А я еще ничего не понимала и закричала: «Не прощайте!.. Не прощайте!..» «Тихо!» — остановила всех Железная Кнопка. Миронова понимала, что все ждут, что же она скажет, и поэтому снова тянула по своей привычке, а потом с восторгом объявила: «Бессольцевой — бойкот!» И все дружно подхватили: «Бойкот! Бой-кот!» В это время кто-то дернул дверь из коридора, а потом застучал и закричал, чтобы мы немедленно открыли. Мы узнали голос Маргариты. Я испугалась, что она ворвется и выдаст Димку. А он еще сильнее меня испугался. На цыпочках подбежал к двери, приложил палец к губам: мол, все молчите! Тут, конечно, мы притихли. И я, дурочка, тоже, как он, приложила палец к губам и вертела головой во все стороны, чтобы никто не издал ни шороха, ни звука. Маргарита стучала и стучала: «Немедленно откройте!» А Димка, бледный-бледный, ни кровинки в лице, стоял около дверей. Смотреть на него было невозможно — так он дрожал. А Маргарита не отставала: «Откройте, откройте!» Железная Кнопка подошла к Димке, оттолкнула его, открыла дверь, и перед нами появилась Маргарита. Она подозрительно спросила: «Какой еще бойкот?.. Что тут происходит?» Мы молчали. Но тут, на наше счастье, кто-то из коридора позвал: «Маргарита Ивановна!.. Вас Москва вызывает!» Ну, а когда Маргариту вызывает Москва, она обо всем забывает. Она рассеянно посмотрела на нас, словно забыла, чего она так стучала и что ей надо, улыбнулась, махнула рукой и убежала. Железная Кнопка невозмутимо закрыла дверь и спросила, обращаясь к классу: «Значит, Бессольцевой…» И ей дружно ответили: «Бой-кот!» «Бойкот!» — крикнул Васильев, задыхаясь от смеха. «Никто, слышите, ни один человек не должен с нею разговаривать, — требовала Железная Кнопка. — Пусть она почувствует наше всеобщее презрение!.. А тому, кто нарушит клятву, мы тоже объявим самый жестокий бойкот! Наш пароль: „Бойкот предателю!“ «Даешь бойкот! — неслось с разных сторон. — Да здравствует справедливость!» «Ух, повеселимся! А, Сомов?!. — затрещал Валька. — Погоняем твою подружку!.. Давай, давай крикнем вместе: „Бой-кот Чу-че-лу!“ — приставал он к Димке. — Чего же ты не кричишь?» Димка криво усмехнулся и промолчал. А все кругом заволновались, засуетились: «Как же? Сомов против бойкота?» «Сомов отделился от всех! Ай-ай-ай!..» «Ты что, Димочка, правда против бойкота? — спросила Шмакова. — Нехорошо идти против коллектива, неправильно». Димка продолжал криво усмехаться, хотя ему было не до смеха. Валька понял, что Димка растерялся, что он засбоил, и прилип к нему: «Ну поднатужься, поднатужься, Сомик! — и хватал его руками, и тормошил, и восторженно ржал, понимая, что добивает Димку. И прыгал, и танцевал вокруг него. — Ну давай, давай же вместе: „Бой-кот Чу-че-лу!..“ — Ему нравилось так выкрикивать, и он почти пел: — „Бой-кот Чу-че-лу-у-у!“ — и наседал, наседал на Димку. Я не выдержала; мне жалко было Димку, и я крикнула Вальке прямо в лицо: «Бой-кот!.. Бой-кот!..» Валька от неожиданности перепугался и отскочил: «Ты что, ошалела? Орешь в ухо!» А внизу во дворе в это время разворачивалась своя жизнь, и в этой жизни наступил торжественный момент — шоферы автобусов завели моторы. Этот гул достиг наших окон, и Шмакова закричала: «Автобусы уходят!» Мы прилипли к окнам и с завистью смотрели на бурлящий школьный двор, перебрасываясь редкими словами по адресу отъезжающих. «Смотрите, Маргарита с цветами… Ох, ох, довольная!.. — сказала Шмакова. — Какая важная… Невеста!» «Заметила нас… Улыбайтесь ей, улыбайтесь, — приказала всем Железная Кнопка и сама тоже улыбнулась. — Сделаем ей ручкой. — Она помахала рукой Маргарите. — Пусть не думает, старушка, что мы откинули копыта от переживаний». «Уезжают… — голос у Рыжего задрожал. — А мы!..» В глазах у него стояли слезы. «Машет нам наша наседка, — противно хохотнул Валька. — Хорошо бы ей плюнуть на голову… Она стоит — ей шмяк по макушке!» «Ну и подонок ты!» — вдруг возмутился Лохматый. «Почему подонок? — ответил Валька. — А что она с нами сделала?» «Опять машет, — хмыкнул Лохматый. — Может, зовет нас, чтобы мы поздравили ее со свадьбой?» «Я мимо училки бежала и увидала в открытую дверь, как учителя там поздравляли Маргариту. Они пили чай с большим-большим тортом, — вырвалось у меня. — Я всунула голову и сказала: „Маргарита Ивановна, а я вас тоже поздравляю“. Они все смутились, даже смешно. А директор подавился чаем и закашлялся… И все после этого засмеялись… «Ты ловка, — заметила Железная Кнопка. — Предатель, да еще и подлиза». «Миронова, полегче на поворотах», — заступился за меня Васильев. — Ну, а Димка-то что? — почти крикнул Николай Николаевич. — Димка?.. Ничего. Он успокаивался — это было видно. Правда, когда Железная Кнопка сказала мне, что я подлиза и предатель, то он быстро отвернулся от меня, чтобы я не перехватила его взгляд. А в это время Маргарита снова замахала нам рукой. И Шмакова тогда сказала: «Чего она размахалась, наша мельница?» «Ребята, — заорал как безумный Рыжий, — это она нас зовет!.. Она передумала!» «Передумала-а-а! Даешь Москву!» Их как ветром сдуло — они забыли и про меня, и про бойкот, и про Димку!.. Мы с Димкой остались вдвоем. Тебе нравится «Уснувший мальчик»? — спросила Ленка дедушку и быстро, не ожидая ответа Николая Николаевича, добавила: — Ты не отвечай. Не надо… А мне он очень нравится. Он на Димку похож. Только у «Уснувшего мальчика» улыбка испуганная, а у Димки надменная. А это большая разница. Раньше я этого не понимала. А теперь поняла, что я люблю испуганных людей. Ну, они вроде бы какие-то не такие, у них есть испуг за других. Ленка посмотрела на Николая Николаевича и застенчиво улыбнулась: — Ты мне тоже поэтому нравишься… А когда мы остались вдвоем в классе, то Димка стал вылитый «Уснувший мальчик», потому что он потерял свою надменность. Он так посмотрел на меня, как никогда. Грустно-грустно. По-моему, он хотел сказать мне что-то особенное, важное. Нет, не только то, что он всех выдал Маргарите, а что-то еще… Если бы я, дура, не рассмеялась, то он бы сказал. Видно было, что у него эти слова были на кончике языка. И все могло бы быть иначе. А я захохотала. Представляешь?.. Дура! Ну, он и бросился от меня бежать. А я за ним. Прыгала через две ступеньки, когда неслась по лестнице, и мне было весело-весело… В последний раз было весело. Ленка вновь замолчала. Лицо у нее изменилось. Для Николая Николаевича оно уже давно было открытой книгой. Когда он замечал, как горько опускались у нее уголки губ, то знал: она вспоминала что-то печальное. — Дедушка, неужели мне больше никогда не будет весело? — спросила Ленка. — Неужели жизнь прошла? — Что ты!.. Что ты!.. — испугался Николай Николаевич. — Опомнись, Елена!.. Задумайся над смыслом своих слов. Мне скоро семьдесят, а я еще надеюсь, у меня есть еще многочисленные планы… — Он говорил невпопад. — То ли еще было в твоей жизни. Вот слушай! Однажды… Ты тогда единственный раз приехала ко мне в гости, мама тебя привезла. Конечно, ты ничего не помнишь, маленькая была. И вот однажды ты исчезла из дома. Паника поднялась — пропала девка!.. Я тебя нашел около «Уснувшего мальчика». Ты ему одежду принесла. Ждала, когда он проснется, и хотела, чтобы он оделся и ушел с тобой. Ты все ждала, ждала, когда же он проснется!.. Я тебе говорю: пора домой. А ты как стала реветь: хочу, чтобы он проснулся, и баста!.. Еле унес тебя. Ленка сидела на диване, свернувшись калачиком. Ее колени упирались в бок Николая Николаевича, и тот почувствовал, как Ленку бьет мелкий озноб.