Нурдфельд с интересом посмотрел на него. — Вот как? И почему же? — Он выглядит как неандерталец. Я сомневаюсь, что он вообще может писать. — Показался вам буйным? — Не во время моего посещения. Скорее, тупым. Сидел, уставившись в одну точку перед собой… — Накачан наркотиками? — Вероятно. — Опиумом? — Может быть. Или чем-то похожим… Я не знаком с методами лечения доктора Кронборга. Но Хоффман, очевидно, вполне может быть буйным. Раньше он крушил мебель, так что теперь у него в камере нет даже письменного стола. — Но в рапорте написано, что он получает доску для письма, бумагу и карандаш. Значит, писать он может? Нильс хмыкнул. — Я видел рукопись Лео Брандера, когда посещал издательство. Она была написана аккуратно, причем черными чернилами, а не карандашом. — Может быть, доктор отдает рукопись секретарше переписывать начисто? — предположил Нурдфельд. — Тогда это была бы машинопись. — Тут вы, видимо, правы… Не думаете, что доктор пишет книги сам? — Да, такое возможно, — согласился Нильс. — А материал для своих сюжетов он получает из разговоров с Хоффманом. Вот откуда идут все эти мерзкие детали. — Но почему он так засекретился? Даже издатель не знает, кто такой Лео Брандер. — Вы бы поняли, если б почитали его книги. Они отвратительны своими слишком… конкретными деталями. Нурдфельд удивленно посмотрел на старшего констебля. — Самое важное достояние врача — это доверие к нему, — продолжил Нильс. — Серьезно, комиссар: вы бы предоставили свое уязвимое тело тому, кто в свободное время занимается весьма реалистичными описаниями насилия и садизма? Вы согласились бы на инъекцию из его рук или позволили бы ему вырезать гнойник из какого-нибудь чувствительного места? Нурдфельд хмыкнул. — Если бы правда выплыла наружу, Кронборг перестал бы быть любимым доктором для дамочек из общества, не так ли? А он — жадный тип, желающий сохранить как своих чувствительных пациентов из высших слоев, так и жаждущих крови читателей… Ну ладно. Наша задача не в том, чтобы выяснить, кто скрывается за писательским псевдонимом, — нам надо раскрыть убийство Эдварда Викторссона. Хоффман сидит за решеткой, так что его можно исключить из подозреваемых. — Но разве это не странно, что оба — и убитый, и Хоффман — имеют отношение к острову Бронсхольмен? — вставил Нильс. — Ну и что? Многие гётеборжцы родом с островов, и Эдвард в этом не уникален. Он уехал с острова шестнадцатилетним и уже в четырнадцатом году был записан в Аннедальском приходе. А Хоффмана поместили на Бронсхольмен в восемнадцатом, то есть через четыре года. Нильс на секунду задумался, но не нашелся, что сказать. У него оставалось странное ощущение от острова, которое он не мог передать Нурдфельду, и его высмеяли бы, если б он попробовал сделать это. Но Эллен его понимала. 10 Виола Викторссон жила в районе Гётеборга под названием Горда и работала полировщицей на мельхиоровой фабрике. Она была худая и высокая, а в ее вьющихся волосах уже пробивалась седина, хотя ей было чуть за тридцать. Нильс застал ее на рабочем месте, и они поехали в полицейской машине в морг, где Виола деловито и без эмоций опознала брата. Простыня приоткрывала лишь лицо, так что отвратительный след на шее ей не пришлось увидеть. — Да, да, это он, — произнесла она. — Автомобильная авария или что? — Нет, его нашли в реке Севеон, — сказал Нильс. Она вздохнула. — Может быть, гоночный катер?.. Меня это не удивило бы. Он носился как ненормальный. — Мы точно не знаем, что с ним случилось. — Нильс кивнул служителю морга, и тот натянул простыню на лицо покойного. — Спасибо, фрекен Викторссон. — Уже всё? — разочарованно произнесла та, словно надеялась провести в морге остаток дня. — Да, — ответил Нильс. — Машина ждет. Я, конечно, провожу вас до фабрики. Он направился к двери, но Виола Викторссон не последовала сразу же. Пока служитель задвигал назад носилки, она постояла посреди помещения еще несколько секунд. С долей удивления скользнула взглядом по ослепительно-белому кафелю и сверкающей стали, словно хотела запечатлеть это в памяти. — Совершенно новое, да? — Да, помещение открыли месяц назад, — подтвердил Нильс. Виола оценивающе улыбнулась. Они подошли вместе к полицейской машине. Нильс сел вместе с ней на заднем сиденье. По дороге обратно к мельхиоровой фабрике он осторожно спросил: — Вы не знаете, у вашего брата были враги? — Понятия не имею, мы почти не общались, — ответила Виола. Она сидела, повернувшись лицом к окну и рассматривая все перекрестки и здания, мимо которых они проезжали, как будто город был ей незнаком. А может быть, для нее были внове виды, открывавшиеся при езде? Нильс замечал это раньше у непривычных к автомобилю пассажиров. — Но я не удивилась бы, если б они у него были, — продолжила женщина. — Честно говоря, Эдвард был не слишком приятной личностью. Эгоистичный сноб. Все, что его интересовало, — это деньги. И он не хотел поделиться ни единым эре, хотя денег у него было много. Даже когда у его единственной сестры начались трудности. Шикарная машина, шикарный катер, шикарная одежда… Но когда мне нужны были деньги на оплату квартиры, он отказался помочь. У таких людей часто бывают враги, не правда ли? — А кем он работал? — Какое-то время в ресторане на кухне. Но это было давно. Чем-то торговал, кажется… Я толком-то и не знаю. Мы не общались, я же сказала. На перекрестке улиц Васагатан — Виктуриагатан шофер притормозил у светофора, только что установленного по инициативе Автомобильного клуба. «Держитесь левой стороны» — стояло на обеих сторонах, а наверху этого небольшого маяка предупредительно мигала лампа. — Ну разве это не безумие? Маяк посреди города, — засмеялась Виола, когда они проехали мимо. — Нет, идея хорошая, — возразил Нильс. — В движении должен быть порядок. У нас прекрасные дорожные полицейские, но ведь их не поставишь на каждом перекрестке. — Но маяк!.. Можно подумать, мы снова на острове. — Скучаете по нему? По Бронсхольмену? — Вы хотите сказать — по Чумному острову? Нет, нисколько. Я рада, что уехала оттуда. Там нечего делать, кроме как работать. Ни кино, ни магазинов, вообще ничего. Только море, утесы и пронизывающий ветер. Не сказать, чтобы на фабрике было очень радостно, но ведь всегда есть чем заняться в свободное время. Нет денег на кино — можно глянуть на афиши на фасаде кинотеатра и догадаться, о чем фильм. Нет денег на дорогие наряды — можно поглазеть на витрины. За «посмотреть» денег не требуют — а в городе можно много на что посмотреть… — Ваш брат тоже хотел уехать с острова? — Конечно. В этом мы схожи. Там есть два типа людей: те, кто сделает что угодно, лишь бы вырваться оттуда, и те, кто пойдет на все, лишь бы остаться. Водитель остановился у мельхиоровой фабрики, вышел и открыл дверь Виоле. — Ну вот я и снова тут, — вздохнув, произнесла она. — Если б только я могла найти другую работу… Но с такими руками это нелегко. Женщина протянула руки в сторону Нильса. Пальцы и ногти были черными. — Чистящее средство не отмывается, — сказала она. — Выглядишь всегда грязной, сколько ни оттирай. Нам выдают перчатки, но в них так неудобно работать и так потеешь… Я искала работу в магазинах, кафе и семьях. «Нет, спасибо, нам нужна чистая и привлекательная девушка», — говорили мне. — Смешно, что приходится такое слышать… Так что останусь здесь. Виола покидала автомобиль с неохотой. Уже ступая на тротуар, она, очевидно, о чем-то подумала и обернулась, прежде чем водитель закрыл за ней дверь. — А как будет с наследством? Кроме меня, у Эдварда нет родственников. Машина и катер, наверное, немало стоят… — Увы, фрекен Викторссон, — ответил Нильс. — Они были куплены в рассрочку, и ваш брат выплатил не слишком большую часть долга. Немного есть на его счете в банке, но этого едва хватит на похороны. Виола сделала скорбную гримасу, словно говорившую: «Чего ж еще можно было ожидать от моего братца…» — Тогда прощайте. Во всяком случае, было здорово прокатиться в полицейском автомобиле, — сказала она и пошла к воротам фабрики. * * *