– Лия, тебе нельзя поднимать тяжесть, – ругает ее отец и тут же продолжает игру с внуком: уворачивается от фигуры ферзя, которым Дэни пытается постучать ему по голове. – Нападать, значит, вздумал, а я тебе сейчас покажу. Покусаю тебя, поросенка! Я вижу, как мой папа, сияя от счастья, начинает щекотать своего внука и пытаться укусить его за бочок. Парнишка изворачивается из стороны в сторону. – Деда, перестань, нет, еще, хватит, – путается в словах и желаниях малыш, заливаясь озорным смехом. – Возьмешь его, а то он тоже начнет атаковать Гари, но, боюсь, с двумя он уже не справится? – спрашивает Лия и тут же передает мне в руки Леонарда. Я неумело беру его на руки, прижимаю к себе и делаю жадный вдох. Как я представляла себе, от моего племянника пахнет молоком и карамельными ирисками. – А у тебя хорошо получается для первого раза. Он даже не плачет. – А ты где была? – спрашивает меня Леонардо, внимательно разглядывая. – Тебя принесло ветром? – Что-то вроде того, – отвечаю я, не переставая любоваться его очаровательной мордашкой. В жизни они еще больше похожи на Винсента. – Ах вот вы где! – раздается за спиной знакомый мужской голос, от звука которого у меня перехватывает дыхание. – Здесь, не так ветрено, как на улице, идем к нам, – заполняет неловкую паузу Лия. Неожиданная встреча с детьми и последующее знакомство с Лией настолько меня взволновали, что я даже не подумала о том, что раз они все здесь, то где-то там в глубине дома находится и он… мой брат. И вот теперь он стоит позади, и я чувствую на себе его пронзительный взгляд. Леонардо вырывается у меня из рук, вероятно, желая поскорее присоединиться к Дэни в его неравном бою с дедом, а потому, опустив его на пол, я медленно оборачиваюсь. Встреча с Винсентом неизбежна, но я не думала, что это будет так. – Привет, – сквозь зубы говорит он, глядя мне в глаза. – Не знал, что ты тоже будешь. Слова комом стоят в горле, а потому я просто смотрю на него, подмечая новые морщины на лбу, суровость во взгляде. Мы не виделись больше четырех лет, за которые он успел многое: возмужать, жениться, стать отцом… а я… я научилась носить короткую стрижку и замыкаться в себе. – О, вы уже встретились! – радостно подмечает мама, выглядывая из-за спины Винсента, верно просчитав момент своего появления: дав нам достаточно времени, чтобы пережить первый шок, но при этом не настолько много, чтобы мы успели вспомнить старые обиды и вцепиться друг другу в глотки. – Курица на столе, пирог будет готов через десять минут. Так что воздухом подышите после, живо за стол! *** Обед прошел в неловких беседах и долгих напряженных паузах, нарушаемых беспрерывным щебетанием мальчиков. Мороженое мама предложила поесть в гостиной, вероятно, полагая, что смена обстановки поможет нам наладить диалог, который оборвался больше четырех лет назад, однако и сейчас, сидя в кресле напротив Винсента и ковыряя ложкой свой шарик ванильного, я ощущаю, как ширится пропасть между нами. – Давай выйдем, пройдемся по району? – неожиданно предлагает мне Винсент, убирая свою пустую креманку на стол. Мама бросает в нашу сторону тревожный взгляд, но, вопреки сегодняшней чрезмерной болтливости, хранит молчание. – Давай попробуем, – соглашаюсь я, вставая с кресла. Подзываю к себе мальчиков и, крепко обняв каждого, жадно вдыхаю их аромат, словно пытаясь навечно сохранить его в памяти. Кто знает, когда еще у меня получится вот так случайно встретиться с ними. – Было приятно познакомиться, надеюсь, мы еще увидимся, – нарушает гнетущую тишину Лия, верно истолковав мои мысли. – Спасибо. Была рада вас всех наконец увидеть, – отзываюсь я, после чего надеваю свое пальто и вслед за Винсентом выхожу за дверь. Мы молча идем по дороге, шелестя сухой разноцветной листвой. Солнце клонится к закату, но воздух еще ласкает кожу своим теплом, и только резкие порывы холодного пронизывающего ветра напоминают о приближающейся зиме. Больше четырех лет назад Винсент так же вытащил меня на улицу, но в тот день, мы едва успели повернуть за угол, как он начал на меня орать, искусно подбирая такие эпитеты, которые не только больно резали слух, но и камнем падали в душу. «Эгоистка», «психопатка», «истеричка» – самое мягкое, что я тогда услышала в свой адрес, когда он обвинил меня в том, что своей затянувшейся депрессией и необузданной одержимостью найти ублюдка я порчу жизнь не только себе, но и родителям. Отчасти Винсент был, конечно, прав, я понимала это и тогда. Но было в его речи и то, что я не смогла принять и спустя годы: категоричность и резкость, лишившие меня возможности сказать хотя бы слово в свое оправдание. Он точно вынес мне приговор, без права последнего слова. Тогда мне казалось: он просто не выдержал и сорвался, я верила, что скоро он попросит прощение, и все будет как прежде, но вместо этого он заблокировал мой номер телефона и создал идиотский график посещений родительского дома. Он лишил нас возможности вести диалог, и теперь, столько лет спустя, глядя на него, я снова чувствую не только горечь обиды, но и растерянность. Я не знаю, как с ним говорить. Что нужно сказать, чтобы он вновь увидел во мне свою любимую сестренку, а не эгоистку и психопатку, отравляющую жизнь всем вокруг. Мы огибаем жилой массив в тотальной тишине, и только когда Винсент сворачивает с главной дороги, я понимаю, что мы направляемся к школе Святого Патрика. В стенах этого одноэтажного здания из красного кирпича прошли наши с Винсентом школьные годы. – Она сказала мне, что ты улетела с Джесс отдыхать, – нарушает тишину Винсент, когда мы устраиваемся на скамейке возле футбольного поля. – Нет, – с облегчением выдыхаю я. Всю дорогу сюда я не знала, что сказать ему, как нарушить это молчание длиной в несколько лет. Но он сделал это за меня, как и всегда, взяв инициативу в свои руки. – Мы улетаем только в среду. Но мама часто в последнее время на свой лад интерпретирует полученную информацию. – Полагаю, романтический ужин с Ником и твое желание начать все с чистого листа – тоже ее вариация событий? – Что? – чуть ли не задыхаясь, спрашиваю я. – Это она так сказала? – Не парься, это же мама, – ровным голосом говорит Винсент, глядя куда-то вдаль. – Я на прошлой неделе случайно встретил Альберта, помнишь такого? Он учился с тобой в параллельном классе. – Тот, что носил брекеты и повсюду таскал за собой свою овчарку? – Он самый, оказывается он отсюда и не уезжал, работает на автосервисе, тут на Атлантик-авеню. Все над ним смеялись, а он сейчас такой качок не хуже твоего Ника. – Никакого моего Ника не существует. – Так мама что, придумала про ужин? – Отчего же, ужин был, ее стараниями, но только это ничего не меняет. – Выходит, я для нее был запасным. – В каком смысле? – Ну раз с Ником у нее не получилось, решила хотя бы нас примирить. – Винс… – я осекаюсь. Это сокращение звучит таким родным и таким чужим одновременно. Я называла его так в другой жизни, не уверена, что все еще имею право звать его так теперь. – Винсент, я правда ничего не знала. Я была уверена, что сегодня мой день, поэтому… – Винсент? – передразнивает меня брат. – Ты уже сразу полным именем называй меня – Винсент Мариус Рид, как мама делает, когда собирается устроить взбучку. Мы впервые улыбаемся друг другу с тех пор, как встретились сегодня. И только от этого в груди у меня разливается приятное тепло. Чувствую, как страх быть вновь непонятой и отвергнутой притупляется, уступая место робкой надежде, зарождающейся где-то глубоко внутри. Обмениваемся короткими, ничего не значащими репликами, но разговор не клеится. Мы снова молчим, откинувшись на спинки кресел, каждый из нас смотрит на фасад школы, невольно вспоминая, сколько счастливых дней мы провели в ее стенах: завели первых друзей, встретили достойного противника, познали сладость влюбленности и горе расставания… – Помнишь, как Лакки любил играть здесь с нами в футбол? – неожиданно спрашивает Винсент. Лакки – это ретривер, которому на момент моего рождения было пять лет. Это был питомец Винсента, с которым мне разрешалось играть в стенах дома и только. В то время как брат, каждый день гордо надевая на Лакки поводок, выводил его в большой мир. Мне было семь, когда Лакки убежал и больше не вернулся. Родители с братом оплакивали его весь вечер, а я даже месяц спустя все еще с надеждой выглядывала в окно, надеясь на то, что он вернется. Для меня тот факт, что он убежал, не значил, что он умер. Я верила, что он вернется и злилась на Винсента за то, что он не пытается его найти. – С нами? – спрашиваю я, чувствуя, как высоко взметнулись мои брови от возмущения. – Ты меня к нему не подпускал, забыл? – Я его дрессировал, а ты своими лакомствами мне все только портила. Он обожал бегать за мячом и по команде даже защищал ворота. Это была наша самая большая забава в игре. – Не знала, что существует такая команда «защищай ворота»… – Так и нет такой, кажется, это была идея Стива, помнишь, у меня был такой друг в средних классах? – я коротко киваю, и Винсент продолжает: – Он кричал Лакки «место», и тот бежал к воротам. Он рассказывает о своих детских проделках на футбольном поле, а я явственно вспоминаю, как отец не единожды пытался приструнить Лакки, приказывая ему вернуться на место, но вместо того, чтобы лечь на свой коврик у лестницы, пес начинал метаться по комнате и даже скрести входную дверь. – Не может быть! – ахаю я, только теперь, спустя больше двадцати лет, понимая истинную причину папиного негодования и ехидных смешков Винсента в кулак. – И ты все это время молчал? – Думаешь, папа меня бы похвалил? – спрашивает Винсент, улыбаясь. – Ну мне-то ты мог рассказать! – Зачем? Это были взрослые мужские игры. – Ну да! Взрослые мужские, – прыскаю я и, окончательно расслабившись, хлопаю Винсента по плечу. – Ой, прости. – Не за что. Я рад, что мама решила воспользоваться запасным вариантом, – отвечает он, неожиданно обнимая меня со спины. – Я скучал по тебе. – Я тоже. – И я рад, что теперь ты знаешь мой самый страшный секрет. – Ну вы, конечно, додумались… это же надо было натаскать Лакки защищать футбольные во… – Я спотыкаюсь на полуслове. В голове точно щелкает тумблер. Если мой брат с другом еще в средней школе додумались натаскать нашу собаку на выполнение своей интерпретации команды «место», то почему убийца не мог использовать свою для того, чтобы запрограммировать Рокки на убийство? – Все в порядке? – спрашивает меня Винсент, мы стоим с ним в нескольких шагах от скамейки, и я не помню, как оказалась тут. – Куда это ты так вскочила? – Прости, просто задумалась, – машинально отвечаю я, потом понимаю, что как бы мне не хотелось остаться с ним и продолжить дальше латать брешь между нами, сейчас в эту самую минуту мне нужно быть в другом месте. – Винс, я очень-очень рада, что мы снова можем говорить, что мы снова есть друг у друга. Я понимаю, нам многое предстоит рассказать, вспомнить, поделиться, но мне нужно кое-что решить. Прямо сейчас. Ты мне очень-очень помог. Я люблю тебя. Я поднимаюсь на цыпочки, чтобы быстро чмокнуть в щеку и помчаться в город, но он крепко прижимает меня к себе, почти так же, как я несколько минут назад сжимала в объятиях своих племянников. – Я тоже люблю тебя, сестренка. Больше не пропадай. Никогда. Глава 24 Забавное и такое трогательное воспоминание Винсента неожиданно помогло мне понять, как именно действовал убийца. Да, я все еще не знаю, кто это был, но зато я могу выиграть время и доказать самовлюбленному детективу, как он заблуждался. Именно поэтому, сев в такси, я сразу же позвонила Кевину и попросила его организовать еще одну встречу с Клаттерстоуном, но на этот раз уже не в кафе, а в кинологической полицейской службе, где содержатся служебные собаки и где вот уже больше трех месяцев находится Рокки. – …Кев, если тебе так нравятся ее методы, ну так и работай с ней сам. Я не пойму, какого черта ты лезешь в мое дело? – говорит детектив Клаттерстоун. Они вместе с Кевином стоят на дрессировочном полигоне, куда приехали на несколько минут раньше меня. Оставаясь в своем укрытии – в дверях здания – я напряженно вслушиваюсь в их беседу. – Ты меня что, за идиота держишь? Я же дал тебе материалы дела, собаку проверяли. Она не выполняла никакой команды, – продолжает Нортон.