— Те, на острове, совершенно растерялись без своего главаря. Мечутся, как муравьи, когда расшевелили их муравейник, — пробормотал Нурдфельд. — Ну, пошли… 36 Доктор Кронборг мыл руки над раковиной. Когда Нильс и комиссар Нурдфельд зашли в приемную, он увидел их в зеркале. — Доктор, я сказала им подождать! — возмущенно крикнула медсестра. — Спасибо, сестра. Я займусь этими господами, — произнес доктор, не прерывая свои гигиенические действия. Нурдфельд встал за ним. — Ну что, руки уже чистые, доктор?.. Отлично. Нам надо поговорить. Кронборг посмотрел на него в зеркало. Вид у него был недовольный, но он хранил спокойствие, словно Нурдфельд был обычным пациентом, пожаловавшимся на такие нудные симптомы, как чесотка, дрожь или газы. Затем начал оттирать ногти маленькой щеточкой под струей воды. Наконец он заговорил, и его голос прозвучал преувеличенно четко, будто доктор отдавал важный приказ: — У вас, комиссар, какие-то особо грубые манеры. Я охотно помогаю вашему расследованию чем могу; мне кажется, я это уже продемонстрировал. Но правила хорошего тона предполагают звонить и договариваться о визите. — Он встряхнул кистями, стряхивая воду. — Вы не можете вламываться вот так в мою приемную. Я собираюсь пожаловаться на ваше поведение начальнику полиции. Он в последний раз осмотрел ногти и стал тщательно вытирать руки отглаженным льняным полотенцем. — Разумеется, — согласился Нурдфельд. — Возможно, начальник полиции зайдет к вам в камеру поздороваться, если у него найдется для этого время. Но, к сожалению, мне кажется, что вам придется удовольствоваться нами. Вы арестованы, доктор. Доктор Кронборг мгновенно обернулся. — А пока вы будете обживать камеру, мы проведем обыск здесь, в приемной, и у вас дома. Вы, похоже, человек скрупулезный, так что, я надеюсь, ваши бумаги в порядке. Вероятно, вы учли каждый эре и каждую канистру со спиртом. Рот доктора открывался и закрывался — интенсивно, но беззвучно, как будто он пробовал новую пищу и раздумывал, проглотить ее или выплюнуть. Затем он повесил полотенце, открыл дверь в регистратуру и крикнул: — Сестра, скажите пациентам, что прием на сегодня закончен. Затем можете идти домой. — Повернулся к полицейским и спокойно продолжил: — Вы можете подождать, пока уйдут пациенты и медсестра? И я очень надеюсь, что вы не собираетесь воспользоваться наручниками. Хотите поместить меня в камеру — пожалуйста; клаустрофобией я, к счастью, не страдаю. Разумеется, перед уходом я должен позвонить своему адвокату. Он подошел к письменному столу, поднял телефонную трубку и продиктовал номер. — Могу я поговорить с адвокатом Фретслером?.. Вот как… Попросите его позвонить доктору Кронборгу, как только он появится. Это очень важно. Доктор положил трубку и повернулся к полицейским. — Его ожидают с минуты на минуту. А пока я позвоню в Медицинское управление. Я отвечаю за Бронсхольмен и своего тамошнего пациента. — Можете не спешить, — отозвался комиссар. — На Бронсхольмене в вас больше не нуждаются. Ваш пациент мертв. Только теперь спокойствие покинуло лицо доктора. Челюсть его отвалилась, и он уставился на полицейских. — Расскажите ему, — попросил комиссар Нильса. Тот рассказал все, а когда закончил, доктор, кивнув с серьезным видом, сказал: — Он предпочитал умереть, чем снова оказаться за решеткой. И такая смерть была для него наилучшей. Ему хотелось, чтобы его тело было отдано морю. Мысль о гробе была ему невыносима. Вы ведь не собираетесь искать его на дне? — Это невозможно, — сказал Нильс. — Там, где он упал, очень глубоко. — Хорошо. Это я ему обещал. Никакого гроба. Он был, знаете ли, особый человек. Очень талантливый. Невероятно интересный собеседник. Но его психика повредилась в детстве. Например, он три дня просидел в доменной печи. Его интерес к книгам оказался способом залечить эту рану. Будь у него возможность учиться, он, возможно, стал бы совершенно другим человеком. Выдающимся ученым… Или просто чудаком, отшельником, полностью живущим в мире книг и никому не мешающим… — Доктор печально покачал головой. — Существование взаперти делало его лишь хуже и озлобленнее. Так в нем вскармливалось чудовище. — А затем вы выпустили чудовище на волю, — заметил Нильс. — Я надеялся, что свобода улучшит его состояние. — Ничуть. Он продолжал калечить и убивать. Доктор Кронборг вздохнул. — Он обладал колоссальной потребностью в контроле. Конечно, она уходит корнями в детство. Если кто-нибудь шел против него, наказание было безжалостным. И он обладал сильным либидо. Непреодолимым, — произнес доктор с оттенком восхищения в голосе. — К сожалению, с примесью насилия. Такова была его натура. Но он также мог быть великодушным. Устраивать щедрые пиршества, делать дорогие подарки… — Говорят, он инвестировал деньги, полученные от контрабанды, в фонд, который должен обеспечить жителей Бронсхольмена после его смерти, — заметил комиссар. — Очевидно, именно вы им занимаетесь… И много ли денег в этом фонде? Доктор слегка покраснел. — Нет. Последнее время на бирже было неспокойно… — А существует ли вообще такой фонд? Или же вы сами завладели всеми деньгами? Чтобы приобрести поместье и картины Бруно Лильефорса? И не от жадности ли вы решили избавиться от Эдварда Викторссона, когда он потребовал свою долю? Доктор откашлялся, но его прервал телефон. Он схватил трубку, как утопающий хватается за спасательный круг. После непродолжительного разговора положил трубку и повернулся к полицейским. — Можем продолжить разговор в отделении. Адвокат Фретслер будет там. Сейчас я ничего больше сказать не могу. 37 Фрекен Брикман быстро прижала к груди книгу и посмотрела наверх. Но, увидев, что к ее стойке подошел старший констебль Гуннарссон, расслабилась. — Ой, вы меня так напугали! Вы всегда так тихо подходите… Уже закончили на сегодня? — Да, на сегодня достаточно преступлений и бед, — произнес Нильс. — Но вам, фрекен Брикман, похоже, всегда мало… Что у вас сейчас? Что-то захватывающее? Он кивнул на книгу, которую она держала перед собой, захлопнутую, но с пальцем вместо закладки. — Ага, — ответила фрекен Брикман. — Но я так жду следующего Лео Брандера… Интересно, что у него будет к Рождеству. Нильс слегка откашлялся. — Я слышал, он перестал писать. — Да что вы говорите?.. Как ужасно! Но, может быть, это всего лишь слухи? — Может быть… — Гуннарссон глянул на обложку книги. — «Агата Кристи», — прочел он. — Но уж она-то хороша. — Недурна, — согласилась фрекен Брикман, — но в сравнении с Лео Брандером… ну немного тихоня. — Наверное, вы правы, — согласился Нильс. — Всего доброго, фрекен Брикман. Он приподнял шляпу, прошел в дверь и взял свой велосипед. Осень всецело вступила в свои права. Холодный ветер поднимал волны в канале и срывал желтые листья с лип на улице Эстра-Хамнгатан. В воздухе пахло всеобщим исходом. Первое октября было днем, когда заканчивались многие контракты на аренду, и горожане массово переезжали с места на место. Констебль Мольгрен и его коллеги были загружены регулированием движения перегруженных автомобилей (для людей побогаче) и лошадиных повозок (для тех, кто победнее). Под вечер появлялись самые бедные — те, кто перевозил свой скарб на тачках. Из одного края города в другой тянулись караваны перевозчиков, и осенние сумерки милостиво скрывали кучи заношенных пожитков. Для транспортных фирм этот день был что рождественская суматоха для магазинов, и фирма Юханссона оказалась бы в хорошем выигрыше, если б ее владелец не сидел за решеткой. Когда Нильс пришел домой, на кухонном полу возле входной двери лежало письмо. Этот почерк произвел на него обычный эффект — забившееся сердце и теплое ощущение внизу живота. Он открыл конверт, сел на кухонный стул и начал читать. 38 Дорогой Нильс! Спасибо за письмо. Я прочла его на скамейке у озера. Оно было поразительно длинным для тебя. Твое описание смерти Хоффмана вызвало у меня странные и противоречивые чувства. Замешательство. Облегчение, что он навсегда исчез. (У меня были кошмары насчет того, что он сбежал и появился здесь, рядом!) И другое облегчение — что не я была причиной его смерти. Знаешь, я была близка к этому. Умопомрачительно близка. Еще несколько дней мытья полов, таскания ведер с водой и ящиков с продуктами — и моим рукам хватило бы сил. Вот уже три дня как я дома. Много гуляла, читала, болтала с мамой и папой. Они так обрадовались, придя домой и обнаружив меня здесь, поскольку не ждали меня раньше четверга! Я сказала, что так соскучилась по дому, что выехала раньше с курсов кройки и шитья в Винслеве. Мама испекла яблочный пирог, накрыла стол в гостиной праздничной скатертью, и мы все вместе пили кофе.