— Да нет, меня Шурочка соединила, добрая душа. Она сегодня дежурит. — Шура? — обрадовалась Лиза и позвала: — Эй, Шурок, где ты? — Ты, Мотылек? — спросила скороговоркой Шура. — Рада тебя слышать. — Как живешь, подруга детства? — пропела Лиза. — Лучше всех. Светланке собираю приданое. Давай наших молодых обженим? — Она рассмеялась. — Твой, говорят, хороший парень? Не пьет, не курит? — Костик? Он артист, — ответила Лиза. — Ему нельзя. Горло бережет. — А мой охальник ни дня не просыхает. А ведь помнишь, какой был? Самый тихий в классе. Куда что девалось… Я решилась, покупаю ему мотоцикл, может, бросит пить… — А если задавит кого? — спросила Лиза. — Тогда тюрьма. Светланка мне говорит: «Туда ему и дорога. Прямая, без зигзагов». Она решительная, а мне его все же жалко. — Шура вздохнула. — Анна Петровна, продолжайте… А если завтра что, загляните к моим старикам. — Загляну, Шурочка, загляну. Не волнуйся, милая… — И спросила Лизу: — Ты когда собираешься к матери? — Когда собираюсь? — недовольно переспросила Лиза, забыв, что еще несколько минут назад думала о поездке. — Объясняю. Ты же видишь, я занята. Работаю, дом на мне, халтурю. Никакой личной жизни. — А Костя? — Ну, мама, у него ни минуты. — Ладно, Лиза, не сердись, — сказала баба Аня. — Не можете, и не надо. Я понимаю, у вас городская жизнь. Ты лучше расскажи, была в суде? — Была. — Лиза наконец обрадовалась. — Представляешь, он заявил, что никогда меня не любил!.. — Кто? — Ну, Глебов, кто же еще. Боря. Просто: ни-ко-гда! Но ты-то помнишь? Ты же сама мне писала, чтобы я вернулась, требовала, говорила, что он умирает. — Ему виднее, — сухо ответила баба Аня. — Ну ты даешь! — рассердилась Лиза, она почти плакала. — Ты ни в чем не хочешь меня поддержать, обязательно тебе надо испортить мне настроение. Ну, я ему преподнесла! — Что? — настороженно спросила баба Аня. — Если ты стоишь, то, пожалуйста, сядь… Сама знаешь, какая я изобретательная. Я ему сказала… — Лиза сделала большую паузу, потом выпалила: — Что Костик его сын! — Она залилась колокольчиком, всхлипывая, по-детски давясь хохотом. — Ты бы видела его лицо! — Ты что, милая, разве так можно, — вскрикнула баба Аня, точно ее ударили. — Не кричи, — попросила Лиза. — Живому человеку… Боре, который в тебе души не чаял… — отчаянным голосом продолжала баба Аня. — Господи, прости. Господи, прости… Вразуми несчастную… — Мама, ну не надо, — пыталась ее остановить Лиза. — Прошу тебя, не надо. Ну, неудачно пошутила. — Лиза, Лиза, прошу тебя, беги к Боре и все ему расскажи, — потребовала баба Аня. — Мама, но он тоже не идиот, чтобы поверить? Сама подумай, ну успокойся и подумай, кто в наши дни клюнет на такую глупость? — Лиза, прошу тебя, беги к Боре, — умоляла баба Аня. — Не откладывай. — Ну ты просто по всем пунктам мать Тереза. — Кто? — не поняла баба Аня. — Мать Тереза, не слыхала? — Слыхала, — вдруг ответила баба Аня, помолчала и снова свое: — Я знаю Борю, он поверит. — Шестнадцать лет молчала и вдруг — ба-бах! А он чтобы поверил? И никакой он не доверчивый и не наивный. Брось. Как говорит Костик, не вешай мне лапшу на уши. — Какую лапшу на уши? — переспросила баба Аня, окончательно сбитая с толку. — Между прочим, он мрачный и жестокий, — заметила Лиза. — К нему не подступись… Хотелось как-то отстоять себя. Мне же тоже обидно. Я наряжаюсь, одалживаю сумочку для комплекта… — Для чего? — Для комплекта… Ну чтобы все было в тон: платье, сумочка, туфли, они у меня старые, но все-таки розовые… Бантик над левым ухом заколкой прикреплен. Это модно. Правда, он у меня не фирма, а самоделка, но все равно привлекательное яркое пятнышко. Ты меня слышишь? — Слышу, Лиза, слышу, — мягко ответила баба Аня. — Лечу, бегу, как на первое свидание. Думаю, Борю увижу, поговорим, вспомним… А он мне раз по морде, можно сказать, в буквальном смысле: «Никогда не любил!» Два по морде: «Не хочу ничего вспоминать!» Грубо так, как солдат из группы пресечения. Три по морде: «Не мешай мне работать, ты в суде». Так и заявил. — Лизе снова стало себя жалко, голос у нее дрогнул, на глаза набежали слезы. — А мне лично наплевать на его суд и на него. С высокой колокольни. — Не плачь, Лиза, — успокоила ее баба Аня. — Он по-своему прав. Ты же его бросила, разлюбила, а не он тебя. Жестоко ты его обидела. — А когда это было? Что же теперь, надо всю жизнь про это помнить? — Такой у него характер, Лизочка. — Значит, очень вредный характер и мстительный… Ты помнишь, сколько мне, дуре, было тогда лет? Помнишь? — Ну, семнадцать. — Вот именно! Нас еще расписывать в загсе не хотели. Он бегал за разрешением. Я была ребенок! — Ты была его женой. — Ой, не смеши… Жена только встала с горшка… А у него теперь лицо худющее, почернел, и глазищи торчат, как у кобры. Смотрит — гипнотизирует и завораживает. Не поверишь, у меня голова кругом пошла, когда он на меня уставился. Правда, Костя предупредил, что он экстрасенс и телепат, но я не поверила. Решила — детский треп. А оказалось, точно. Каждому может внушить что хочет и читает мысли на расстоянии. Так что успокойся, он мое вранье сразу раскусил. Но все равно, я перед Борей извинюсь. Твердо решено. Не пыхти, как самовар. Давай я тебе лучше про Костика расскажу… Он вчера новую песню написал. Под названием «Мои колокола». — Колокола — это хорошо. — И стихи сам написал, и музыку. У него свой вкус, ему никто не может угодить. Ну, мелодии никакой, напевать ее нельзя. А слова… вот такие слова. — Лиза задумалась. — Нет, слов в рифму я не помню. — А ты возьми у него и прочитай. — Ты что? Он все прячет. Все в тайне. — А ты была другая — нараспашку, открытая. — Так то я, а то он. Дистанция — почти двадцать лет. Ну, в общем, содержание такое: у него в груди бьют колокола. Они бьют, бьют, разрывая его грудь, приказывают ему: живи, как хочешь, не обращай ни на кого внимания… Понятно? Дальше — наступает новая жизнь, и ты в ней хозяин. Рви, парень, свое, пока не поздно… Мама, ты куда пропала? — Да, слышу, слышу я, Лиза. — А то вдруг стало тихо, я решила, нас разъединили… — Не знаю почему, а мне вдруг страшно за него стало. — Ну ладно преувеличивать, это же песня. Мало ли что они поют. — Смотри, Лиза, он поет, поет и напоет. — Не придумывай, — неуверенно ответила Лиза. — Там припев бодрый, веселый. Он начинается словами: «Я все вижу вокруг не так, как ты!» — Она замолчала и вдруг призналась: — И правда, мама, он все видит и слышит по-другому. Вместе смотрим телик: там, где я смеюсь, он сидит мрачно, вздыхает, ему противно, скучно; там, где я плачу, — хохочет: вот, мол, дают! Я уж пристраиваюсь к нему, пристраиваюсь, и слева, и справа, но редко достигаю успеха. Школу свою разнес в клочья. Учителя придурки, цепляются за старое, не понимают ни фига. А литераторша вообще идиотка. Представляешь, не знает, кто такой Кортасар. — А кто это? — Ты тоже не знаешь? И я не знала. Это писатель. — Армянин или грузин? — почему-то осторожно спросила баба Аня. — Да никакой он не грузин. Аргентинец из Южной Америки. У него там негр, музыкант, тоже, как Костик, играет на саксофоне. — Негр? — Бери похлеще… Наркоман. — Господи, час от часу не легче. Вот тебе и колокола. — Костик влюблен в этого Кортасара: тот написал про саксофониста, открыл его душу. Как будто у саксофониста особая душа. Ну, правда, я на этот счет молчок. Достала книгу, читаю, восхищаюсь… Тут мы с Веркой решили тряхнуть стариной. Испекли пироги с капустой и мясом. Пришел разведенный Петров с дружком. — Лиза, не забывай, у тебя взрослый сын… — Ну и что? Я в монашки не подавала заявление… Так слушай, чем ругаться. Принесли они колбаски, не знаю, где добыли, вина… Едим, пьем, травим анекдоты. Весело, все в норме. Потом решили потанцевать, Верка придумала, понимаю — она кадрит Петрова. Танцуем, хохочем. Вдруг дверь — хлоп! Пришел Костя. Я сразу сжалась, я же не ожидала, что он так рано вернется, думала, мы до него отгуляем; а они не в курсе, продолжают веселиться. А он после концерта всегда агрессивный, нервный. Остановился. Молчит и смотрит. С явным презрением. Ни здравствуйте, ни добрый вечер. Мы, конечно, смешались, перестали танцевать. Он умеет взглянуть, как гвоздями прошьет. А Петров ему говорит — он у нас умник: что ты так на нас смотришь? Может, мы вульгарно танцуем? А Костик отвечает: удивляюсь вашему оптимизму, на что вы еще надеетесь? И больше ничего не стал объяснять. Ну, конечно, веселье насмарку. Петров из подхалимажа налил ему рюмку вина, а он говорит: я не пью. А Петров острит: с нами или «вообче»? Костик улыбнулся и ответил: с вами. А тут Верка, дуреха, попросила его спеть, так он даже ей не ответил. Понимаешь, он нас в гробу видел. — Но ведь он тебя любит?