— Слушаюсь, Александр Александрович. Глава 20 Могу вам определенно сказать, причем на основании собственного опыта, что мечтать за рулем вредно для здоровья. Я это знал еще в прошлой жизни, но чисто теоретически, проверять мне и в голову не приходило. Ну, а в этой — сподобился. Решил, что раз уж в радиусе как минимум сотни километров вокруг нет ни одного движущегося механического транспортного средства, то можно позволить себе слегка расслабиться и подумать о чем — либо возвышенном. И я таки подумал, но, что самое обидное, уже не помню, о чем именно. Ибо не успела моя мысль толком воспарить, как мотоцикл занесло на брусчатке, и я разложился, не доезжая пятидесяти метров до черного хода в Арсенальное каре. Причем закон подлости сработал безукоризненно. Из защиты на мне был только шлем, и голова оказалась чуть ли не единственной частью организма, не вошедшей в соприкосновение с булыжниками мостовой. Всему же остальному досталось неплохо. Я встал, матюкнулся про себя от боли в боку и похромал к мотоциклу с целью его поднять, но после нескольких шагов понял, что лучше пусть он немного полежит, а то как бы мне не лечь рядом с ним. Впрочем, меньше чем через минуту к месту происшествия подоспели казаки из лейб-конвоя. Они подняли почти не пострадавший мотоцикл и укатили его в гараж, а меня вообще порывались на руках отнести к Боткину, который в данный момент был в Приорате. Пришлось сказать, что прямо сейчас я помирать не собираюсь, достаточно всего лишь помочь мне подняться на третий этаж, а уж позвонить доктору я смогу и сам. Уже на лестнице я довольно точно представлял себе ущерб, понесенный организмом при встрече с земной твердью. С ногой все в порядке, там явно просто ушиб. С ребром, пожалуй, тоже, хотя хрен его знает, может, это перелом такой аккуратный. А вот с левой рукой как-то не очень хорошо. Вроде не так уж сильно болит, пока не пробуешь ее ни согнуть, ни разогнуть в локте. А как попробуешь, так сразу дергает, и здорово. Опять же то место, где кисть крепится к руке — кажется, оно называется запястье — начало опухать, а ведь с момента падения и пяти минут не прошло. Эх, блин, жалко, что Рентген еще свои лучи не открыл! Хотя вроде скоро должен. Ладно, сначала позвоним Боткину, теперешние врачи и без рентгена как-то обходятся. А вообще-то, конечно, как-то я поздновато с мотоцикла навернулся. Сделал бы это в бытность великим князем, так у нас в Приорате небось уже давно стояла бы рентгеновская установка. Устройство самих ламп я знаю неплохо, приходилось держать их в руках. Вот с источником питания для них будет не так просто, но наверняка тоже решаемо. Раз уж Рентген справился, то я?то чем хуже? Тем, что немец открыл лучи имени себя в порядке научного поиска, а ты и ухом не вел, пока не приложился о брусчатку, без всякого уважения к титулу заявил мне внутренний голос. И посоветовал прямо сейчас на всякий случай в дополнение к падению с мотоцикла еще и свалиться с лестницы — а вдруг опять вспомнится что-нибудь полезное? Однако эту мысль я отмел как экстремистскую, а потом стало вообще не до мыслей, потому как в коридор выскочила Рита и раскудахталась. Вообще-то я считал, что с женой мне повезло, ибо я никогда не любил истеричек, а Рита была очень спокойной женщиной. Но вот конкретно сейчас все спокойствие куда-то делось. При казаках я ей говорить ничего не стал, но, как только мы остались одни, попытался урезонить: — Родная, да что же ты так волнуешься-то? Со мной все в порядке, вон даже до третьего этажа своим ходом добрался. Немного ушибся, но это ерунда. Вот тут Рита заревела уже в голос, и только минут через пять мне удалось понять, в чем тут дело. Оказывается, точно так ей ответил Николай, когда она спросила его о последствиях крушения поезда. — Тоже говорил, что ерунда, он здоров, только спина слегка побаливает! — рыдала молодая жена. — Вот так она у него все два месяца и побаливала, пока он не умер! И у тебя тоже спина! Алик, дорогой, ты-то не умирай, умоляю! — Да не переживай ты, бок у меня ушибленный, а не спина. И вообще я тебя люблю и одну бросать не собираюсь. Наверное, это на нее беременность так действует, думал я, вытирая слезы Рите. Чистым, между прочим, платком. В общем, более или менее успокоить супругу мне удалось только минут через двадцать, как раз к приходу Боткина. Доктор в результате тщательного осмотра и ощупывания практически подтвердил мой первоначальный диагноз. Колено — просто ушиб, ребро скорее всего тоже, возможна небольшая трещина. Левый локоть — перелом без смещения, запястье — растяжение связок. Через месяц я, при условии соблюдения рекомендаций доктора, буду снова как огурчик. Хотя, конечно, не помешало бы проверить меня на туберкулез, а то как бы чего не вышло. Ага, подумал я, много вы тут напроверяете без флюорографии. Ладно, с рентгеном — это моя забота, а Боткин пусть займется тем, что ему ближе. — Евгений Сергеевич, — заявил я, — мне тут как-то краем уха довелось услышать, что изучением туберкулеза занимается какой-то доктор Кох. И он вроде уже открыл возбудителя — это бактерии, имеющие форму палочек. Разумеется, сам я их ни разу не видел даже на фотографиях, но помог метод дедукции. Раз они называются палочками Коха, то, наверное, этот самый Кох имеет какое-то отношение к их открытию. И вряд ли квадратных или треугольных микробов назвали бы палочками. Вот, например, спирохета — она точно спиральная, я видел картинку. Хотя, конечно, название «спирохера» подошло бы ей больше. Я еще напряг память и дополнил: — Кажется, доктор Кох — немец. В общем, разузнайте, пожалуйста, поподробнее. И если дело обстоит так, как мне кажется, пригласите этого Коха к нам в медико-биологический институт. Косвенным последствием аварии явилось то, что в эту ночь выспаться мне не удалось. Вроде бы успокоившаяся Рита к вечеру снова расклеилась, и пришлось приводить ее в себя наиболее действенным способом. Несмотря на ребро, ногу и руку, процесс удалось успешно провести два раза, но потом все разболелось, и уснул я уже под утро. Причем даже поваляться в постели подольше (больной же!) было нельзя, ибо именно этим утром мне предстояла встреча с кандидатом на пост командира спецотряда. Она прошла неплохо. Во-первых, кандидат устроил меня. Во-вторых, я, кажется, его тоже устроил. И, наконец, прекратила ныть рука, а все остальное и до того не очень болело. В конце девяносто второго года не только я потерпел некоторый ущерб в здоровье. Министра финансов Вышнеградского хватил инсульт. Или, как его сейчас называли, удар. Правда, Иван Алексеевич довольно быстро оправился и пытался делать вид, что он здоров, но даже я видел, что это не так. Пора было принимать решение о новом министре финансов. Вообще-то на эту тему я задумывался уже давно. И пришел к выводу, что лучше Витте, пожалуй, мне сейчас никого не найти. Разумеется, я помнил, как он начал чудить при Николае Втором в другой истории, но сейчас ситуация заметно отличалась. Во-первых, там министр финансов был практически вторым лицом после императора, никому более не подчиняясь. Сейчас же он входил в кабинет министров, возглавляемый Бунге. Во-вторых, тот Николай предоставил ему слишком много воли. И, наконец, я ему не тот Николай и даже не безвременно почивший этот, и Сергей Юльевич в курсе. Ведь в другой истории при Александре Третьем он вел себя вполне прилично, пустившись во все тяжкие только при Николае. Оставалось надеяться, что сейчас инстинкт самосохранения ему не изменит. А вообще можно было приглашать его на беседу, что я и сделал. Разумеется, отказываться от министерского кресла Витте не стал (еще бы!), но тут же начал капать мне на мозг относительно денежной реформы. — Золото для предлагаемого вами где возьмем? — поинтересовался я. — Извините, ваше величество, но я просто не понимаю вашего предвзятого отношения к Франции. Ее банки предлагают вполне приемлемые условия кредитов. Уж всяко не хуже, чем немецкие. — А с моей точки зрения — хуже. Немцы поставляют оборудование, и отдавать придется его продукцией. Плюс услугами, то есть льготными тарифами на перевозки по Транссибу. Французы же предлагают нам золото. Чтобы мы, значит, наштамповали обеспеченных денег и отдали им в качестве процентов. Лично мне это напоминает анекдот, когда мужик за рубль купил десяток яиц, сварил их и продавал по гривеннику. Ему же остался навар. Нет уж, вводить золотой стандарт, как мне кажется, следует только тогда, когда для этого хватает собственных запасов драгоценных металлов. А до того с ним лучше не связываться. Кроме того, французы увязывают предложения займов с политическими условиями. — Но ведь и немцы тоже! — Да, но сами условия принципиально разные. Французы хотят, чтобы мы вмешались в их грядущий конфликт с Германией из-за Эльзаса с Лотарингией. Естественно, на их стороне. А немцы — чтобы мы в этот самый конфликт вообще не вмешивались! Как по-вашему, за что лучше получать одни и те же деньги — за трудную и опасную работу или за то, что вы сидите и ничего не делаете? — М-да… позвольте мне все же остаться при своем мнении. — Да на здоровье, только в жизнь его проводить не надо, особенно без моего согласия, и тогда все будет хорошо. В отличие от противоположного варианта. Более того, я могу предоставить вам шанс меня переубедить. Скажем, второго числа каждого месяца вы будете с нами обедать, а заодно и выкладывать мне свои аргументы. Может, в конце концов они окажутся достаточно убедительными. Предлагая подобное, я ничем не рисковал. У меня еще в прошлой жизни образовалась не самая лучшая привычка — во время еды включать какой-нибудь шум. Причем без разницы, какой — хоть музыку от классики до тяжелого рока, хоть отчетный доклад Леонида Ильича, хоть радиопостановку по роману «Унесенные ветром». Будем надеяться, что зудение Сергея Юльевича в этом смысле окажется не хуже. — А вот ваши планы по поводу упорядочения торговли водкой у меня такого отторжения не вызывают, — продолжил я. — Подготовьте, пожалуйста, развернутый доклад на эту тему, недели через три мы с вами его обсудим. Витте воззрился на меня с довольно-таки ошалелым видом. Так он, выходит, до сих пор ни с кем не делился своими соображениями относительно введения винной монополии? Как-то оно не очень удобно получилось. Хотя, с другой стороны, император что, не имеет права читать мысли своих министров? Да он их просто обязан насквозь видеть! Причем без всякого рентгена. В общем, ничего страшного, Сергею Юльевичу подозрения о моих экстрасенсорных способностях пойдут только на пользу. В самом конце года, когда на мне без следов зажили все болячки от падения с мотоцикла (а туберкулеза и вовсе не нашлось), пришло письмо из Штатов, от Колбасьева. В нем вице-директор Русско-американской геолого-технической компании жаловался на жизнь и просился на волю, то есть домой, в Россию. И намекал, что он тут уже в свободное от добывания денег время изобрел кое-что интересное, но описывать это в письме не хочет, мало ли кто его прочитает. Вообще-то я и сам об этом подумывал, ибо то, ради чего Колбасьев отправился в Америку, было в общих чертах завершено. Организационный период, когда надо было принимать нестандартные решения, искать наиболее выгодные пути вложения полученных средств, да еще и отбиваться от конкурентов, причем далеко не всегда законными способами — он закончился. Сейчас начиналась рутина. Тоже очень важная, но требующая от руководства несколько иных талантов. Компания мало вкладывалась в саму добычу золота. Только в Номе ей разрабатывались несколько участков, причем не самых богатых, а в Редстоуне и на Клондайке — ни одного. Стратегия добывания денег строилась несколько иначе. Сначала — разведка и покупка максимального количества участков. Разумеется, по бросовым ценам, а то и вовсе бесплатно, местное законодательство в определенных условиях такое позволяло. Правда, для этого приходилось содержать штат подставных лиц, но расходы на них окупались быстро и многократно. Затем следовала мощная рекламная кампания в прессе. К моменту освоения Клондайка Колбасьев уже набрался опыта, так что золотая лихорадка там получилась куда более впечатляющей, чем в знакомой мне по прошлой жизни истории. Золотоискатели хлынули потоком, а компания благородно взяла на себя снабжение их всем необходимым. Правда, по ценам, которые язык не поворачивался назвать иначе, чем грабительскими, но зато в кредит. Под двадцать пять процентов годовых и под залог купленного должником участка. В результате как минимум половина участков за первый год сменила как минимум трех хозяев, каждый из которых приносил немалую прибыль компании. А потом приходили серьезные игроки и начинали промышленную добычу, но непременным условием их появление было согласие с тем, что снабжение приисков продолжает осуществлять компания Маурера-то есть, если немного точнее, то Жени Колбасьева, а совсем уж точно — моя. На этом тоже можно было делать неплохие деньги, но такой сравнительно спокойный способ их добычи быстро наскучил бывшему мичману. Ну что же, подумал я, Евгений прав. Отправлю к нему на стажировку человека четыре и дам полгода на решение, кого из них оставить вместо себя. А потом — ждем-с! Действительно, сейчас в России хватает дел для толкового инженера. Кстати, интересно — а что он такое придумал? Наверное, что-то в области радио. Хотя парень он с довольно нестандартным мышлением, так что вполне мог отметиться в какой-нибудь и вовсе неожиданной области. Ладно, пусть готовит смену и едет домой, а я пока проведу указ о его награждении. Владимир второй степени, пожалуй, будет в самый раз. Причем с мечами — вот уж пострелять в процессе обеспечения правильного порядка на приисках Евгению пришлось как бы не больше, чем иным офицерам за всю турецкую войну. Глава 21 Тысяча восемьсот девяносто третий год начался для меня с известия о том, что супружеская пара Семецких перебирается из Франции в Германию. Сведения об этом я получил сначала от Рогачева, который данный переезд инициировал, потому как во Франции толклось больно уж много русских, причем принадлежащих к высшему свету, что ставило под вопрос дальнейшее сохранение инкогнито молодых супругов. А потом — от кайзера, ибо разведка у него работала не так уж плохо и он знал, что на самом деле господина Юрия Михайловича Семецкого зовут Георгий Александрович Романов. Правда, кто такая его жена, он был не в курсе, но ему знать подобное и не обязательно. Имеющихся у Вилли сведений было достаточно для того, чтобы обеспечить молодым супругам негласную охрану, а больше в этом вопросе я от кайзера ничего не хотел. И, наконец, пришло письмо от самого Георгия. В нем брат довольно тактично, чего я от него совсем не ожидал, извинялся за то, что пошел на поводу своих чувств и не смог противостоять обаянию Марины. Потом сообщал, что у них все хорошо, но он не может позволить себе быть приживалкой при жене, ибо отлично понимает, кому на самом деле неофициально платится великокняжеское содержание. Поэтому он решил сначала обучиться полетам у герра Отто Лилиенталя, а потом организовать свою летную школу с мастерскими при ней. И, значит, просит со вниманием отнестись к просьбе Лилиенталя о поставке нескольких русских моторов. Отто в свое время не зря полгода проторчал в Залесье. Он не только научился летать, но и полностью прочувствовал аэродинамику дельтаплана. Настолько, что по возвращении в Германию смог модернизировать мой образец. Причем, что интересно, в сторону упрощения. Так как моторы тогда производились только у меня, и я их никому не продавал, ибо самому не хватало, Лилиенталь додумался до канонической конструкции дельтаплана. Такого, у которого нет ни двигателя, ни тележки, а пилот висит на ремнях, держась за планку трапеции. Построил несколько штук таких, набрал учеников и летал с холмов около Потсдама. Потом немцы все же как-то освоили производство двигателей по моей лицензии, и Лилиенталь, которому покровительствовал лично кайзер, получил первые моторы. Но в этом-то и крылась засада. На моем производстве нормальным получался каждый третий двигатель. То есть в среднем из трех один почти наверняка имел явный брак, а один — скрытый. И если явный обнаруживался сразу, то со скрытым так легко не получалось. Его идентификация была процессом на грани шаманства. Попробуйте-ка сквозь рев выхлопа движка и звон поршневых колец расслышать еле заметное «вж-вж» слегка перекошенных коренных подшипников! Причем это можно сделать только в самом начале обкатки, а потом вжиканье пропадет. И движок пройдет все сдаточные испытания, вот только ресурс его будет не тридцать часов, как записано в документации, а от силы десять. И, главное, никак нельзя сказать заранее, в какой именно из этих десяти он встанет. Ладно, если бы скрытые неисправности были только в коренных подшипниках… но увы. В моторе, при всей его примитивности, было вполне достаточно мест, где что-то могло работать почти штатно, но все-таки не совсем. Я смог подготовить двух инженеров-испытателей, которые были способны находить скрытые дефекты, а немцы — пока нет. У них практически отсутствовал явный брак, но скрытого было, пожалуй, уж всяко не меньше, чем у меня, вот только определять его никто не мог. И, значит, у Лилиенталя на три новых дельтаплана — с тележкой, мотором и вертикальным хвостовым оперением — случилось уже четыре аварийных посадки и одна катастрофа, после которой пилот на всю жизнь остался инвалидом. А теперь Георгий хотел учиться летать, но просил у меня русские двигатели для немецких дельтапланов. И в самом конце письма сообщил, что его жена просит о том же. Вот ведь зараза, подумал я. Не «Марина», а «моя дорогая жена»! Даже тут не упустил случая поддеть. И почему она ничего не написала своей рукой, доверив пересказ своей просьбы Георгию? Но сердиться на Марину я просто не мог. Против воли я вдруг ясно представил ее такой, какой она была на одном из последних свиданий, и аж зажмурился. Потом открыл глаза, и тут… И тут в кабинет зашла Рита. Кажется, она хотела что-то срочно выяснить или сообщить, но, увидев меня, только широко раскрыла глаза и пискнула: — Алик, что с тобой? Я попытался было придумать, что бы такое получше соврать, но махнул рукой. Во-первых, врать жене у меня пока получается плохо. А во-вторых — зачем? Все уже прошло, вот только иногда это прошлое о себе напоминает. Рита прочитала письмо очень внимательно, даже чуть ли не обнюхала его. После чего спросила: — Его жена — это та самая, единственная, которую ты любил?