– Лазарь Соломонович, – брезгливо скривился я, – да с чего вы взяли, будто вас кто-то собирается судить? Удар с вами в тюрьме приключится, вот и все, что напишет в заключении тюремный врач. Правда, наверное, не один удар, а много. Проще говоря, забьют вас там ногами насмерть. Или вы думаете, что я позволю потом произвести хоть сколько-нибудь объективное расследование этого прискорбного события? Тогда вынужден разочаровать – его не будет. – Неужели вы, ваше величество, пойдете на такое? – попытался изумиться Поляков, но как-то не очень убедительно. Он ведь наверняка неплохо разбирался в людях и ясно видел, что я не играю и действительно готов прибить его хоть прямо сейчас. Правда, не вышеописанным способом, а просто пристрелить, но вовсе не из-за гуманизма, а от лени. Ну не люблю я банкиров, тем более таких! – Разумеется, а вот не надо воровать у меня. Тащили бы у своего брата, я бы вам и слова худого не сказал. Правда, за него поручиться не могу. На лице собеседника что-то такое слегка промелькнуло – похоже, как мне и докладывали, его отношения с братом были далеки от сердечных. – И вообще непонятно, чего вы кочевряжитесь, – продолжил я. – Вам тут светит уж всяко больше, чем вы собирались у меня попятить, неужели непонятно? Правда, придется поработать, так ведь это в вашей среде, насколько я в курсе, не зазорно. – Ваше величество, но моя репутация! – По-моему, вы ее сильно переоцениваете. Тут же дело не одним миллионом пахнет, кто вам за вашу, извиняюсь, репутацию хоть десятую долю таких денег даст? А вообще, конечно, я вас ни к чему не принуждаю. Перед вами абсолютно свободный выбор между работой на меня и возвращением в Петропавловку, где сегодняшним же вечером произойдет то, что я вам несколько минут назад описал. Могу предоставить четверть часа на раздумья. Лазарь Соломонович согласился через полторы минуты, после чего в комнату зашел мужчина средних лет, одеждой похожий на преуспевающего стряпчего, а лицом – на еще не родившегося Есенина. Это был один из подчиненных господина Ефимова. – Познакомьтесь, пожалуйста, – предложил я, – с вашим новым личным секретарем, камердинером или еще кем-нибудь, пребывающим при вас неотлучно. Его задача состоит в том, чтобы убить вас, если появятся хоть малейшие признаки вашей ко мне нелояльности. Да, вам теперь, разумеется, будет запрещено покидать пределы Российской империи. В Польшу и Финляндию тоже нельзя. Если ваш сопровождающий исчезнет или, не приведи господь, умрет, то вы самое большее через несколько часов последуете за ним. Причем исполнителям будет приказано оформить этот процесс по возможности более мучительно. – А если он вдруг умрет от болезни? – Будет именно то, что я сказал. Ведь господин Никольский с этого момента становится вашим служащим, а забота о работниках есть святой долг каждого предпринимателя, коим нельзя пренебрегать. Во всяком случае, вам. В общем, надеюсь, что вы сработаетесь. Да, кстати, у меня к вам есть еще одно предложение. Ведь ваш московский резиновый завод, мягко говоря, не радует особой прибылью? Так вот, я готов войти в долю и назначить своего управляющего, который наверняка сможет сильно повысить рентабельность производства. Причем в договоре можно будет прямо написать, что я начну получать свою долю прибыли только после того, как ваша вырастет вдвое. Зачем мне это понадобилось? Да уж не из-за дивидендов, хотя, наверное, и они лишними не будут. Просто меня перестало устраивать сотрудничество с «Треугольником». Качество у них хромает, а повлиять на руководство не так просто: завод-то американский. Что меня удивило, тут Поляков согласился сразу, и я закончил беседу на оптимистической ноте: – До свидания, Лазарь Соломонович. Жду от вас впечатляющих результатов. Разумеется, я не надеялся, что этот тип вот так прямо возьмет и всю оставшуюся жизнь будет честно пахать на меня. Нет, он осмотрится и наверняка попытается как-то соскочить с крючка. Но ведь не сразу же! Наверняка успеет сделать немало, прежде чем получит свою заслуженную пулю в затылок за нелояльность. А уж после этого резиновый завод будет нетрудно прибрать в полную мою собственность. Глава 26 Как я уже упоминал, с орденами у меня было неплохо, хотя, конечно, до Брежнева, например, еще было куда расти. Однако большинство из них я надевал только два раза в год, появляясь на публике при полном параде, а в остальных случаях обходился одним Владимиром четвертой степени. Просто потому, что он, во-первых, был действительно мой, а не всученный месячному Сашеньке Романову еще до моего появления в этом мире. А во-вторых, единственный, полученный за дело, а не просто так. Однако летом девяносто третьего года возник риск заполучить еще экземпляр, предназначенный лично мне, причем в отличие от Владимира один из высших. Правда, не наш, а английский. Королева Виктория захотела принять меня в орден Подвязки и лично вручить знак его отличия, как это было положено по статусу. Но так как она не была до конца уверена, что я его приму (все заинтересованные лица уже знали, что Александр Четвертый личность довольно своеобразная), то предварительно организовала утечку о намерениях через жену своего сына, сестру вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Ну а маман, ясное дело, тут же поставила в известность меня. Для беседы с ней мне пришлось ехать в Питер, в Аничков дворец. – Как вы считаете, принимать мне орден-то? – на всякий случай поинтересовался я у маман после дежурных вопросов о ее, Ксении и Ольги здоровье. Императрица аж задохнулась от возмущения. – Алик, ты часто бываешь совершенно несносен, – сообщила она мне. – Знаю. Так что, не брать? – Ты сошел с ума? Кавалерами этого ордена были все русские императоры, начиная с Александра Первого! Отказываться от такой чести невозможно. – Рад за них, но это еще не причина и мне тоже следовать их путем. А насчет невозможности – не сказал бы. Мало ли, вдруг он по цветовой гамме с моим «Владимиром» плохо сочетается? Приглашу художников, они мне мигом и не такое обоснуют, особенно если на гонорар не поскупиться. Или попрошу духовника запретить мне брать в руки басурманскую цацку, ибо на ней наверняка нарисовано что-нибудь не очень православное. Должна же от него, долгогривого, быть хоть такая польза, в конце-то концов. – Алик, ну ты можешь хоть иногда говорить серьезно? – Да я в общем-то и сейчас почти серьезен. Короче говоря, меня интересует – дает ли этот орден какие-нибудь преимущества и не накладывает ли он на меня дополнительных обязанностей? А уж потом можно будет решить, брать или не брать этот самый знак имени детали туалета. Как его там – орден Подтяжки? От того, чтобы назвать обсуждаемый знак отличия «орденом Прокладки», меня удержало только сомнение – а так этот предмет называется в текущем времени? Как-то до сих пор не было повода уточнить. Но не у матери же! – Подвязки, дорогой сын, – тяжело вздохнула вдовствующая императрица. – Я даже сама начала сомневаться, стоит ли тебе его принимать. А вдруг ты и перед Викторией что-нибудь похожее ляпнешь? Обязанностей же особых членство в этом ордене на тебя не накладывает. Привилегий тоже не дает, просто так принято. И, кстати, чтобы ты больше с названием не путался, вот тебе история его возникновения. Далее маман поведала, что очень давно, в середине четырнадцатого века, король Эдуард Третий танцевал на балу с графиней Солсбери. И у нее, значит, в процессе танца отвалилась та самая подвязка. Толпящийся вокруг народ заржал, но король поднял подвязку и со словами «пусть стыдится плохо подумавший об этом» привязал поднятое себе на ногу. Его слова и стали девизом нового ордена. – Очень познавательно, – кивнул я, а сам подумал, что теперь, пожалуй, вероятность запутаться в названии только повысилась. Ибо подвязка, насколько я в курсе, – это такая хреновина, при помощи которой чулки крепятся к поясу или к ноге. Чтобы она упала, ее надо специально оторвать, ведь у нее же две точки крепления – сверху и снизу. А вот прокладка выпасть может только так, особенно если на даме нет трусов. В общем, маман меня почти убедила, и по дороге домой я пришел к выводу, что, пожалуй, ненадолго смотаться в Лондон действительно не помешает сразу по нескольким причинам. Во-первых, хамить следует только тогда, когда это принесет заметную пользу. В отказе же от ордена таковой вроде не просматривается, зато он точно покажется всей Европе откровенным хамством. Во-вторых, королева Виктория – личность исторического масштаба. В отличие от, скажем, меня, про которого еще ничего толком не известно, в ее честь точно назовут целую эпоху. А бабушка уже старая, сравнительно скоро помрет. И что же, тогда я в свое время не смогу похвастаться перед внуками, что имел счастье лобызать ручку самой королеве Виктории? Нет, такого шанса упускать нельзя, ибо всего через семь лет на английском троне окажется ее сын Эдуард. Ну не его же потную лапу целовать, в самом деле! И, в-третьих, поездку можно будет использовать для проведения небольшой рекламной кампании. Взять с собой недавно прошедший испытания новый автомобиль, который в отличие от собранных на коленке предшественников уже можно производить серийно. Мотоцикл с дельтапланом тоже не помешают. Велосипед ее величеству, пожалуй, уже поздно – возраст не тот. Хотя, если какое-нибудь местное медицинское светило заявит о его пользе для здоровья… в общем, надо узнать, сколько сейчас берут их медицинские светила, а потом решать. Если удастся всучить королеве хоть что-нибудь, это может спровоцировать в высшем свете Англии повышенный спрос на мою продукцию. Наконец, в Лондоне я не бывал ни в одной из жизней, а город, говорят, все-таки довольно интересный. Там даже метро есть. Первым, кто узнал о моих планах посетить Англию, была, естественно, Рита. – Ну, раз уж в Крым не хочешь, то немного отдохни в Лондоне, – вздохнула жена. – Только, может, не будешь брать с собой мотоцикл? Почему-то супруга изо всей моей техники самыми опасными считала мотоциклы. Когда я летал на дельтапланах, она почти не волновалась. – Нет, взять надо обязательно, но я обещаю тебе не садиться за руль без полного комплекта защиты. Если бы тогда она на мне была, то максимум, что мне грозило бы при падении, – это пара синяков. – Ладно, что с тобой сделаешь, но только учти. Если опять там разобьешься, в тот же день возьму кувалду и лично все оставшиеся мотоциклы уничтожу. Хотя… она же, наверное, тяжелая… тогда сожгу их, вот. Разведу прямо во дворе большой костер и сожгу. Кстати, тебе там ничего не угрожает? А то мало ли, сумасшедшие везде есть. Я на эту тему уже думал и пришел к выводу, что англичанам совершенно не нужно, чтобы меня прибили прямо сейчас, да еще у них. Учитывая, что после моей смерти править будет Рита в качестве регентши при Мишке, это чревато войной, причем не только с Россией, но заодно еще и с Германией, а к такому англичане пока не готовы. Принимая же во внимание, что всякие революционеры, обитающие в Лондоне, известно кем финансируются, они тоже не станут проявлять излишней активности. Но, правда, остаются наши. Однако тут надо распустить слухи, что ежели со мной в Англии хоть что-нибудь случится, то оба английских клуба, в Москве и в Питере, будут немедленно разграблены и сожжены разъяренной толпой. Собрать ее труда не составит, здания эти отнюдь не бедные, там наверняка найдется чем поживиться. А потом толпа займется членами тех самых клубов, ибо они тоже далеко не нищие. Все это я и рассказал жене, уточнив, что часть работы по распространению слухов ложится и на нее. – Слухи – это понятно, – кивнула Рита, – но ты там, пожалуйста, веди себя поосторожнее. И не только в смысле покушений. Тебе там вполне могут попытаться кого-нибудь подложить. – Пусть пытаются, все равно у них ничего не выйдет, у меня ты есть. Потерплю как-нибудь пару недель. К тому же англичанки почти все страшные. – Ничего, ради тебя могут найти кого поприличнее, да потом еще причесать и подкрасить. Причем вовсе не обязательно, чтобы эти мерзавки с тобой спали. Для компрометации хватит и какой-нибудь двусмысленной сценки, а ее при желании не так трудно подстроить. В общем, будь внимателен. Тут ее, видимо, осенило, и она с заговорщическим видом предложила: – Знаешь что? А возьми-ка ты с собой Малю! Могу дать ей в сопровождающие еще одну, а то и двух девушек, чтобы ситуация выглядела не столь вызывающей. С моей точки зрения, уехать от законной супруги сразу с тремя девицами выглядело более вызывающе, чем с одной, но возражать я не стал. В конце концов, Рите виднее. Но только зачем все это? Так я жену и спросил. – Твоему кузену Сергею надо немного поревновать, – объяснила мне благоверная. – Потом, когда точно выяснится, что никаких поводов для ревности не было, его чувства к Мале только окрепнут. Кроме того, Матильде не помешают знакомства в Великобритании. А в том, что они там у нее появятся, причем при минимальных с ее стороны усилиях, я не сомневаюсь. Ну и опять же девочка она опытная, наблюдательная, и если тебе там попробуют устроить какую-нибудь сомнительную ситуацию, сможет заметить ее признаки заранее. Ясно, подумал я. Жена хоть и верит мне, но все же ничего со своим волнением сделать не может. А вдруг меня вдали от родины все-таки потянет налево? И вот, значит, девочки нужны в том числе и для наблюдения за моим «облико морале». Причем именно три, для надежности, вдруг одна Маля чего-нибудь не заметит или не пожелает заметить? Да ладно, пусть наблюдают, от меня не убудет. Сразу после жены о моем предстоящем путешествии узнали Рогачев и Ширинкин, а потом настала очередь министров иностранных дел и двора. А как вы хотите, чтобы император ездил по заграницам свободно, подобно какому-нибудь народовольцу? Так не бывает, по крайней мере в девятнадцатом веке в России. Мне, например, уже через день представили на утверждение примерный план поездки, из коего я с изумлением узнал, что еду в Лондон через Вену. Потом Берлин, из него в Париж и, наконец, через Кале в Англию. – Господа, – удивился я, – у вас как с географией? Что за странные зигзаги вы мне предлагаете выписывать? По-моему, кратчайший маршрут – это Питер – Берлин – Гамбург – Лондон. Ну или на корабле от нашей столицы до английской. При чем тут какая-то Вена, а уж тем более Париж? – Ваше величество, – начал было Воронцов-Дашков, – традиции европейской дипломатии требуют… – Не припоминаю я, чтобы они от меня что-то этакое требовали. Поэтому перед вами, господа, стоит задача обосновать именно тот маршрут, который я вам только что обозначил. Про Париж могу немного помочь – дело в том, что реорганизация охраны моей персоны еще не завершена, и до окончания этого процесса посещать такие опасные места, как Париж, мне не позволяет осознание своего долга перед Россией. Если меня там убьют, что будет делать безутешная страна? А с того дня, когда там стреляли в моего незабвенной памяти деда и не попали только чудом, количество русских экстремистов в Париже существенно возросло. Они там, похоже, специально разводятся. Если лягушатники возмутятся, передайте им список наших революционеров, в данный момент обитающих во Франции, – он есть в канцелярии моего комитета. А с Австрией решайте сами. Можете даже написать правду – я не собираюсь встречаться со столь неблагодарной скотиной, коей является Франц-Иосиф. Имеется в виду его поведение во время Крымской войны. Вот когда на трон в Австро-Венгрии сядет кто-нибудь не столь себя запятнавший, тогда и съезжу в Вену. Пока же и обычной дипломатической переписки более чем достаточно. По выражению лица Гирса было отлично видно, что он сказал бы, имей в характере хоть немного больше решительности. Оно, это выражение, не просто говорило, а прямо-таки верещало: «Ваше величество, ну так же нельзя!!!» – Можно, Николай Карлович, можно, – попытался я успокоить трепетную душу министра иностранных дел. – Вы, главное, на объеме обоснования не экономьте и на возвышенности слога тоже. Чтоб, значит, в Вене разобрались, чего вы им понаписали, как раз к моему возвращению из вояжа. Я пустился в путь первого августа. В Берлине ненадолго задержался для беседы с Вильгельмом, передал ему приглашение погостить и личное письмо от Риты, где моя благоверная просила обратить особое внимание на охрану Георгия и его жены. – Ты, значит, еще не имел счастья лично встречаться с бабушкой Маргариты? – усмехнулся Вилли. – Непорядок, при ее дворе уже успели отметиться все монархи Европы, включая болгарского князя. – Ну так я-то ей не какой-то там болгарский князь. – Это понятно. Кстати, мне кажется, что с тобой будет искать встречи моя мать – она сейчас в Лондоне. Предупреждаю в порядке соболезнования – заболтать она может кого угодно, у нее к этому талант, в этом со мной многие согласны. – А я могу послать. Тоже, судя по отзывам, неплохо получается.