Постельное белье, воздух, мои нервы и мысли. Все туже и туже. Хрипя на вдохе и замирая перед тем, как рвануть снова. А я боялся к ней прикоснуться. Не мог перебороть липкий страх и в тоже время, услышав обречённый стон, не попробовать сделать хоть что-то. Не зная что. Не понимая как. Но выдыхая весь кислород из легких прежде, чем коснуться застрявшей в кошмаре девушки. — Тише… Тише, Амели, — прошептал я, осторожно оттягивая в сторону край одеяла. — Ш-ш-ш… Я рядом… Ш-ш-ш… Леля, я здесь. Услышанное от Резкой и повторенное мной «Леля». Жалкое мгновение тишины. И повтор: — Ш-ш-ш, Леля... Тише… Ш-ш-ш, Леля… Леля и осторожные прикосновения к одеялу. Леля и тихие стоны Резкой. Будто плач. — Ш-ш-ш, Леля… И снова: Леля, Леля, Леля. Все время — Леля. Даже когда распутал Резкую — Леля. Убрать прилипшие ко лбу волосы. Притянуть к себе. Аккуратно обнять и повторять, укачивая: — Ш-ш-ш, Леля… Ш-ш-ш… Все хорошо. Глава 28. Амели — Леля, тише, тише, девочка моя! Я вздрагиваю, когда теплые руки сжимают мои плечи. Узнаю это прикосновение, судорожно всхлипываю и открываю глаза. Мое тело сотрясает крупная дрожь, пижама влажная от пота, а в животе узлом ворочается ужас — отголосок прерванного кошмара. — Это просто сон, слышишь? — звучит взволнованный шепот над моим ухом. — Просто сон. Ты в безопасности. Я рядом. Носом втягиваю тонкий аромат корицы и затихаю. Ба гладит меня по голове, крепко прижимает к себе и касается нежным поцелуем моего виска. Стискиваю в дрожащих пальцах ткань ее ночнушки и вновь всхлипываю. Жмурюсь от нестерпимого жжения в глазах. — Нужно позвонить ей, — шепчу и пытаюсь отстраниться, но бабушка продолжает крепко обнимать меня. — Успокойся, ночь за окном. Напугаешь. Все с ней хорошо, милая. — Нет… Ты не понимаешь! Я ее бросила! Струсила! — сиплю и начинаю рыдать, потому что чувство вины накрывает меня с головой. Я захлебываюсь в нем. Уже в который раз. — Я предательница! Я предала ее! — Хватит, — строго осекает меня ба. — Ты не могла поступить иначе. Сейчас уже все хорошо, слышишь? Успокойся, милая. Дыши. Бабушка баюкает меня, что-то тихо напевая. Я затихаю. Закрываю глаза. Позволяю себе расслабиться в объятиях человека, который меня любит и окружает заботой. — Все хорошо, — шепчу на выдохе. И засыпаю. Я открыла глаза, не сразу осознав, где нахожусь. Несколько мгновений рассматривала плотно задернутые шторы и небольшой стеллаж с книгами и музыкальными пластинками, а потом нахмурилась. В памяти по кусочкам стали восстанавливаться события… последних минут? часов? вчерашнего дня? Боже, сколько времени я спала, сдавшись на милость вколотого врачом успокоительного? К зрению подключились другие органы чувств. Тонкий запах корицы и алкоголя ударил в нос, а левое бедро начало покалывать под чьей-то тяжелой, обжигающей ладонью. Я знала, кого увижу позади себя, еще до того, как обернулась. Знала, но отказывалась верить в такую близость этого человека и во всю ситуацию в целом. Никита спал на второй половине кровати. Он лежал на боку, одна рука — под моей подушкой, вторая — на моем бедре. Полностью расслабленные мышцы лица, размеренное дыхание. Осторожно вернувшись в прежнее положение, я прислушалась к себе. И удивилась отсутствию злости или страха. Да, подобное пробуждение стало для меня полной неожиданностью, но вскакивать и орать на Лукашина почему-то не хотелось. Мучил один-единственный вопрос: как мы оказались в одной кровати-то? Я напрягла память, но последнее, что сознание сумело сохранить — я сижу за столом и пялюсь в экран плазмы, где парочка о чем-то щебечет на французском. Всё. Дальше — сплошной стоп-кадр. Еще раз окинув взглядом спальную зону, я так и не смогла определить, сколько сейчас времени. В квартире темно. Либо за окном ночь, либо Лукашин любитель штор «блэкаут», и сейчас уже утро. Я откинула тонкое одеяло и попыталась выбраться из кровати, но мою попытку тут же пресекли. Ладонь, до этого спокойно лежавшая на бедре, рванула вверх, под грудь, а к спине прижалось крепкое тело, пышущее жаром, который чувствовался даже через два слоя ткани — джерси и футболку Лукашина. Пискнув, я дернулась, стараясь избежать столь наглых утренних обнимашек, к слову, совершенно неуместных, но Никита недовольно пробурчал что-то и прижался ко мне еще сильнее. — Лукашин, ты охренел? — рявкнула я, забыв о том, что не собиралась злиться на приютившего меня парня. Никита вздрогнул всем телом, инстинктивно вновь вжав меня в себя, но сразу же откатился в сторону и торопливо сел. Я последовала его примеру, дернув одеяло на себя. — И тебе доброе утро, Резкая, — хриплым ото сна голосом выдохнул он, старательно избегая встречаться со мной взглядом. — Если не хотел спать на диване, мог положить на него меня, — уже чуть спокойнее проговорила я. — Да я… — Никита провел ладонью по волосам, отчего только сильнее их растрепал. — Не знаю, как это получилось. — Шел ночью в туалет и заблудился? — с сарказмом предположила я. — Возможно, — не стал спорить он. — Прости, если напугал. Теперь пришел мой черед бормотать: — Нет, все нормально, я просто… удивилась. Встав, одернула джерси и пригладила волосы. Темный взгляд скользнул по моим голым ногам и поднялся выше, к лицу. Мои щеки словно кипятком ошпарило, сразу накатила какая-то неловкость. Никита чуть дернул уголком губ в жалком подобии улыбки и посмотрел на часы, после чего присвистнул: — Уже десять. — Вечера? — уточнила я. Сделала шаг и зажмурилась, когда раздвинула шторы и по глазам ударило солнце. — Вопрос снят. Видимо, в том шприце было что-то забористое, раз меня отключило до самого утра. — Угу, — донеслось со стороны кровати, и я мгновенно напряглась. — Что-то не так? — осторожно поинтересовалась, любуясь затылком парня, которому неожиданно приспичило поразглядывать обои на противоположной стене. Никита неопределенно повел плечами. — Лукашин, что с тобой? Застеснялся? — Амели, — выдохнул он, — иди… в душ. Дима вот-вот приехать должен. — А почему я вообще осталась у тебя? — запоздало озадачилась этим вопросом я. Тихонько хмыкнув, Никита бросил на меня короткий взгляд через плечо: — Мы решили не будить тебя, дать отдохнуть. Дымыч поздно приехал, поэтому… — Его оборвала трель дверного звонка, из-за которой вздрогнули мы оба. — Вспомнишь солнце — вот и лучик. Открой дверь, пожалуйста. — Мне нужно одеться, — помахала я руками, обрисовывая свой внешний вид. — Так что открывать тебе. — Я сейчас не могу. Это будет максимально странно, — процедил сквозь зубы Лукашин. И до меня, наконец, дошло, почему хозяин спальни так напряжен и явно испытывает смущение. — А-а-а, — совершенно по-идиотски протянула я, в то время как мои щеки вновь залило румянцем. — Утро. Да. Ну-у-у… Бывает? — Резкая, — рявкнул Лукашин, чье смущение, казалось, затопило все пространство, — если не хочешь помочь — открой дверь своему парню! Я открыла рот, чтобы возмутиться и поставить на место засранца, осмелившегося предложить подобное, но уже через секунду передумала это делать. И без того чувствовала себя неловко. Попятилась, кивая болванчиком, но не в силах избавиться от ухмылочки. От которой Лукашин стал закипать еще сильнее. — Все, ушла! — примирительно вскинув руки, я бросилась к входной двери. В спину полетело приглушенное ругательство с огромным количеством шипящих звуков и весьма впечатляющим эмоциональным окрасом. — Можешь не торопиться, Лукашин! — хохотнув, я щелкнула замком и радостно воскликнула: — Дима!