— Любит как неодушевленный предмет, не более. А сам хочет жить только своей жизнью. Вы, говорит, свою жизнь «обделали»… Ты меня слушаешь? — переспросила Лиза. — А то молчишь, притаилась, как мышь. Я тебя понимаю, сама теряюсь от его слов… Продолжаю: вы, говорит, свою жизнь «обделали» и в нашу не суйтесь. «А что же вы с нами сделаете, со старичками? — спрашиваю. — Убьете?» Живите, говорит, и помалкивайте. Я ему: но мы тоже переучиваемся, вся страна переучивается. Мы меняемся в лучшую сторону. А он: чепуха, вас поздно переучивать, у вас душа рабская, а мы свободные люди. — Ну и ну, — тихо вставила баба Аня. — Вот именно! А знаешь, чем он окончательно меня добил? Что ему страшно жить. Я, говорит, чувствую себя, будто сижу на пороховой бочке, а шнур, который должен ее взорвать, уже горит. — Пусть сходит в церковь, помолится, поставит свечку… Ему полегчает. — Ну, мама, он же неверующий, некрещеный. — Ах, беда, беда, — сказала баба Аня. — Тогда отведи его к врачу. — Зачем? Он не сумасшедший. Просто нервный, впечатлительный. Вот он, например, оброс. Патлы торчат во все стороны. А ему надо выступать. Спокойно так предлагаю ему, прошу: «Костик, давай я тебя постригу». Ведь обыкновенное предложение. Он меня глазами срезал, испепелил! Он стрижется только у модного парикмахера. У какого-то Левушки. А ты бы видела его прическу, как этот Левушка отделал его: затылок весь сбрил, впереди оставил хохолок, выкрашенный перекисью. И все фанатки у него стригутся. В прошлом месяце в складчину собрали деньги для этого Левушки, чтобы он поехал в Москву поучиться у какой-то парикмахерской сверхзвезды. — Ишь, какой гусь, — впервые возмутилась баба Аня. — Ему надо объяснить, что мы люди скромные. Это не стыдно, а хорошо. А ты молчишь и ему потворствуешь, толкаешь на грех. — Ох, насмешила, о чем ты говоришь в наше время, когда каждый норовит у другого вырвать кусок послаще? Я Костика готовлю не просто для жизни, а для битвы. А то останется, как мы с тобой, в дураках. — Не надо, деточка, — сказала баба Аня. — Я не в дураках. Я свою жизнь прожила, как Бог велел. Тебя я, Лиза, не сужу. За Костю сердце болит. — Что ты во всем этом понимаешь? — перебила Лиза. — Ты в другом веке. И не вздумай говорить с Костей, он обозлится на меня — и всё. А толку не будет. — Зря ты его боишься, Лизок, зря. Любовь этим не сохранишь. — Не боюсь я его, не выдумывай, а люблю, — ответила Лиза. — А потом — вдруг он прав?! Лиза остановилась у зеркала — это ее любимая позиция. Поправила прическу. Зажгла свечу и погасила свет. Полумрак окутал комнату. Лиза посмотрела на себя в зеркало, улыбнулась — она еще молодая, у нее есть надежда. И в мгновение ока забыла про свой испуг по поводу Костика, надежда на лучшее будущее вселилась в ее радостно-беззаботную душу. — А что ты там делаешь? — долетел до нее голос бабы Ани. — Зажгла свечу и рассматриваю себя в зеркале. — Зачем? — Ну, чтобы убедиться, что я еще ничего. — Лиза рассмеялась. — При свече… вполне красавица. И тут в их телефонный разговор ворвался короткий звонок в дверь. Лиза, порхая, с телефоном в руке, направилась в переднюю, открыла… и увидела Глебова! Она сразу не узнала его, и это ничуть не странно. За те несколько часов, которые прошли с момента их встречи, Глебов до неузнаваемости изменился. Лицо его озарилось каким-то тайным светом. Он стоял молча, словно онемел. В руках держал портфель, сильно набитый, и несколько гвоздик. — Проходи, — сказала Лиза и крикнула в трубку в некотором смятении: — Мама, ко мне пришли… — Кто пришел? — не поняла баба Аня. — Ну кто-кто? Гость… Нарядный и важный. Они прошли в комнату: впереди Лиза, за нею Глебов. — Ну, Боря пришел. — Лиза рассмеялась, глядя на нелепую фигуру Глебова. — В новом костюме. Отлично смотрится. — Лиза, ты не забыла о своем обещании? — Успокойся! Не забыла. — У Лизы было чудное настроение, она обрадовалась приходу Глебова. — Сейчас буду перед ним извиняться. Глебов понял, что Лиза разговаривает с матерью, далекой, забытой Анной Петровной, и сказал: — Анне Петровне низкий поклон и привет! — Он тебе шлет привет, — продолжала Лиза. — Лиза, я чую, он поверил, поверил про Костю. Ты, пожалуйста, не откладывай. А прямо скажи ему, так легче, Лизанька, доченька, прошу тебя, — умоляла бедная баба Аня. Но Лиза почти ее не слышала, она где-то витала и порхала, ей было хорошо в эту минуту. — Ладно, не учи, — сказала она. — Я тебе позвоню, учительница. — И повесила трубку. Отнесла телефонный аппарат на место, несколько секунд постояла спиной к Глебову, чтобы укротить сердцебиение. Мгновение они смотрели друга на друга молча — оба явно смутились. — Прости… Без предупреждения, — произнес Глебов. — Я звонил, но было занято. — Гвоздики… это мне? — спросила Лиза. Глебов кивнул: — Тебе, тебе. Он говорил тихо и настороженно оглядывался. — Спасибо. — Лиза почти отняла у него цветы; он держал их крепко. — Ты сядь. Она вышла из комнаты, он посмотрел ей вслед, продолжая стоять. Лиза вернулась обратно, принесла цветы в вазе, поставила их на ломберный столик около машинки. — А его нет? — спросил Глебов. — Костика? — догадалась Лиза. — Нет. Он часто задерживается, а я все равно волнуюсь. — Перехватила взгляд Глебова, вспомнила, что обещала первым делом извиниться, решилась. — Боря, ты на меня не рассердился за «это»? — Ну что ты, — радостно ответил Глебов. — Признаться, сначала я просто обалдел, потом успокоился… Все нормально. — Хорошо, что не обиделся, — обрадовалась Лиза. — С обидчивыми трудно. — Теперь ей стало легко, а то после разговора с матерью она все же чувствовала себя неуверенно. Лиза выхватила у Глебова портфель. — Ну садись же наконец. — Осторожно, там шампанское, — предупредил Глебов. — Шампанское? — обрадовалась Лиза: предстояло веселье, это ей было по нраву. — Никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь. — Она открыла портфель и вытащила шампанское. — И все, что там лежит, тоже для нас? Лиза вытащила первую коробку и открыла — там лежало шесть пирожных. Открыла вторую коробку — увидела бутерброды с колбасой и сыром. — Я проник по знакомству в театральный буфет, — сказал Глебов. А Лиза тем временем раскрыла небольшой сверток и восхищенно воскликнула: — Что я вижу? Конфеты из прошлой жизни! Трюфеля! Ну, угодил! Это же мои конфеты! Как ты догадался? Ах да, ты же… никогда меня не любил! — И рассыпалась детским смехом. Глебов смутился. — Это все для праздника, — оправдываясь, сказал он. — Для какого… праздника? — не поняла Лиза. — Для нашего. — Глебов открыто, незащищенно улыбнулся. Все-все это было ей знакомо: его открытость и доверчивость, все как прежде. Она стала рыться в памяти, чтобы понять, о каком празднике говорил Глебов, но так ничего и не вспомнив, спросила: — Для какого «нашего»? И тут до нее наконец дошел истинный смысл прихода Глебова. Подумать только, баба Аня оказалась права: он поверил в то, что Костя — его сын. Неожиданное открытие испугало Лизу, и, не зная, что предпринять, она спряталась от Глебова, снова повернулась к нему спиной, чтобы прийти в себя, и стала шарить зачем-то по ломберному столику. Поймала себя на том, что улыбается, — и поняла: ей было приятно, что Глебов поверил в ее розыгрыш. Смешно, подумала Лиза, такой серьезный судья, гроза бандитов и жуликов, и так легко попал в простую ловушку. Лиза вздохнула: жалко, что Костя на самом деле не сын Глебова, вот было бы хорошо, а сейчас ей придется расстаться с этой придуманной историей; жалко, жалко, но надо все сказать, и делу конец. — Боря, так ты ничего не понял? Глебов, не отрываясь, смотрел на нее. — Костик… — Лиза глупо хихикнула. — Ну прости, Боря, прости, прости! Баба Аня меня отчитала, ну, не то ляпнула… Но мне тоже было трудно, — стала она выкручиваться. — Ты меня как встретил? Глебов виновато развел руками. — Ты меня обидел и разозлил, я должна была защищаться, так что ты тоже виноват. А я хороша задним умом: разве можно было так, с бухты-барахты? Ну дура!.. Глебов молчал. Лиза облегченно передохнула, кажется, она отделалась легко, кажется, самое неприятное позади. Она посмотрела на Глебова, увидела его ясное, просветленное лицо и догадалась, что он опять ни черта не понял. Да ну ее, эту правду, вдруг решила Лиза, какая разница, скажу я все это сейчас или позже. Лучше даже позже — не испорчу настроение Боре и себе, я ведь рада ему, ну и ладно, а там разберемся. — Ничего ты не дура, — сказал Глебов. — Ты молодец, я не ожидал, что ты такой молодец. Ты оказалась гордой и самостоятельной, а это многого стоит. Правда, Лиза, я знаю этому цену. Сегодня я всю свою жизнь переосмыслил. Вот кто уж вел себя по-дурацки, так это я. Прошло шестнадцать лет, как мы с тобой расстались. А я ни разу не узнал, как ты живешь, ни разу не спросил про Костю. — Глаза его лихорадочно блестели. — Ну, даже если ты виновата передо мной, ну и что? Ты права, я злой и мстительный. — Он замолчал: собственное неожиданное открытие подавило его, он неуверенно произнес: — Надеюсь, ты будешь снисходительна ко мне. Да, я злой и мстительный, но поверь, я сам об этом не знал. — Поднял глаза на Лизу, испугался своих слов: они показались ему слишком высокопарными, смутился и вдруг спросил, чтобы изменить тему разговора: — А что у тебя со светом? Лиза обрадовалась: как она была права, что не сказала правды про Костю, — испортила бы всю их встречу. — При свечах все женщины красавицы. Впрочем, пожалуйста… — Она зажгла электричество и погасила свечу. — А то я такой страшилик. Комната выхватилась из темноты. — Ты страшилик? — искренне удивился Глебов. Он почувствовал нежность к Лизе, когда та сощурилась от яркого света: ну как ребенок, подумал он. — Я бы этого не сказал. Всегда думал противоположное. — Что-то новое, — заметила Лиза. Она украдкой посмотрела в зеркало — ей понравился комплимент Глебова. — Это какая-то другая пластинка, как говорит мой Костик.