных даже злость и непонимание. Но ведь есть такие, у которых бьется, бьется и пробивается пытливая мысль, и это будет всегда! И вдруг, мгновенно осененный, вдруг понявший, что это необходимо сделать, он поднял над головой картину, по-прежнему завернутую в полотенце, вышитое крестом, и сказал: — Эта картина мне очень дорога. Тут изображена наша старинная согражданка. — Николай Николаевич строго посмотрел на Маргариту Ивановну. — Она была вашей предшественницей, учительницей русской словесности здесь, в городке… почти сто лет тому назад. — Он улыбнулся: — Не думайте, что это было так уж давно… Она всего лишь моя бабушка… — И добавил просто и тихо: — Эту картину я дарю вашей школе. — Дедушка! — сказала Ленка в страхе и в немом преклонении перед поступком Николая Николаевича. — Де-душ-ка! Нет, даже она не могла понять в эту секунду величие своего деда, Николая Николаевича Бессольцева. — Идем! — Николай Николаевич крепко взял Ленку за руку. — Катер нас ждать не будет, хотя, может быть, мы с тобой и стали знаменитыми людьми. — Я вас провожу, — вдруг объявила Маргарита Ивановна. — Что вы, — возразил Николай Николаевич, — это лишнее. Маргарита Ивановна смутилась и покраснела: — Заодно провожу и мужа… Он у меня этим же катером уезжает. И они все трое вышли из класса. В последний раз мелькнула Ленкина стриженая голова, в последний раз Николай Николаевич сверкнул своими большими заплатками на рукавах пальто, и они исчезли, сопровождаемые полным безмолвием. — На каких людей мы руку подняли! — нарушил тишину Васильев и тяжело вздохнул: — Э-э-эх! — Все из-за Сомова! — Лохматый подлетел к Димке, крепко сжав кулаки. — У-у-у, — понеслось со всех сторон, — Со-мо-о-ов! Одни из них забыли, что они сами тоже гоняли Ленку. Другие забыли, что жили, как будто вся эта история их не касается. Третьи — что хотели заступиться за Ленку, да не успели… Каждый, конечно, чувствовал какую-то неловкость перед самим собой, перед другими, но в этом трудно признаваться, и все они дружно и единогласно обвиняли одного Сомова. — Бойкот — Сомову! — крикнула Железная Кнопка. — Голосуем! Но голосования снова не вышло, потому что в дверь просунулось жизнерадостное и возбужденное лицо Маргариты Ивановны: — Директор мне разрешил. Я только туда и обратно. А вы здесь сидите тихо. — Она хотела уже исчезнуть, но почему-то спросила: — Да, что это вы кричали про бойкот? Опять?.. Кому? За что? — Вашему Сомову! Вот кому! — Миронова впервые за все время этой борьбы побледнела от волнения. — Он дважды предатель! — Сомов — предатель?.. — Маргарита Ивановна по-прежнему стояла в дверях. — Ничего не понимаю. — Он рассказывал вам, что мы сбежали в кино? — спросила Миронова. — Ну, рассказывал. — Маргарита Ивановна улыбнулась. Она подумала про то, что они совсем еще дети, играют в каких-то предателей. — А мы-то думали, что это сделала Бессольцева! — Гоняли ее, били! Смеялись над нею, — сказал Васильев. — А Сомов молчал. — И вы молчали, Маргарита Ивановна, — вдруг тихо, но внятно и беспощадно произнесла Миронова. — Я молчала?.. — Маргарита Ивановна испуганно посмотрела на Миронову и вошла в класс, прикрыв двери. — Я думала, Сомов вам все рассказал… — Она посмотрела на Димку: — Как же так вышло, Сомов?.. Димка ей ничего не ответил и не поднял головы. — Ждите, Сомов вам ответит, — сказал Васильев. — Маргарита Ивановна, катер уйдет! — крикнул Валька. — И муж ваш тю-тю! — Катер?.. — спохватилась Маргарита Ивановна. — Подождите! Я быстро, я сейчас… — Она хотела уйти, но почему-то не ушла. — Давайте спокойно разберемся!.. Значит, Сомов все скрыл? Но при чем тут Бессольцева?.. — Потому что она взяла всю вину на себя, — объяснила Миронова. — Она хотела помочь Сомову… А он ее предал! — Вот почему она меня так ждала! — в ужасе догадалась Маргарита Ивановна. — Она думала, что я вам все расскажу, а я забыла… Все забыла. Маргарита Ивановна вдруг поняла, что произошла чудовищная история, что Лена Бессольцева рассчитывала на ее помощь. А она все-все забыла. Это открытие настолько ее потрясло, что она на какое-то время совершенно забыла о ребятах, которые кричали и шумели по поводу Димки Сомова. Собственное ничтожество — вот что занимало ее воображение… — Так кто за бойкот? — Миронова в который раз подняла вверх руку. — Лично я отваливаю, — неожиданно сказал Рыжий. — Сомова презираю… Когда Попов вчера рассказал нам про Ленку, меня чуть кондрашка не хватил. Но объявлять ему бойкот теперь я не буду… Раз Ленка против, то и я против. Я всегда был как все. Все били — я бил. Потому что я Рыжий и боялся выделиться. — Он почти кричал или почти плакал: голос у него все время срывался. — А теперь — точка! Хоть с утра до ночи орите: «Рыжий!» — я все буду делать по-своему, как считаю нужным. — И впервые, может быть, за всю свою жизнь освобожденно вздохнул. Маргарита Ивановна мельком, незаметно взглянула на часы: до отправления катера оставалось десять минут. Она подумала, что ей надо немедленно бежать. Муж будет ее ждать, волноваться, что-нибудь сочинит невероятное — вроде того, что она его разлюбила… А она не могла, не могла уйти!.. — Как же ты все скрыл?.. — неожиданно чужим высоким голосом спросила у Димки Маргарита Ивановна. — Как?! — Она в гневе схватила его за плечи и сильно встряхнула: — Отвечай! Тебе не удастся отмолчаться. Придется все рассказать! — А что, я один молчал?.. — вырвалось у Димки. — Вон Шмакова и Попов тоже все знали. Весь класс в один голос выдохнул: — Как?! И Шмакова?! — Ребя… — признался Попов. — Она тоже. Мы вместе с ней под партой сидели. — И ты молчал? — спросила Миронова у Попова. — Из-за Шмаковой? — Из-за меня. — Шмакова улыбнулась. — А другой человек в это время страдал и мучился, — сказал Рыжий. — А мне было интересно, — ответила Шмакова, — когда же Димочка сознается… А он юлил, вилял! — Она повернулась к Димке: — А мы с Поповым, между прочим, Димочка, никого не предавали. Лохматый подскочил к Шмаковой и замахнулся: — Ух, Шмакова! Попов бросился на Лохматого и схватил его за руку: — Поосторожней! — И сказал громко, чтобы все слышали: — Ребя! Она добрая! — Какая она добрая! — Лохматый оттолкнул Попова, но почему-то не стал с ним драться. — Ты вглядись в нее, олух! — Ну, не добрая я! — зло сказала Шмакова. — На добрых воду возят. — Она наговаривает на себя, — сказал Попов. — Не нуждаюсь я в твоей защите, Попов, — сказала Шмакова. — И сидеть я с тобой не хочу. — Она взяла свой портфель. — И вообще я люблю перемену мест, — почти весело, с вызовом пропела она своим обычным голосом. — Сяду я к бедному Димочке, а то его все бросили. — И она села на Ленкино место. Попов пошел за нею следом, будто он был привязан к ней невидимой веревочкой: куда она, туда и его веревочка тащила. Он дошел до сомовской парты и остановился. Не знал, что делать дальше. Молча стоял над Шмаковой. — А я хотел быть сильным, — сказал Лохматый и посмотрел на свой кулак. — Думал, останусь в лесу, как отец. И будут меня все бояться. Все Вальки… И все Петьки… Вот и порядок настанет. — Он ткнул себя в лицо кулаком. — Хорошо бы себе морду набить… — Ребя! — вдруг закричал Попов. — Что же это такое происходит?.. Шмакова к Сомову села, а он — предатель!.. — Верно, — сказала Миронова. — Бойкот предателю! — Она подняла руку: — Голосую… Кто «за»?.. Никто не последовал ее примеру. Только Попов поднял руку, подержал, уронил и медленно вернулся на свое место. — Эх, вы! — Железная Кнопка с презрением посмотрела на класс. — Ну тогда я одна объявляю Сомову бойкот. Самый беспощадный! Вы слышите? Я вам покажу, как надо бороться до конца! Никто никогда не уйдет от расплаты!.. Она каждого настигнет, как Сомова! — Голос у Мироновой сорвался, и она заплакала. — Железная Кнопка плачет! — сказала Шмакова. — Где-то произошло землетрясение.