– Разумеется, дорогая! Мы же в России, откуда тут какие-то беспорядки? Они в Европе бывают, а у нас, если что – минуя все промежуточные стадии, сразу выдающийся бардак. Вот его я там не исключаю. – Тем более. Может, эту яхту как-нибудь без тебя в воду столкнут? – Увы, это будет неприлично. Но император там может появиться внезапно и неизвестно откуда, вот только… да, пожалуй, личина Андропова тут не годится. Старший механик тоже не подойдет – про этих типов Ширинкин знает. Остаются Шурик и Ржевский. Пожалуй, церемонию спуска украсит своим присутствием его нетрезвое благородие. – Да уж, как это ты ухитряешься столь сильно благоухать перегаром, не выпив ни капли? – Не скажу. Должны же у меня быть хоть какие-то маленькие секреты? Тем более что тебе их на практике применять точно не понадобится. – Как знать, – вздохнула Рита. – Если возникнет нужда, научу. И, кстати, твои девочки агентов Ширинкина знают? Мы по инерции, да и из соображений конспирации продолжали называть служащих в Ритиной конторе девочками, хотя сейчас мужчин среди них стало даже немного больше, чем женщин. – Не всех, но за теми, кто уже известен, я распоряжусь усилить наблюдение. Может, еще кто-нибудь засветится. Но все-таки, милый, может, про запах расскажешь? А маленькие тайны у тебя все равно останутся. Я, так и быть, могу разрешить тебе про первую любовницу мне не рассказывать, когда ты ее заведешь, а только начиная со второй. Ну давай, меня же любопытство совсем замучит! – Да ничего тут особенного нет! Один менделеевский студент проходил практику в Приорате, вот ему и поручили разработать рецептуру нового одеколона. Называется «Гвардейский» и дает стойкий аромат суточного перегара пополам с запахом лошадиного навоза. Когда личина Ржевского себя исчерпает, можно будет пустить продукт в свободную продажу. – Мне тоже пузырек не помешает, причем еще при действующем Ржевском. Моя будущая яхта «Штандарт», на самом деле пилотный экземпляр броненосного крейсера для действий на Дальнем Востоке, а со временем и в Атлантике, все-таки получилась не совсем такой, как я ее заказывал. Произведя расчеты, Титов сообщил мне, что озвученное мной бронирование не позволит достичь ни требуемой скорости, ни дальности хода. Так что теперь двухсотмиллиметровый броневой пояс прикрывал только цитадель, а в оконечностях сужался и утончался до ста миллиметров. И броне-палуба имела восемьдесят миллиметров брони только в центре, но все остальное вроде должно было получиться, как я и хотел. Разумеется, до полной готовности кораблю было еще далеко: его предстояло довольно долго достраивать на воде. На мой прямой вопрос о сроках, то есть вступит ли «Штандарт» в строй летом следующего года, Титов ответил: – К концу августа должны успеть, так что скорее всего будет он тебе именно летом. Ну или в самом крайнем случае в начале осени. – И это самое, дядя Петя, – счел нужным добавить я, – ты все-таки выдели недельку на полное обследование в Александровском институте, могу даже специальный приказ написать. Все лица, представляющие хоть какую-то ценность для государства, обязаны это делать. – Упрямый ты, Алик, всегда как клещ вцепляешься. Дней через десять после спуска пойду сдаваться твоим коновалам. Вот что ты только делать будешь, коли они меня там, здорового как бык, насмерть залечат? – Не волнуйся, дядя Петя, если пациент по-настоящему хочет жить, то медицина бессильна. На самом деле, конечно, углубленное медицинское обследование прошли пока очень немногие. Если быть точным, то один Можайский. В другой истории он умер еще в девяностом году, но в этой продолжал жить, и мне хотелось, чтобы такое положение дел сохранялось как можно дольше. Бунге пока успешно отбрыкивался, ссылаясь на занятость, но в случае с Титовым я не собирался уступать. Просто потому, что помнил из прошлой жизни: он умер довольно рано, но вот когда именно и, главное, что тому было причиной – вот тут память мне ничего не говорила. Ну а Бунге, коли он так настаивает, пусть сначала завершит реорганизацию комитета министров, а потом, если успеет, ложится лечиться. Это его выбор. Комитету министров я сдал в аренду Зимний дворец. Все равно он ни мне, ни Рите не нравился, и жить мы там не собирались. Почему не просто передал – а с какой стати я из личных средств вдруг кинусь оплачивать место работы правительства? Нет уж, на это должны идти бюджетные деньги. Мне же арендная плата лишней точно не будет, а то с финансированием Института связи уже предвидятся определенные трудности, да и жене тоже надо немного подкинуть в связи с появлением новых задач. И вообще, сообразил я, не помешает создать что-то вроде Четвертого главного управления Минздрава СССР, то есть структуру, обеспечивающую поддержание здоровья первых лиц государства. И других, хоть и не первых, но очень важных. А то спохватываться, когда они уже того и гляди помрут, как-то не очень хорошо, существующая же сейчас некая «Инспекция врачебной части» при Министерстве двора никуда не годится, а один Боткин от всех болезней даже меня не вылечит, не говоря уж о всех прочих. Блин, да у нас ведь даже никакого Минздрава нет! Есть какая-то комиссия в МВД и довольно много всяких общественных и полуобщественных контор. Да уж, вынужден был признаться самому себе я, император из меня пока получился тот еще. Мягко говоря, еще очень даже есть куда расти. Если, разумеется, на это хватит времени. Хотя, впрочем, всегда можно сказать, что отсутствие Минздрава – это так, семечки. Вот если в преддверии войны под рукой вдруг не окажется Министерства обороны, будет хуже. Значит, что? Бунге уже пожилой, так что мне придется самому быстренько составить список того, чего, с моей точки зрения, не хватает в комитете министров, и поручить Юрию Владимировичу Андропову лично отвезти бумаги в Зимний дворец. Глава 25 Когда я весной девяносто второго года поручил полковнику Редигеру составить проект организации главного управления разведки и контрразведки, то, разумеется, не предполагал, что быстро получу желаемое. Все-таки это не такая простая задача. И, кроме того, в прошлой жизни я читал мемуары Редигера, из которых уяснил то, что автор – редкий педант и зануда. Но, как выяснилось, я его все-таки несколько недооценил. Он ухитрился провозиться с проектом год и три месяца, представив его только в июле девяносто третьего года. Причем мне было в общем-то не в чем себя упрекнуть – оплату я ему назначил не повременную, а сдельную. То есть он получил триста рублей аванса, а окончательный расчет предполагался после завершения работы. Две тысячи рублей, если мое величество сочтет написанное им приемлемым. И, в общем, я по прочтении этого документа именно к такому и склонялся. Полковник показал себя умным человеком и не стал раздувать свой труд не только до размеров «Войны и мира», но даже до «Графа Монте-Кристо». Его доклад был примерно с роман Достоевского «Игрок», то есть довольно тонким. Правда, Федор Михайлович потратил на свое творение меньше месяца, а не год с лишним, но оправданием Редигеру могло служить то, что он писал сам, а Достоевский диктовал стенографистке, на которой сразу по завершении работы женился. Неожиданности в документе начались сразу, еще во вступлении. Там Редигер, которого, кстати, звали как Можайского, то есть Александр Федорович, утверждал, что имеется настоятельная необходимость в специальном государственном органе, координирующем работу всех военных ведомств России, то есть армии, флота морского и флота воздушного. Он предлагал назвать эту контору «Комитетом государственной обороны» и подчинить ее непосредственно императору, который в случае войны автоматически становится верховным главнокомандующим. А само управление разведки и контрразведки должно стать подразделением вышеупомянутого комитета, ибо его деятельность не может быть ограничена только рамками армии либо любого из флотов. Ну а дальше шел довольно подробный проект создания того самого управления. Правда, в нем иногда попадались незнакомые мне слова, но, с моей точки зрения, они документ не портили, а лишь добавляли ему академичности. В общем, я вызвал полковника на беседу, где почти сразу спросил: – Как лично вы себе представляете персональный состав предлагаемого вами комитета? Александр Федорович ответил без малейшей задержки: – Драгомиров, Куропаткин, Милютин, Макаров, Можайский. – И Редигер, – дополнил я. – Вы же понимаете, что организовывать главное разведывательное управление придется вам и руководить им тоже? – Да, ваше императорское величество. – Еще один вопрос. Какой именно из Милютиных имеется в виду? Их много. – Разумеется, Дмитрий Алексеевич. – А ничего, что ему уже хорошо за семьдесят? – Несмотря на возраст, Дмитрий Алексеевич сохраняет ясный ум и отменное здоровье. Я кивнул, потому что помнил из прошлой жизни – Милютин дожил почти до ста лет, причем под конец ухитрился не впасть в маразм, то есть еще лет десять он точно проработает. А может, и все пятнадцать. – Ну что же, мне остается надеяться, что проект организации Комитета обороны получится у вас несколько быстрее, чем этот. – Да, ваше величество, я справлюсь за два месяца, ведь многое уже обдумано. – Хорошо, за вознаграждением зайдите в бухгалтерию, сопровождающий покажет, где она. До свидания, причем, как я надеюсь, оно произойдет не позже названного вами срока. Все правильно, подумал я после того, как Редигер ушел. В России сейчас действительно какая-то странная ситуация с высшим военным руководством. Военный министр морскому флоту не начальник. Воздушному тоже, так оно само собой получилось. Генштаба нет, есть только его академия. Хотя она скорее не его, а имени него. Верховный главнокомандующий отсутствует. Нет, я хоть и человек по натуре и образованию мирный, но даже мне ясно – тут что-то не так. Правда, Редигер предлагает становиться верховным главнокомандующим мне. Ну и что? При необходимости я всегда смогу назначить первого заместителя и свалить на него ту часть своих обязанностей, в которой ничего не понимаю. Вон, в двадцать первом веке почти все президенты являются по совместительству еще и главнокомандующими, даже те, кто в армии отродясь не служил, а то и вообще женщины, и ничего. А император – он, по-моему, все-таки круче президента. Интересно, положена ли мне доплата за еще одну должность? С одной стороны, вроде как нет, а с другой – да что же это будет за верховный, на общественных-то началах? В общем, тут надо вдумчиво чесать в затылке. Сразу после того как началось какое-то движение по пути к военной реформе, немного прояснилось и в другой области, а именно в земельном вопросе. Тут, говоря образно, но нисколько при этом не преувеличивая, была полная задница. Суть ее состояла в том, что после реформы Александра Второго (чтоб ему на том свете икнулось, вредителю) у крестьян осталось даже меньше земли, чем было до нее. И за эти жалкие огрызки надо было еще и платить, причем непрерывно! А самих крестьян стало заметно больше, так что с каждым годом земельный вопрос только обострялся. А это, между прочим, чревато. Среди причин практически всех революций одной из главных почти везде был нерешенный земельный вопрос. И не только в России, но у нас он имел особую остроту. Просто потому, что крестьян было много. И в процентном выражении, и в абсолютном тоже. Поэтому я, естественно, давно начал думать, что тут можно сделать. Первый из путей, который сам собой приходит в голову, – это организовать переселение крестьян куда-то. В Сибирь, например, или в Казахстан. Там тоже можно хозяйствовать, если не пытаться поднять всю целину разом, а делать все постепенно и по уму. Так как это довольно очевидный выход из положения, то додумался до него не один я. Например, еще и Столыпин – правда, в другой истории. Так вот, его ошибок тоже лучше избежать. Главное – никакой кампанейщины! Иначе получим то, что я изучал на уроках истории в двадцатом веке, а потом самостоятельно, просто ради интереса. То есть большинство столыпинских переселенцев из просто бедняков стали люмпенами. Нет уж, мне здесь такого не надо. Я это понимал с детства второй жизни и подготовку к будущей переселенческой программе начал еще в восемьдесят девятом году, во исполнение чего познакомился со студентом медицинской академии Прокудиным-Горским, который уже тогда увлекался фотографией. Правда, делать цветных снимков он, естественно, еще не умел, но я познакомил его с методикой последовательной съемки через три светофильтра. И предложил отправиться в хорошо оплачиваемую экспедицию через всю Россию аж до Сахалина в качестве фотографа. Потом в Приорат был приглашен хоть и молодой, но уже достаточно известный писатель Антон Павлович Чехов. Он и без меня собирался как раз туда, именно на Сахалин, но я напел ему о своей огромной заинтересованности, предложил финансирование и фотографа в сопровождающие. С удовольствием бы отправил вместе с ним и стенографистку, но тогда у меня под руками подходящих кандидатур не было. Зато они есть сейчас – у Риты, так что посмотрим, может, что и получится. Чехов с Прокудиным скоро должны вернуться – вот тогда и появятся красочные буклеты о прекрасных пейзажах Сибири и Дальнего Востока, тамошних плодородных землях и обо всем прочем. То есть, как и любой порядочный проект, заселение Сибири и Дальнего Востока должно было начинаться с рекламы, причем поначалу неявной и неназойливой. Но даже если с ней у меня ничего не получится, то все равно я молодец. Во-первых, Прокудин-Горский научился делать цветные снимки значительно раньше, чем в моем прошлом. И, значит, он успеет наделать их больше, за что история наверняка скажет ему спасибо. Ну и мне за компанию тоже. А во-вторых, Чехов не простудился по дороге. Сказалось, наверное, то, что финансовых трудностей путешественники не испытывали. Глядишь, он и не умрет от туберкулеза так рано, тем более что Боткин ухитрился переманить в Александровский институт не только Роберта Коха, но и какого-то Пауля Эрлиха, который, по словам моего лейб-медика, тоже занимался изучением возбудителя туберкулеза. Ясное дело, многие понимали, что земельный вопрос надо как-то решать, само собой тут ничего не рассосется. Иногда среди землевладельцев даже возникали разговоры на тему «лучше самим отдать часть, чем в конце концов потерять все». Впрочем, среди тех, кому действительно было что отдавать, подобная точка зрения особой популярностью не пользовалась. У меня она тоже энтузиазма не вызывала, и вот почему. Реквизиции – это вещь такая, их стоит только начать, а потом и пискнуть не успеешь, как у самого все реквизируют, и хорошо еще, если этот процесс пройдет мирно, но надежды на такую благодать немного. Нет уж, лучше пусть люди делятся землей или добровольно, или не совсем, но в рамках существующего законодательства. Да, но в последнем случае у них может остаться весьма сильное недовольство властью, этот самый финт с землей провернувшей, и его лучше или вовсе избежать, или, если так не получится, то перенаправить. И тут очень ко времени был схвачен за загребущие ручонки Поляков, про которого мне докладывал Петр Маркелович. Взяли его с поличным, материалы были готовы заранее, так что банкиру завернули руки за спину и без особой вежливости препроводили в Петропавловку, где он просидел неделю. Я же все это время тренировался. Рита мобилизовала троих театральных деятелей, и я под их руководством, напялив парадный мундир с орденами, до упора тренировал особое выражение лица и соответствующую ему манеру держаться. То есть мурло мое должно было являть собой смесь державности (я сам точно не знал, что это такое, но настаивал – она обязана быть) со спесью, а вообще у собеседника должно было складываться впечатление, что он передо мной насекомое. Которое совершенно не жалко раздавить без малейших угрызений совести. Наконец наблюдавшая за тренировками Рита сказала, что у меня начало неплохо получаться. После этого Поляков был наскоро помыт, чтоб не вонял камерными ароматами, слегка причесан и доставлен в Большой Гатчинский дворец. Побрить, правда, его забыли, так что он предстал перед моим величеством словно какой-то Абрамович. Разумеется, встреча произошла не в любом из кабинетов, а в полуподвальной комнате, которую я оформил в стиле своих представлений о соответствующих помещениях НКВД. Массивный стол казенного вида, привинченная к полу табуретка для допрашиваемого, решетки на маленьких оконцах под потолком, сейф в углу и телефон на столе. Поляков, кажется, впечатлился. То, что ему теперь предстояло делать, причем на постоянной основе, особой сложностью не отличалось. Заметная часть помещичьих землевладений была не просто заложена, а перезаложена, и Полякову предстояло по дешевке скупать закладные, после чего проводить (через суд, естественно) конфискацию земли и втихую, не привлекая особого внимания, передавать ее мне. Кроме того, его банк должен был развернуть обширную программу льготного кредитования землевладельцев, причем в основном тех, которые этот самый кредит отдать не смогут ни при каких условиях. Разумеется, в конце концов эти махинации вскроются, но мое честнейшее величество будет совершенно ни при чем. Русских землевладельцев грабили бессовестные Поляковы с характерной национальностью, вот и все. А император, только узнав об этом, естественно, тут же примет меры по дальнейшему недопущению. Ясное дело, Поляков это тоже понял, поэтому начал вякать что-то насчет не таких уж бесспорных доказательств против него.