Мольгрен профессионально разобрался в ситуации, остановив движение во всех направлениях, пока Нильс не встал на ноги, не поднял велосипед и не отвел его в сторону. За спиной он услышал звук каблучков. А обернувшись, оказался лицом к лицу с Эллен. — Ну как ты, Нильс? — спросила она. — Ничего страшного, — промямлил он, стиснув зубы, одной рукой придерживая велосипед, а другой стряхивая грязь с брюк. — Повезло тебе, — заметила Эллен. — Может, выпьем тогда по чашке шоколада, которую мы пропустили зимой? Он покачал головой, не поднимая глаз. — Мне надо в участок, писать рапорт. — Ты что, на дежурстве? — Да. — А завтра не можешь написать?.. Давай сначала разберемся с этим дорожным происшествием. Ты мог бы допросить свидетеля… — И она показала на себя. — Нет. — Но подумай, а что, если об этом узнают газетчики? — Эллен придвинулась к нему поближе и драматическим голосом произнесла: — «Серьезное дорожное происшествие у Бруннспаркена. Старший констебль действовал вопреки дорожным жестам полицейского, создавая опасность для жизни других участников движения…» Это могло бы стать трамплином для моей впавшей в летаргию журналистской карьеры. Гуннарссон встретился с ней взглядом. — Ты меня шантажируешь, Эллен? — Ага. Но ты мог бы заткнуть мне рот чашкой шоколада. — Нууу, — безразлично протянул Нильс, — возможно, рапорт может подождать до завтра… — Вот и отлично. — А как же твой жених? — неуверенно промямлил он. — Я не рабыня, Нильс. Я по-прежнему могу свободно передвигаться по городу и пить шоколад с кем хочу. А теперь пошли на открытую террасу ресторанчика Тредгордференинга, союза садоводов. — А есть у них сытные бутерброды? — Ты голоден? Можем поужинать, если хочешь. У них вкусная еда. — Нет, бутерброда хватит, — возразил Нильс, прикидывая, сколько денег осталось у него в кошельке. Через минуту они уже сидели под навесом ресторанной террасы и смотрели на парк. Играл небольшой оркестрик; перед ними плескался фонтан, окруженный цветочными клумбами, на которых красным и золотым горели цветы на вечернем солнце. Горячий шоколад уже сыграл свою роль предлога для общения — и вместо него они заказали пиво и лимонад к своим бутербродам. Нильс все еще чувствовал сильное замешательство, из-за которого его угораздило свалиться на перекрестке. Как ему вести себя с Эллен? О чем с ней говорить? Но, к его удивлению, разговор тек совершенно естественно, и он понял, что ему нет нужды вести себя как-то по-особенному. Возможно, все уже в прошлом, даже для него? Может быть, это то, что требовалось, — чтобы он встретился с ней вот так, с глазу на глаз? Нильс старался не смотреть на ее серебряное кольцо с крошечным камешком. С виду ничего особенного, но, может быть, антикварное… Эллен рассказывала о своем обучении в школе домохозяек и как она затем летом поехала с родителями на их новую дачу в Фискебекшиль. Нильс узнал, как она встретила своего нового жениха. Эллен изложила эту историю деловито и кратко: ее брата Акселя навестили два приятеля, приплывшие на парусной лодке в Фискебекшиль вместе с еще одним молодым человеком, которого ни Эллен, ни Аксель раньше не встречали. Эта троица гостей провела у них пару недель, и Эллен ходила с ними на паруснике и ездила купаться. За это время она и Георг стали парой и осенью обручились. У Георга была в Гётеборге фирма по импорту товаров, и Нильс подозревал, что она приносит неплохой доход. Он помнил категорический ответ Эллен, когда однажды осторожно заговорил о браке: мол, замужество не для нее, она современная женщина, не желающая оказаться «в клетке». Но если клетка отлично обставлена, все, видимо, хорошо… Когда с рассказом о Георге было покончено, Эллен перешла к более приятным для Нильса темам разговора, а его злость и чувство горечи несколько смягчились. Ее было приятно слушать; она смешила его и, разгорячившись, наклонялась над столом и трогала его за руку. Нильс знал Эллен достаточно хорошо, чтобы понимать, что это не флирт. Она всегда так делала, когда рассказывала о чем-то важном; это происходило абсолютно неосознанно. Но у его нервных окончаний была своя память, и при каждом прикосновении он вздрагивал. — Ну а ты, Нильс? Чем занимался с тех пор? — вдруг спросила Эллен. Музыканты закончили играть и уже складывали свои инструменты. Единственным источником музыки остался одинокий черный дрозд; его мягкие, грустные трели гармонировали с состоянием души Нильса. Он рассказал, что осенью был на курсах повышения квалификации в школе полиции в Уппсале, — ибо хотел быть на уровне, когда освободится место старшего констебля. А с февраля месяца он уже не заместитель, а полноценный старший констебль. Эллен просияла. — Как здорово, Нильс! Ты далеко пойдешь, я тебе всегда это говорила. Он по-мальчишески обрадовался. Ему вдруг ужасно захотелось снова увидеть, как ее лицо светится интересом к нему. И, когда она спросила, работает ли он сейчас над каким-то интересным случаем, Гуннарссон начал рассказывать. Сначала в общих чертах — но Эллен этим не удовлетворилась, ей нужны были детали. Когда ресторан закрылся и они поднялись, чтобы уходить, Нильс уже рассказал ей всю историю о покойнике с реки Севеон, докторе Кронборге, детективных романах Лео Брандера, Арнольде Хоффмане и сегодняшнем необычном посещении Бронсхольмена. Эллен сидела как завороженная, впитывая каждое его слово. Они прошли темным парком с гирляндами разноцветных лампочек, свисающих с деревьев. Тут Нильс понял, что совершил служебную ошибку, рассказав о расследовании постороннему. Узнай об этом Нурдфельд, он уволил бы его. Но сейчас у него было такое чувство, что дело того стоило. Эллен хотела знать, что он думает об этом случае, обнаружил ли какие-либо зацепки на острове. Гуннарссон покачал головой. — Не знаю. Там у меня возникло странное ощущение… Прежде чем расстаться у ворот парка, он потребовал с нее обещание никому не рассказывать об этом деле. Эллен пообещала. — Пожми мне руку в знак этого, — со всей серьезностью произнес Нильс. На секунду рука Эллен оказалась в его руке — маленькая, теплая и мягкая, в точности какой он ее запомнил. — Ни слова никому, — повторил он, — даже Георгу. — Естественно. Говоря так, Эллен выглядела чуть обеспокоенно, и он понимал почему. Теперь у них была общая тайна. Может быть, ей это казалось своего рода изменой… * * * — Итак, теперь мы точно знаем, что Хоффман сидит за решеткой в Бронсхольмене, — сказал комиссар Нурдфельд, когда на следующий день увидел написанный Нильсом рапорт. — Какое у вас впечатление в целом? Гуннарссон на секунду задумался. — Странное место, — наконец произнес он. — В каком смысле? Нильс опять подумал. — Всё вместе. Старые здания. Больничные залы. И единственный пациент. — Карантинная станция предназначена для больших эпидемий; могу себе представить, что сейчас там малолюдно. За что, собственно, мы должны быть благодарны судьбе. — Да. — Кто находится в контакте с Хоффманом? — Доктор Кронборг и кучка охранников. — А откуда сами охранники? Из города? — Нет, они с острова. Большинство живут там всю свою жизнь. Их поименный список в конце рапорта. Комиссар бросил взгляд на последнюю бумажку. — Крутые парни? — Как и большинство охранников. Крупные, сильные. — Вы говорили с начальником карантина? — Он не идет в расчет. Семьдесят четыре года; вероятно, склеротик. Похоже, на острове все решает доктор Кронборг. — А работники? Вы говорили с ними? — Они не слишком разговорчивы. Возможно, было бы легче, если б я остался с ними наедине, но доктор прилепился ко мне, как банный лист… — Это его обязанность как ответственного лица. Ни один чужак не должен находиться на станции без присмотра. Это относится даже к полицейским, — подчеркнул Нурдфельд. Еще раз заглянул в рапорт. — Во всяком случае, вы выяснили, что у Эдварда Викторссона нет родни на острове… — Да, оба родителя умерли, а сестра давно уехала оттуда. Ей, разумеется, нужно сообщить о смерти Эдварда и попросить опознать его. — Конечно, ee надо найти. — Нурдфельд сделал пометку в записной книжке. — И еще кое-что: я почти уверен, что романы пишет не Хоффман.