Эдвард, как подкошенный, падает на свое место. В его глазах больше нет ни страха, ни паники, взгляд становится острым и жестким. Он презрительно смотрит на всех присутствующих, не пытаясь больше найти в них ни поддержки, ни одобрения. То, что он так долго ждал, в чем нуждался всю свою жизнь, теперь потеряло смысл, утратило свою силу над ним. Свобода творца, гений художника вскружили ему голову, придали сил. В эту комнату он входил невзрачным нескладным мужчиной с покатыми плечами, впалой грудью, рыхлым телом, но сейчас, словно сбросив в себя неудобный костюм, он преобразился до неузнаваемости. Тихоня окончательно растворился, уступив место тому, кто все эти годы жаждал славы и признания, тому, кто являлся миру каждый раз, когда он оказывался в свете софитов: на школьных концертах, в университетском театре, во время нечастых интервью в прессе, но, главное, в тот день, когда Пол сел на одно колено в порыве любви к своему единственному другу – Рокки. – Было бы лучше, если бы ты разглядела талант во мне, а не в этом ублюдке, – твердым голосом говорит Эдвард Моррис. – Я всю жизнь мечтал о сцене. Я был терпелив. Я ждал и надеялся. И вот когда меня, наконец, заметили, оценили, когда в меня поверили… он не должен был так поступать! Он это заслужил! *** Признание Эдварда Морриса произвело эффект разорвавшейся бомбы: Гвен и Лилибет Моррис больше не могли подавлять свои эмоции и в голос начали вопить, орать и даже бросаться с кулаками на человека, которого еще несколько минут назад ласково называли Эди. Неожиданно в сложившихся обстоятельствах повел себя и Коллин Моррис, когда Ормонд Курик попытался вступиться за Эдварда, рекомендуя ему держать язык за зубами, то услышал неожиданный приказ: «Вы здесь, чтобы представлять интересы моей семьи, этот человек в нее не входит». И вот теперь, когда семейство Моррис в сопровождении своего адвоката покинуло комнату для допросов, Эдвард Моррис остался совсем один. Гнетущая тишина комнаты заставляет меня нервничать. Кевин встает рядом со мной, но так же, как и я, молчит. Мы ждем. И вместе с нами в напряженном ожидании находится и детектив Клаттерстоун. Он, как и прежде, сидит на своем месте в комнате для допросов и не сводит глаз с Эдварда. Несколько минут назад он зачитал ему его права и предложил вызвать адвоката. Ответа так и не последовало. – Не хотите спросить, почему я это сделал? – наконец, нарушает затянувшееся молчание Эдвард Моррис, убирая со лба челку. – Я очень много хочу у вас спросить, но прежде хочу, чтобы вы ответили на уже поставленный мною вопрос. Вам нужен адвокат? – Для чего? Чтобы он указывал мне, что говорить и думать? – спрашивает Эдвард, качая головой. – Ну уж нет, меня затыкали всю жизнь. Я этим уже сыт по горло. – У тебя получилось! – говорит Кевин, хлопая меня по спине. – Думаешь, он сейчас говорит правду? – А какой смысл врать и изворачиваться теперь? Он остался один, и у него ничего нет. Нелепая трагедия для всех и триумф и слава для него. – Это все только ради этого дурацкого концерта? – Не совсем. Ты знаешь печальную историю Моцарта и Сальери? Сальери восхищался гением Моцарта, при этом каждый раз, когда он слышал его бесподобную игру, испытывал жгучую всепоглощающую зависть. Сальери понимал, что ему никогда не стать таким же выдающимся музыкантом и композитором, а потому он отравил своего друга Моцарта. – Это что, правдивая история? – Нет, это всего лишь легенда, но для кого-то она стала руководством к действию. – Да уж, – выдыхает Кевин, и мы снова возвращаемся в комнату для допросов. – …я десять лет возил этого мальчишку по разным конкурсам, сопровождал на концертах. Я видел его потенциал, его талант, но, главное, я видел шанс для себя самого. Мы с ним не раз выступали на сцене вместе, играя произведения в четыре руки. Понятное дело, что это были какие-то внеконкурсные номера, потому как я не проходил по возрасту, и все же… это была сцена, – охотно рассказывает свою историю Эдвард Моррис. – Но, когда запахло деньгами и контрактами с мировыми звукозаписывающими компаниями, меня отправили на скамейку запасных. Вот так просто! Кто я такой? Я всегда был для них неудачником. В меня никто не верил, ни отец, ни мать, ни тем более брат. «Музыка – это удел для слабых и тупых», – говорил мне сначала отец, а потом и Коллин. Но вот только своему приемному сыночку он этого уже не сказал! Нет, он в него поверил! Все в него поверили! Все с ним носились, как с какой-то священной коровой. А кто он такой? Кто его сделал? Кому он был обязан всем, чего достиг? Мне! Мне одному! И что я получил взамен? Чем отплатил мне этот чертов сосунок? – Давайте вернемся к нашему делу, – направляет его Клаттерстоун. – Пол отправился в турне, а вы обманом заставили Коллина и Лилибет Моррис забрать собаку у Гвен, после чего приступили к дрессировке, правильно? – А что еще мне оставалось? Я ведь не поверил Джейку, он тот еще говнюк, всегда пытается всех столкнуть лбами, но тут он оказался прав. Я поехал в тот же вечер к Полу, чтобы поговорить. Он обещал мне, что по приезде договорится о том, чтобы мы, как в старые добрые времена, выходили на сцену вместе. У нас даже название было придумано – «Возвращение к началу». Он писал музыку, и я тоже. Я ведь тоже пишу, и пишу давно, но ни разу так и не показал ее никому. Он обещал. Я жил этой мечтой несколько месяцев, я готовился день и ночь. И все зря! Он передумал! Да кого это волнует? Я просил его подумать еще, просил не отступать и осуществить задуманное, и что в ответ? Он посмеялся! Да, этот гаденыш, собачье отродье, посмеялся надо мной! Он назвал меня бездарным, сказал, что ни за что на свете не выйдет вместе со мной на одну сцену, потому что это позор. Позор? Да что он о себе возомнил, ублюдок?! – И поэтому вы решили его убить? – Это было гениальное решение. Он так любил этого пса, носился с ним, почти так же как и я когда-то носился с ним. Видите, какая параллель? – Урод! – ругается Кевин. – Столько лет работаю детективом, но до сих пор противно слушать эти ничтожные оправдания и мотивы. – Да, задетое самолюбие – не лучший советчик. – Хочешь остаться и дослушать его? – Нет, пожалуй, с меня хватит. Глава 31 Неожиданный поворот в расследовании трагической смерти Пола Морриса захлестнул все СМИ страны с новой силой. Правда, если три месяца назад главным героем новостных репортажей неизменно становился пианист, то теперь вся слава обрушилась на Эдварда Морриса. Он, наконец, получил то, к чему стремился всю жизнь. Я собираюсь на встречу с Кевином, когда на экране телевизора начинается очередной блок новостей, посвященный семье Моррис. Сегодняшним героем стал Тони Варгез, кинолог, который первым усомнился в виновности Рокки. – Нам, увы, уже никогда не узнать, что именно хотел сказать своим гостям в тот роковой день Пол Моррис, но это было что-то настолько важное для него, что Пол хотел разделить это не только со своими родными, но и со своим верным четвероногим другом. Да, их крепкой дружбой и преданностью жестоко воспользовались, но это не значит, что Рокки должен за это отвечать. Лишив Рокки жизни, мне кажется, мы только исполним до конца замысел психопата, который уже лишил нас великого артиста. Я уверен в том, что Пол хотел бы, чтобы его друг был оправдан, – глядя в камеру, говорит Тони. И хотя судьба собаки до сих пор не решена, с таким поручителем у Рокки совершенно точно появился шанс на жизнь. Вслед за этим заявлением, как и всеми остальными действительными, а зачастую даже надуманными фигурантами этого дела, которых с завидной удачей находят журналисты, всегда идет надежный источник – бравый детектив Нортон Клаттерстоун. – С самого начала я не верил в то, что это был несчастный случай, а потому, несмотря на все давление со стороны общественности, отказывался признавать вину очевидного убийцы. Собака стала орудием, в то время как истинный убийца оставался в тени. Но я расставил все по своим местам. – Я расставил все по своим местам, – передразниваю я Клаттерстоуна. – Я бравый детектив, я всегда это знал! Придурок ты, а не детектив! Несмотря на то что именно с моей помощью он смог расставить все по своим местам, в наших с ним отношениях все осталось по-прежнему. Мою работу он списал на чистую удачу и, не испытывая никаких угрызений совести, принял все слова похвалы и восхищения на свой счет. Я не в обиде, и когда на экране моего телефона высвечивается фотография моей мамы, я не жду нравоучений и разного толка претензий относительно того, как бездарно я трачу свой талант. – Привет, мам, как дела? – спрашиваю я, включая беззвучный режим на телевизоре и динамик на телефоне. – Ты мне так и не перезвонила, а уже прошло пять дней. Все хорошо? – голос мамы разносится по комнате, наполняя ее теплом с толикой родительского контроля. Виновато поджимаю губы, прикрывая глаза. С того момента, как я вернулась домой из Нового Орлеана, она звонила дважды, и каждый раз я обещала ей перезвонить позже, потому как была слишком занята и взвинчена. Похоже, это «позже» наступило сейчас. – Все хорошо, просто было много дел. – Да знаю я твои дела. И когда только ты за ум возьмешься? – Может быть, в следующей жизни. – Не говори так, ты же знаешь, меня это злит. – Ну значит, мы квиты. – Снова дерзишь? – Не знаю, о чем ты говоришь, – отвечаю я, разглядывая себя в зеркало. – Почему ты не позвонишь Нику? Чего ты ждешь? – А почему я должна это сделать? – Не прикидывайся дурочкой, тебе это не к лицу. – Как сказать. Мне кажется, это делает меня милой, – мурлычу я, кончиком пальца поправляя помаду на губах. Идеально. – Он любит тебя, но ты это и без меня знаешь. – Мам, честно, за последние пару месяцев ты слишком много говоришь и думаешь обо мне, я того не заслуживаю. У меня все стабильно хорошо. Меня все устраивает. – Вот только не надо снова городить эту чушь! Обманывай себя сколько хочешь, но меня тебе не обмануть. – Если ты смогла разглядеть беременность Лии на сроке в три месяца, это еще не делает тебя ясновидящей. – Ну что ты, разве я могу соперничать в этом с тобой… жрицей мира мертвых. Я не хочу больше огрызаться и спорить. Я не знаю, что на это ответить, а потому просто молчу. – Ты приедешь в воскресенье? – заполняет тишину усталый голос мамы. – Конечно. – Хорошо. Винсент с семьей тоже будут. – Отлично. До встречи. – Ник – хороший парень, подумай об этом, – говорит она, но я нажимаю отбой. Критически осматриваю себя в зеркало и, убедившись, что готова выйти, оборачиваюсь к телевизору, чтобы выключить его, но вместо этого выключаю беззвучный режим. – Гостьей сегодняшнего выпуска станет Эмили Стивенс. На протяжении трех лет ее считали красивым трофеем влиятельного бизнесмена Лиама Стивенса, но так ли комфортна была ее золотая клетка? Их брак многие считали образцовым и крепкими, но сразу после рождения дочери женщина подала на развод. Сегодня мы с вами узнаем ответы на эти вопросы, но, главное, мы разберемся, какую роль в ее жизни сыграл Пол Моррис и почему он оставил ее дочери Клэр все свое состояние, – в своей фирменной кокетливо-дерзкой манере сообщает Синди Вуд. – А еще мы попробуем разгадать главную загадку этого преступления: что так жаждал сообщить общественности Пол Моррис и почему это стоило ему жизни. Не пропустите! – Теперь мы с тобой квиты, – улыбаясь, говорю я, выключая телевизор. *** – Я хочу выпить за тебя! За твою экстраординарность! – предлагает Кевин, поднимая бокал с белым вином. Когда он попросил о встрече, я была уверена, что у него появилась какая-то информация о том, как продвигается дело против Лиама Стивенса и незаконно ввезенных в страну бриллиантов на десятки миллионов долларов, или же ему удалось что-то узнать о незаконном проникновении в мою квартиру, но на деле все свелось к банальному и совершенно нелепому желанию отметить мой день рождения почти две недели спустя. – Я рад, что шесть лет назад ты пришла именно в мое отделение на стажировку. Я был счастлив быть твоим другом все эти годы.