– Эй, почему? – возмутилась я, забыв, что сижу у компьютера. – Я много лет живу с этим документом, и никаких проблем не возникало, на его основании мне выдали загранпаспорт, в него поставили пятилетнюю итальянскую визу. В подлинности моего паспорта до сих пор ни одна инстанция не усомнилась. Ноутбук издал тихий звук, появилось новое сообщение: «Для повторной проверки паспорта нажмите послать запрос. Я схватила мышку. Интернет – великое изобретение, но, увы, его иногда глючит. Мои имя и фамилия не эксклюзивные. Возможно, у какой-то Тани Сергеевой закончился срок действия паспорта. Сейчас посмотрят еще раз и поймут, что ошиблись. Экран мигнул, появилось сообщение: «Ваш запрос принят. Его рассмотрение займет от двух часов до трех дней». Я встала, ладно, подожду, не так уж и долго, а сейчас мне пора в офис. Хорошо, что до работы рукой подать! Десяти минут хватит, чтобы добраться. Не забыть бы заехать по дороге к Лёне, взять в его кафе побольше фирменных пончиков, чтобы хватило не только Коробкову, но и всем остальным. Кстати, сегодня у нас наконец появится новый эксперт Вадим Борисович Пирогов. Куда подевался Михаил? Он женился на девушке из Питера, уехал к ней и теперь служит в нашем филиале в Северной столице. Я быстро оделась, прыгнула за руль, домчалась до кафе и взяла большую коробку с выпечкой. За минуту добралась до нашего здания, поднялась на свой этаж, открыла дверь переговорной и увидела психолога Аду Марковну Штольцбаумкухенрайз. Немногие способны выговорить эту фамилию с одного раза, мы зовем ее Дюдюля, Дюдюня, Дюдюся, Дюдюлище. Ада – близкая подруга Рины, благодаря матери Ивана я и заполучила душеведа в свою команду. Сколько ей лет? Точный возраст Ады неизвестен даже отделу персонала, сотрудники которого знают, как вы вели себя в два года в песочнице, ели ли с аппетитом манную кашу в детском саду, какие отметки получали в школе и чем болели в течение всей своей жизни. Причем справка о вашем здоровье начнется словами: «Ребенок от третьей беременности, рост пятьдесят два сантиметра, вес три кило пятьсот». Для наших кадровиков тайн не существует, они знают все про всех, кроме Ады Марковны, ее биография окутана густым туманом. Рядом с Адой расположился детектив Никита Павлович: выглядит он школьником, этаким двоечником, лентяем и безобразником. Но внешность обманчива. Никита – один из лучших на поле сыска. Соседнее место занимает Дмитрий Коробков, он, как обычно, окружен ноутбуками и, как всегда, готов подкрепиться. В плане аппетита и умения изъясняться афоризмами Димон прямая родня Винни Пуха. Напротив Коробка сидит наш новый эксперт. – Пончики, – обрадовался Дима, вскочил и поспешил к шкафу, где спрятан электрочайник. Сотрудники нашей пожарной охраны регулярно, и никого не предупреждая, совершают набеги на офисы разных бригад. С какой целью? Для изъятия чайников. Однажды я не удержалась и спросила у очередного «налетчика»: – Чем вам чайник не угодил? – Он работает от сети, – ответил парень, – если случится короткое замыкание, все сгорит. – Кофемашина тоже включается в электросеть, – возразила я, – а ее не трогают. И компьютеры, кстати, надо ставить на зарядку. Я уж не говорю про лабораторию экспертизы, там столько всякого-разного воткнуто в розетки, и ничего. – Все, вами перечисленное, разрешено, а чайники запрещены, – отрезал парень, – это не я придумал. Мне начальник велел забирать их все. – А у нас его нет! – беззастенчиво соврала я. – Мы кофеек предпочитаем. – Небось затырили, – предположил охотник за чайниками. – Вам нельзя открывать наши шкафы, – напомнила я. Наш диалог прервал стук. Дверь комнаты распахнулась, и появилась модно одетая дама, это была госпожа Морина, наша клиентка. – Здравствуйте, – произнесла она. – Зинаида Борисовна, добрый день, – улыбнулась я, – заходите, садитесь. – Чай, кофе? – предложил Димон и показал на тарелку. – Угощайтесь, самые вкусные в Москве пончики у нас. – Мне только выпечку и есть, – засмеялась посетительница, – я живу на одной капусте, кроликом стала и все равно толстею. Вот чаю выпью с удовольствием. На улице дождь льет и холодно. – Осень, – элегически заметил Никита, – не стоит ждать, что жасмин расцветет. – Да, в октябре не самая прекрасная погода, но есть в ней своя прелесть, – произнес новый эксперт. – Какая? – удивился Никита. – Представь, что бежишь домой от метро или с парковки, – стал объяснять Вадим Борисович, – ты промок, продрог. Влетел в квартиру. А там сухо. Тепло. Из крана горячая вода течет, на столе пирожки. Поел, упал на диван, взял любимую книгу. Лежишь, радуешься. Все плохое нам дается для понимания: вокруг много прекрасного, которое мы просто не замечаем. Я поставила перед Зинаидой чашку. – Что у вас случилось? Глава третья – Ничего экстраординарного, – смутилась Морина, – все живы-здоровы. Просто небольшая странность. – Рассказывайте, – велела Ада Марковна. Зинаида сделала глоток чая. – О, цейлонский! Люблю его намного больше, чем индийский. Если моя история покажется вам длинной, остановите меня. – Непременно, – пообещал Димон. Зинаида начала обстоятельно объяснять, почему она пришла к нам. У Мориной трехэтажная квартира в центре Москвы, в доме, который возвели в начале тридцатых годов двадцатого века. Учтите, что в те времена в центре Москвы народ в основном ютился в коммуналках. А у Мориных был просто дворец. Каким образом отец Зинаиды, Борис, ухитрился оторвать такие хоромы? Все объясняется просто. Борис был известным архитектором, разработавшим проекты многих зданий, как в столице, так и в других городах. Одна из его работ – коммуна для пожилых людей. После Октябрьской революции и до начала Великой Отечественной войны в СССР существовала мода на коммуны. Люди, объединенные одной профессией или какими-то общими интересами, селились вместе. Большая общая квартира превращалась почти в семейную: в ней бушевали нешуточные страсти, до утра обсуждались разные интересные темы, на кухне висел сизый сигаретный дым, на плите постоянно кипел чайник. А потом кому-то из тех, кто работал в Моссовете, пришла в голову идея построить здание для тех, кто уже не может в силу своего возраста работать. Борису поручили спроектировать дом. Морин не подвел, начертил план здания с просторными комнатами, при каждой был санузел, на первом этаже поликлиника, на втором столовая. Просто рай для пожилых людей. И его в кратчайший срок построили. Только не надо умиляться заботе, которую партия и правительство проявили по отношению к пенсионерам. В удобные хоромы на самом деле въехали пожилые люди, среди них были учителя, врачи, бывшие сотрудники разных министерств и даже одна ткачиха. Маленький секрет: все они являлись родственниками высокопоставленных лиц. Не каждый человек с возрастом становится добрее, умнее и сострадательнее. Часто бывает наоборот. Пожилая мать тиранит сына, свекровь невестку, отец на дух не переносит зятя, дед предпочитает общаться только со своим котом и ненавидит всех людей в целом. В семьях начинаются скандалы, жизнь всех, кто вынужден по утрам делить ванную и туалет, превращается в кошмар. Как обрести покой? Разъехаться. Отличное решение. Только в начале тридцатых и не мечтали об ипотеке, жилье распределяло государство. Сотни людей были вынуждены существовать в невыносимых условиях, когда у тебя нет угла, где ты можешь уединиться. Вот те, кто имел власть, и отселили старшее поколение. У Бориса же была шикарная по тем временам квартира: трехкомнатная, с маленькой кухней и длинными коридорами. Туалет и ванная прилагались. В одной комнате жили родители жены, во второй – малые дети, в третьей – архитектор с супругой. Ели они по очереди там же, где готовили. Старшее поколение злилось на невестку, которая жарила котлеты, еще бабушке с дедушкой не нравилась беготня внучек. Только-только закончилась Великая Отечественная война, с квадратными метрами в Москве было туго, а у Мориных родилась еще одна дочь. В один прекрасный день после особенно смачного скандала, который вспыхнул из-за спора, кто первым пойдет в душ, Бориса осенило. На следующий день он поделился своей идеей с лучшим другом Демьяном Николаевичем Викиным, большим начальником. – Построить дом для заслуженных, но простых людей, вроде того, что ты проектировал в тридцатых? – оживился приятель. – И отселить туда вздорных старикашек? – Нет, – возразил Борис, – сами туда переедем вместе со стариками. – Гениально, – восхитился Викин. – Сколько будет этажей в здании? – Больше пяти нельзя, – пояснил архитектор, – надо вписать дом в историческую застройку центра города. На каждом этаже будет по квартире. – Мне бы две, – мечтательно протянул Викин. – Нам хватит трех, – сказал Морин. – Отец мой инвалид войны, – стал размышлять вслух Демьян, – член КПСС, орденоносец. Мать – заслуженный агроном. Родители жены тоже партийные. Отлично, я проталкиваю идею дома, а ты начинай проект, или как там у вас чертежи называются. Через несколько лет Борис с женой Варварой въехали в новое жилье, над ними поселились родители жены, а еще выше устроились дочери. Все апартаменты связывала лестница. Можно было ходить друг к другу в гости. На первом и втором этажах разместились владения Викиных. Шло время, тесть умер, теща прописала к себе Зиночку. Ее сестра Ира была зарегистрирована у матери, а самая старшая Лена – у отца. Чтобы ни одна квартира не ушла на сторону, Борису и Варваре пришлось оформить развод, но это никак не повлияло на их отношения. Три сестры любили друг друга, всегда держались вместе, все вышли замуж, похоронили родителей и бабушку, родили детей. В самом начале перестройки мужья Иры и Лены решили эмигрировать в Америку. Зина осталась в Москве, они с супругом строили карьеры в России. Времена изменились, свое жилье сестры до отъезда оформили в собственность. Ира и Лена улетали в неизвестность, но они не продали свои хоромы, а подарили их Зиночке, сказав: – Если у нас все сложится хорошо, квадратные метры навсегда твои. Если в Америке ничего не получится, мы вернемся в Москву и поселимся на старом месте. Сначала эмигрантам пришлось нелегко, но потом все наладилось. Старшие сестры не собирались возвращаться в Россию, они сделали дарственные на Зинаиду, и она стала обладательницей трехэтажных хором. И никто не знал, что по сути это одни апартаменты с внутренними лестницами. А на первых этажах жили дочь и сын Викиных со своими семьями. Как только в России стало можно продавать и покупать жилье, соседи снизу сделали Мориной предложение обменять одну свою квартиру на ее дом под Питером, который некогда достался Юрию от покойного отца. Особняк давно стоял пустым. У Мориных была прекрасная дача в Подмосковье. Конечно, они согласились. Спустя пару лет Зинаиде достались и апартаменты на первом этаже. Сын Викиных решил уехать за границу и предложил другу своего отца стать владельцем ненужной ему квартиры. Пятиэтажное здание в центре столицы стало целиком принадлежать Зине и Юрию. У Зинаиды двое детей. Сонечка, художница, музыкант, писательница, необыкновенно творческая личность. – Девочка очень ранимая, – говорила Морина, – все пропускает через сердце, очень переживает, когда сталкивается с несправедливостью. Ей не везло в любви. Но потом она встретила Петра и сейчас живет в счастливом, но гражданском браке. А вот младшая дочь Светочка сыграла свадьбу. Ее муж Игорь… Это очень интересная история. Сейчас расскажу все по порядку. Мой супруг, Юрий Сергеевич Мильштейн, играл на виолончели, он часто улетал на гастроли, порой его по три-четыре месяца дома не было. А потом вдруг неожиданно он нарисовал картину, очень странную. Болото, кувшинки, на краю топи, на одеяле сидит усталая жаба со спицами в лапах. В воду свешивается длинный шарф, который мастерица трудолюбиво вяжет. Около нее спит кот. Полотно называлось: «Правдивые сказки. Уж полночь близится, а Германа все нет». Живописью Мильштейн впервые занялся, когда попал в больницу после того, как его поздним вечером на пешеходном переходе сбила машина. Дальнейшее развитие событий могло бы лечь в основу какого-нибудь «мыльного» сериала, только их тогда в СССР не снимали. Водитель, который наехал на Мильштейна, был школьником. Мальчик, взяв без спроса машину отца, отправился к дому девочки, на которую хотел произвести впечатление. Поняв, что сбил человека, подросток бросился к телефону-автомату, стал кому-то звонить, и буквально через пять минут примчалась «Скорая», она доставила музыканта в расположенную неподалеку больницу. Несмотря на то, что руки и ноги зверски болели, виолончелист не потерял сознания и сохранил способность удивляться. А изумляться было чему. Глава четвертая Едва носилки вкатили в приемный покой, где сидели, лежали и стояли больные, как к Мильштейну бросились аж три доктора. Отогнав медбрата, они сами раздели пострадавшего и отвезли его на рентген. Появление виолончелиста в темном кабинете вызвало приступ энтузиазма у рентгенолога, он сам постелил на стол чистую простыню. Тот, кто хоть раз попадал в советское время в клинику, поймет, какое почтение оказали Юрию: свежая белая простыня, которую врач собственноручно набросил на желтую клеенку! А чудеса продолжались. Результат обследования был готов сразу. Юрия отвезли в операционную. Мгновенно сделали все необходимые манипуляции, предварительно дав наркоз. Затем поместили в отдельную палату с санузлом. Наркоз еще действовал, виолончелист находился в полудреме и быстро заснул. Утром, когда Юрий открыл глаза, в палату со сладкой улыбкой вошла прехорошенькая медсестра и, прощебетав: – Здрассти, кушайте на здоровье, – поставила перед ним переносной столик и сняла крышки с тарелок. Вот тут Мильштейн потерял дар речи. В больнице в качестве первой трапезы предлагались тосты с икрой, омлет с зеленым горошком, ломтики ананаса, чашка настоящего, не растворимого кофе и булочки с корицей. Когда медсестра ушла, музыкант вспомнил, как вокруг него бегали доктора, как вел себя врач в рентгенкабинете, как его погрузили в сон перед тем, как накладывать гипс… Потом он окинул взглядом отдельную палату, сообразил, что за небольшой дверцей в стене прячется санузел, и наткнулся глазами на… ананас. Заморский фрукт его просто убил! С продуктами в стране туго, а тут такая экзотика! Что происходит? Тут дверь в палату открылась, вошел стройный мужчина, похоже, ровесник музыканта, сел на стул и сказал: – Давайте познакомимся. Михаил Григорьевич Воробьев, главврач больницы. Он помолчал пару секунд и продолжил: – Отец мой Григорий Изович Розенберг. Вы же еврей? Мильштейн окончательно растерялся, но кивнул.