— Я старался, — настороженно ответил Саша. — О чем мы тебя просили? — задал вопрос подполковник и сам на него ответил: — Наблюдать, регистрировать преступную активность возможных участников грабительских акций. Собирать информацию. — Ну, а я что делаю? — В принципе ты нарушаешь социалистическую законность, — устало констатировал подполковник, — а методы твои, мягко говоря, слегка отдают анархизмом. — С врагом у меня метод один: давить, чтобы врага не стало. — Здесь не враги, капитан. Здесь твои сограждане. Запутавшиеся, преступившие закон, не лучшие, но граждане нашей страны, каждому из которых, заметь, каждому, мы обязаны дать возможность исправить свою жизнь. Саша помолчал, посопел гневно и начал вежливо: — С большим удовольствием прослушал вашу лекцию. Вмиг открылись глаза. А теперь разрешите вопросик: мы обязаны дать возможность исправить свою жизнь и тому поганому убийце, которого ищем? — Ну, о нем разговор особый… — начал было подполковник, но Саша перебил, задыхаясь от ярости: — Вот это правильно! У меня с ним будет особый разговор. — Не перебивайте старших по званию. С сегодняшнего дня вы будете действовать строго по моему приказу. — Товарищ подполковник, разрешите напомнить, что я не служу в милиции. — Вы откомандированы в мое распоряжение, капитан. — Шестой! Шестой! — детским голосом заверещала рация. — Вас вызывает дежурный по городу. Шестой! Прием! Подполковник подхватил наушники и микрофон, перевел рацию на передачу, сказал отчетливо и громко: — Шестой слушает! Прием! Перевел на прием и долго слушал, потом сказал: «Вас понял». Снял наушники, положил микрофон и обратился к Саше: — Только что опять совершен налет. У нас на путях. — Что взяли? — В том-то и дело, что глупость какую-то. Партию пишущих машинок. Что они с ними делать будут? Машинка — вещь заметная и громоздкая. — А может, главное было совершить налет, а не брать что-то? — Демонстрация? Неуловимый Семеныч продолжает действовать? Вполне возможная вещь. И почерк схож. Помолчали, подумали, не глядя друг на друга. Внезапно Саша помечтал вслух: — Как только кончится война — сразу же в институт. — В какой? — поинтересовался подполковник. — В педагогический. — А у нас педагогикой заняться не желаешь? — Так вам же мои методы не подходят? — Нашим методам мы тебя научим, дело не особо хитрое. Нам позарез нужны люди с чистой и твердой совестью. Люди, не устающие бороться за правду. Саша взглянул в усталое худое лицо подполковника и виновато спросил: — Я сильно напортачил? — Есть самую малость. — Улыбнулся подполковник. — Ну а теперь… — После головомойки, — добавил Саша, а подполковник продолжил: — Ну, а теперь, после головомойки, вернемся к нашим баранам… — и сам же прокомментировал: — Ах, как было бы хорошо, если бы наши клиенты были баранами! Но они — не бараны… Сегодня я нарушил свои же инструкции по необходимости, Саша. Мы проверили всех по твоему списку, и ты должен знать результаты проверки. — Кого-нибудь зацепили, товарищ подполковник? — Семеныч твой у нас в картотеке нарисован еще с двадцатых годов. — Неужто он? — Вроде бы да. Но, понимаешь, ощущение у меня, что мелок он для такого наглого и страшного разворота. — А Сергей? — глухо спросил Саша. — Одинцов-то? Одинцов есть Одинцов. С ним полный порядок. Если можно так сказать про человека, жизнь которого висит на волоске. — Я не имел права не сказать о нем, но мне очень не хотелось вставлять его в этот список. А теперь я рад, что он чист. — Подожди радоваться. Его домохозяйка и сожительница Клава работает на железнодорожном телеграфе нашей дороги, капитан. — А если просто совпадение? — У Клавы нет родственников в Болшево. Она сирота. — Так кто же, кто был наверху? — Узнаем, капитан, через неделю. Через неделю в Истру поступит информация о таком грузе, что они все вылезут на него. Запомни: ровно через семь дней — наша главная операция. Ты — со стороны. — А раньше нельзя? — Мышеловка должна быть без дыр. А у меня нет людей, капитан. Только через неделю обещали дать. — Это все понятно. А что мне семь дней делать? — Деньги еще остались? Ну и гуляй на них! — Вот такую работу люблю! — восторженно объявил Саша, пожал подполковнику руку и, выскочив из эмки, закричал, подражая женскому голосу: — Алик! Домой! Итак, отсчет от второго. Долго они шли, эти майские семь дней. Они медленно тянулись потому, что от каждого из них ждали победы. И каждый день сообщал России о победах; брались города, громились дивизии и армии врага, освобождались целые державы. Но главной победы пока не было, хотя по-настоящему желали только ее. Чтобы твердо знать — там, на западе, больше не убивают русских ребят. Чтобы без страха ждать их домой. Чтобы вздохнуть облегченно. Чтобы позволить себе почувствовать многолетнюю усталость. Долго они шли, эти семь дней, прежде чем дойти до прохладного утра девятого. Ловкая, складная, нестарая еще женщина в железнодорожной форме — из тех, которых называют самостоятельными — торопясь, почти бегом вошла в подъезд дома два «а», пробежала по коридору, поставила фанерный чемоданчик на пол и заранее приготовленным ключом открыла дверь. Саша спал. Скрутив одеяло жгутом, скомкав подушку, спал, недовольно нахмурив лоб, израненный мальчишка. Спал солдат. Женщина вошла на цыпочках, осторожно пристроила чемодан, села рядом с кроватью на стул, предварительно положив пистолет на стол, и долго-долго смотрела на Сашу. Разглядела уродливый шрам на левой, более тонкой руке, потрогала его осторожно, а потом вдруг стремительно приникла щекой к откинутой ладони правой. Саша терпел такое недолго: жалко застонав во сне, он выдернул руку, повернулся лицом к стене и натянул одеяло на голову. Женщина улыбнулась и встала со стула. Увидела на спинке другого стула новый сашин пиджак, пощупала материю и озабоченно счистила ногтем только ей заметное пятнышко. Вспомнив важное, женщина раскрыла платяной шкаф и, сняв с плечиков китель, рассматривала награды, а рассмотрев, повесила обратно. Вдруг она кинулась к окну и с ненавистью содрала полуспущенную бумажную штору. С облегчением вздохнув, женщина воткнула в розетку штепсель громкоговорителя, и черная тарелка извергла из себя неистовый фанфарный марш. Женщина вернулась на стул у кровати, мягко и решительно тронула Сашу за плечо: — Вставай, сынок, победа! Саша перевернулся на другой бок, открыл глаза и, не удивляясь, узнал радостно и спокойно: — Мама! Уткнулся носом в материнские колени и затих. Мать гладила его по растрепанным волосам и плакала. А марш гремел, сотрясая тарелку, гремел, сообщая всем о том, что завтра — нет, сегодня! — начнется новая прекрасная жизнь. Фанфарный марш продолжался. Они вышли во двор. Мать крепко держала под руку сына. Она гордилась им. И люди, которые в этот ранний час вышли из отдельных клетушек для того, чтобы объединить маленькие радости каждого в необычайной силе величия общую радость, понимали ее и, не завидуя, восхищались матерью и сыном. Объявился Алик. Он был рядом с ними, но в то же время в стороне. Он понимал, что не имеет права на их торжество. Кто-то крикнул отчаянно озорным голосом: — Качать его! На Сашу накинулись мальчишки и девчонки, схватили за руки-ноги, сначала слегка поволокли, а затем стали невысоко подкидывать. Вошли в азарт и подкинули выше, но не удержали, и он мешком брякнулся на землю. — Черт бы вас побрал, хиляки несчастные! Не умеете — не беритесь! — ворчал Саша, поднимаясь с земли и потирая место, что ниже поясницы. Но теперь на него накинулись взрослые. Оторванный от матери, он был уже не ее, он стал общим.