— Катись ты в задницу! — срывается Ромашка. — Надоело!.. Пошли, Каланча! Слышу: из комнаты доносится шум, двигают стулья, раздаются торопливые шаги. — Уйди с дороги, Глазастая! — говорит Ромашка. После этого наступает тишина. Прислушиваюсь, но все молчат. Потом голос Глазастой — медленный, тянучий, неохотный: — Отдай деньги и вали на все четыре! — Уйди! — В голосе Ромашки угроза. — По-хорошему прошу. В последний раз… И снова тянет Глазастая, точно она слова произносит через силу: — Ты же знаешь меня, Ромашка, я не отступлю. — Бей ее, Каланча! — вдруг орет Ромашка. Что-то там падает, кто-то вопит, и сквозь весь этот шум прорывается безумный голос Глазастой. Она наконец-то просыпается: — Фас, Джимми! Возьми их! Пугаюсь, думаю, Джимми порвет девчонок. Не помня себя, врываюсь как сумасшедшая. Все молчат, стоят как завороженные. И я теперь их различаю и догадываюсь, почему Ромашка и Каланча такие застывшие, — они боятся Джимми! Ищу его глазами: вижу — лежит в углу, морда между лап, весь пришибленный, виноватый, бьет хвостом по полу. Смеюсь, понимаю, он и не собирается выполнять приказ своей хозяйки. Смотрю на Глазастую, и тут мне делается страшно, тут я понимаю, почему Ромашка и Каланча такие застывшие. В вытянутой руке Глазастой финка! Смотрю на финку, оторваться не могу. Красивая финка, автомат, лезвие длинное, узкое, кончик ножа тонкий, как игла. Иду к Глазастой, финка меня притягивает, оказываюсь между нею и девчонками. Те пользуются этим, рвут к выходу. Глазастая отшвыривает меня и снова встает у них на дороге: рука с финкой упирается в Ромашкину грудь. Ромашка ухмыляется, хватит, мол, дурака валять. У меня тоже губы сами собой растягиваются в улыбку. Вот-вот мы все начнем хохотать. Но Глазастая отступает назад, проводит лезвием по своей ладони, делает ладонь лодочкой, и сразу вся эта лодочка наполняется кровью. — Ты что? — ору. — Себя не жалею, — говорит Глазастая. Она вытирает окровавленную ладонь о джинсы, оставляя на них темный след. — И тебя, Ромашка, не пожалею. — Бешеная стерва! — выдавливает Ромашка. — На, подавись! — Швыряет Глазастой рюкзак с деньгами. — Умыла ты меня! После этого Глазастая отступает в сторону, не пряча финки, и Ромашка с Каланчой уходят. Нож щелкает, лезвие скользит внутрь рукоятки. Хватаю Глазастую за руку: — Покажи! Она нехотя открывает ладонь. Разрез у нее глубокий, пересекает ладонь надвое. — Что же ты наделала, дуреха? — вырывается у меня. Тут же пугаюсь, что обозвала Глазастую «дурехой», думаю, сейчас она мне врежет. Но она ничего, смотрит печально, цедит: — Чепуха. Бегу на кухню, хватаю йод и бинт, лечу в комнату, выливаю йод на рану, Глазастая ревет благим матом, прыгает от боли чуть ли не до потолка. Потом я ей туго перебинтовываю руку. — Порядок, — говорит. — Пошли. У нас нет времени. — Закидывает рюкзачок с деньгами на плечо. Мы идем на дело — отдавать деньги. Джимми вроде меня плетется понуро. Ему, как и мне, неохота идти. Но Глазастая решила, а я ей подчиняюсь. С другой стороны, не бросишь ведь ее одну? Мы идем к Ромашкиному отцу на работу. — Проще было бы зайти к ним домой, — говорю. — Ничего не проще, — отвечает Глазастая. — Дома никого постороннего, а в магазине люди. Глазастая звонит. Мы с Джимми стоим рядом, слушаем. — Лев Максимович? — Голос спокойный. — Мне надо вас срочно увидеть… Подруга вашей дочери. Около магазина… Нет, лучше вы выходите. Вы меня узнаете по собаке. Стоим. Ждем. Начинается сильный дождь, и мы все трое втискиваемся в будку телефона-автомата. Я трушу. Глазастой по-прежнему хоть бы хны. Она садится верхом на Джимми, смеется, изображает из себя ковбоя. Понимаю: это она для меня, чтобы я успокоилась. Дождь усиливается. Мимо нашей будки несутся потоки грязи. Черная каша поворачивается, как в кипящем котле, булькает и пенится чем-то гадким и вонючим. Из магазина выскакивает Вяткин. Небольшого роста и толстый. Одет как фраер, в хорошем костюме и с галстуком. Я его сразу усекаю, Ромашка — его копия, толкаю Глазастую в бок. Она машет ему перевязанной рукой, улыбается, словно рада. Он останавливается на пороге, ему неохота выходить под дождь, и зовет нас. Прыгая между потоками, мы подбегаем, запросто так, точно у нас это обычное дело. — Идите за мной, — говорит он. — Вот только собака. — Я ее оставить не могу, — решительно отвечает Глазастая. Вяткин не слушает ее ответа, быстро уходит. Мы спешим за ним, перед Джимми все расступаются, и мы идем, как по пустому коридору, хотя в магазине много народу. Сворачиваем куда-то и оказываемся в комнате с письменным столом. — Ну, в чем дело? — спрашивает Вяткин, не глядя на нас, усаживается в кресле и тут же начинает кому-то звонить. — Вот вам. — Глазастая без долгих разговоров протягивает ему рюкзак с этими разнесчастными деньгами. — Мне? — удивляется Вяткин. Он вешает трубку телефона и неуверенно берет рюкзак. — Вам, — отвечает Глазастая. — Откройте. — А сама отходит ко мне и берет зачем-то Джимми за ошейник. Пугаюсь еще больше: зачем она берет Джимми за ошейник? Ну, сейчас начнется битва, думаю. Оглядываюсь, если что не так, можно смыться, дверь открыта настежь. Слежу за Вяткиным, пришипилась, стою, каждая жилка во мне дрожит, готова в любую секунду схватить за руку Глазастую, и в дверь! Смотрю — Вяткин подтягивает к себе рюкзак, открывает на нем молнию. Он все делает медленно… Заглядывает внутрь рюкзака… и откидывается назад. Не ожидал! Вижу — балдеет. Глаза круглые и бесцветные, точно два металлических шарика, рот открывается… Неожиданно хихикаю. Понимаю: не вовремя, Глазастая на меня косится, прикрываю рот ладошкой. Ну и видик у него, обхохочешься. Я даже про страх забываю. Вяткин быстро задергивает молнию, бросается к двери, закрывает ее, подходит к нам и шипит: — Что это… значит? — Мы у вас их взяли, — отвечает Глазастая. — А теперь возвращаем. Они нам оказались не нужны. — То есть как взяли? Вы… вы… украли! — Он хватает Глазастую за плечо. Джимми угрожающе рычит, шерсть на нем встает дыбом. Вяткин пугливо отскакивает. — Сидеть, Джимми! — приказывает Глазастая. — Ну, ты у меня заплатишь! — кричит Вяткин. — Я милицию вызову! — Хватает трубку телефона и начинает крутить диск. — Не надо звонить, — говорит Глазастая. — Вы же не хотите посадить свою дочь в тюрьму? — Ах вот в чем дело? Значит, это ее работа! Ну, я с нее три шкуры спущу! — Только попробуйте ее хоть пальцем тронуть, — угрожает Глазастая, — пожалеете! Мы выходим. — Дряни! — кричит нам вслед Вяткин. — Чудовища! 14 Костя неслышно открыл дверь, в узкую щель просунул руку с саксофоном, затем проскользнул сам и втащил чемодан. Тихо опустил на пол. Все удалось как нельзя лучше — он не произвел ни шороха, ни звука. Ему хотелось поразить Лизу своим неожиданным возвращением. Прислушался — в квартире было тихо. Он пересек коридор, сдерживая дрожь ожидания, и заглянул в комнату, там было пусто. Лиза куда-то испарилась, оставив в доме жуткий кавардак. На тахте валялись ее платья — видно, она второпях выбирала, в чем покрасоваться. Костя стал звонить Глебову, заранее улыбаясь, в ожидании его голоса. Но и того не оказалось дома. Тоже куда-то слинял. Костя совсем сник, почувствовал себя обиженным — эффект неожиданного появления не произошел. Ну ладно, что делать, в конце концов, сам виноват, приехал без предупреждения, успокаивал он себя. Открыл чемодан и вытащил оттуда небольшой сверток — подарок Лизе. Кофточку с кружевным воротничком. Развернул, расправил и положил на видное место — на ломберный столик. Полюбовался: кофточка ему нравилась. «По-моему, отпад, — подумал он. — Мать будет в восторге. Подставит плечи, и порядок». Потом достал из пакета широкополую серую шляпу — для Глебова. Примерил перед зеркалом. Покрасовался, решил — обалденная шляпа, таких в городе днем с огнем не сыщешь, пятидесятые годы, ретро, единственная в своем роде. Если отец не решится ее носить, возьмет себе. Костя опять подумал про отца и снова позвонил ему. Ни ответа, ни привета. Его взгляд упал на газету, которая почему-то валялась на полу: видно, мать уронила и не удосужилась поднять. Из газеты выглядывал кончик нераспечатанного конверта. Костя нагнулся, подцепил письмо и, не глядя на конверт, вскрыл и вытащил оттуда… новую повестку в суд — его как обухом по голове! Подумать только, его снова вызывали. И теперь уже не на разговор, а на судебное разбирательство, которое должно было состояться скоро, вот-вот, всего через неделю. Страх на мгновение парализовал его, что-то заныло в груди, он громко крикнул: «У, проклятье!» Если бы он знал, то не приехал бы — и все! Ну, мать, не могла предупредить! А он, дурачок, забыл про это и думать. А его волокут обратно. Что делать?.. Матери дома нет, отца нет! Он заметался, как дикий зверь в клетке, туда-сюда, от стены к окну — не идет ли Лиза; снова метнулся к телефону, набрал Глебова, но тот, конечно, не ответил. Бросился к Зойке, еле сдерживая себя. Та открыла ему дверь, подмазанная, нарядная, вся в ожидании: — Ой, ты приехал, — лепетала она. — Ой, как я рада! Загорел. Красавчик! — При этом она сильно смутилась и покраснела. — Где мать, не знаешь? — торопливо спросил он, не глядя на Зойку. — Не знаю. Степаныч ее зазывал на телик, но она расфуфырилась и улетела. — Зойка не могла оторвать сияющих глаз от Кости. — Ты сейчас что будешь делать?.. Может, пообедаешь с нами… с дороги?