И вот теперь стою, словно бедная родственница, переминаюсь с ноги на ногу… И обтекаю. Ланка смотрит с напряжением, периодически оглядывась назад, в полумрак коридора, нервничает. — Я… В гости… — растерянно отвечаю я, понимая, что все зря. И приехала зря, и воскресить наше общение тоже зря пытаюсь. Нет уже больше той веселой, солнечной Ланы, Светланы, Светы, что бегала со мной по кромке прибоя, задыхаясь от смеха. Передо мной стоит усталая женщина, с серым от недосыпа лицом, в растянутой футболке такого же серого оттенка. И видно по ней, что явно я не к месту… И я бы ушла, правда ушла бы… Но некуда. Последние деньги я потратила, чтоб добраться сюда, в этот город, и теперь только на вокзале ночевать. — О гостях предупреждают, Марусь, — устало отвечает Ланка, и, поколебавшись, отходит в сторону, давая мне возможность пройти, — заходи. — Спасибо… — я пользуюсь приглашением, разуваюсь в прихожей, оставляю сумку и иду в комнату. Оглядываюсь по сторонам. Двухкомнатная хрущевка, ничем не отличающаяся от миллионов других таких же, телевизор, диван, стенка. И дверь в другую комнату, закрыта. — Садись, — кивает Ланка на диван, — чаю хочешь? Ты прости меня, я что-то… По телефону сейчас говорила, разговор неприятный, а тут ты… Прости… Последнее слово она произносит с легким выдохом и улыбается, на мгновение становясь чуть-чуть похожей на ту прежнюю Ланку, что освещала своей улыбкой все вокруг. Что с ней случилось? Почему она погасла? — Ничего, Лан, я понимаю, что я… Не вовремя… Просто ты не отвечала по телефону, и в соцсетях, вот я и… — Ой, да я сто лет назад пароль потеряла ото всего, — машет Ланка, — когда телефон посеяла… И номер сменила тогда же… Ну ладно, ты-то как? Чего сюда? — Я… Понимаешь, у меня тут обучение… — я начинаю путанно объяснять причины своего приезда именно сюда, в город, где родилась и выросла моя мама, но Ланка слушает невнимательно, постоянно оглядывась на закрытую дверь. И я умолкаю, тоже глядя в том направлении. Потому что дверь чуть открывается, и на пороге появляется маленький, лет четырех примерно, мальчик… Он смотрит на меня, щурясь удивленно, и неожиданно улыбается. И я с восторгом изучаю такие знакомые ямочки на щеках, озорную прореху в передних зубах и веселый прищур. — Вальчик, — зовет его Ланка, — иди, познакомься с тетей Марусей. И я вижу, как мальчик идет ко мне, медленно переставляя странно искривленные ножки и покачивась неуверенно при ходьбе. На последних шагах он не удерживается и падает. Прямо мне на руки. Ловлю, тяну к себе, сажаю на колени, аккуратно, постоянно посматривая на Ланку. Но она не возражает, а значит, я не наврежу, если посажу и обниму. — Привет, — говорю я, придерживая тонкокостную фигурку Вальчика, — а ты у нас Валентин, да? — Да, — кивает он серьезно, — а ты кто? — Я — сестра твоей мамы, тетя Маруся. Он смотрит на меня, внимательно, серьезно, совсем не по-детстки, и я теряюсь под этим пронзительным взглядом. Вальчик проводит ладошкой по моей щеке и сообщает: — Ты красивая. — Ты тоже, — улыбаюсь я. Я смотрю на него, перевожу взгляд на Ланку, и она пожимает плечами: — Вот, как-то так, Марусь… Глава 2 — По диагнозу — врожденная патология… Но я уверена, что родовая травма, — Ланка крутит ниточку от пакетика с чаем, самым простым, самым дешевым, резко пахнущим отдушкой манго. Мама обычно сама делала чайные сборы. И после ее смерти их так много осталось, лет на десять хватит… Хватило бы. Мы сидим на маленькой кухоньке, с чистеньким, но очень старым гарнитуром, сбоку тарахтит ветхий холодильник, периодически принимается биться в припадке стиральная машинка… Короче говоря, обычный быт небогатой семьи. Мой до недавнего времени мало чем отличался, хотя… Хотя у меня был дом. И в этом доме — большая, двадцатиметровая кухня, в которой мы с той же Ланкой, было дело, танцевали даже когда-то… Я вспоминаю, какая она тогда была: веселая, летящая, искрилась буквально. Я каждый год с нетерпением ждала их с тетей Мариной приезда, точно зная, что именно тогда начнется настоящая жизнь… Ланка тяжело вздыхает и двигает мне вазочку с печеньем: — Вот… Извини, магазинное… У меня совсем нет времени печь… А помнишь, как мы с тобой пекли торт? — Ага… — улыбаюсь я, с готовностью подхватывая легкую тему про наше общее счастливое прошлое, — и сожгли его… Мама ругалась… И замолкаю, осекаясь. Ланка опять вздыхает, видно, тоже вспомнив мою маму. — Долго лежала она? — спрашивает тихо. — Полгода, — говорю я, — врачи говорили, это мне повезло… Могла и дольше лежать… — Твари, — отворачивается Ланка, — все твари вокруг… Встает, подходит к окну, смотрит на серую весну, особенно неуютную в этом регионе, мокрую и с противными, пронизывающими ветрами. — Ты прости, что я так… Пропала… — глухо говорит она, — просто сначала мама… Я как-то потерялась после… А потом встретила Сергея… И показалось, что нашлась… Замуж вышла, квартиру взяли в ипотеку… Забеременела, родился Валька… Жизнь, знаешь, шла как-то и шла… А потом взяла и кончилась. Я смотрю на ее худые плечи, обтянутые серой футболкой, и смаргиваю непрошенные слезы, пока их не стало заметно. Ланка всегда была очень сильной, и сейчас моя жалость и сочувствие ей явно не нужны. — И что? Никаких вариантов? — аккуратно спрашиваю я, — он же… Ходит… — Понимаешь, если бы сразу заметили… — тихо и безжизненно отвечает она, — но у таких маленьких вывихи диагностируются не всегда, а я же ничего не понимаю в этом! Голос ее срывается, плечи вздрагивают, и я тянусь непроизвольно вперед, чтоб обнять. Но Ланка передергивает плечами, и моя рука опадает, так и не успев дотянуться. — Сложные роды, — говорит она, — сутки почти… Я орала, просила прокесарить, но они твердили все, что сама рожу… Я плохо помню, понимаешь? И никого рядом из родных… Сергей, он… Не важно. Короче говоря, я в себя только пришла на третьи сутки… В реанимации, живота нет, шрам есть… Когда начала спрашивать, сказали, что с ребенком все нормально… Принесли, когда в палату перевели… Знаешь… Он не плакал даже. Смотрел на меня, серьезно так… Словно уже все-все про меня знает… Ее голос теплеет, а я улыбаюсь. Племянник в самом деле очень серьезный парень. И да, взгляд такой, пронзительный, словно реально все знает… — Когда выписали, все как обычно… Патронаж, осмотры… Никто ничего, понимаешь? Никто! Ничего! Это сейчас я все по этой теме знаю, а тогда… Тогда я замотанная была. Вальчик болел, плакал все время, то животик, то сопли, то зубы, то питание не подходит, весь коркой покрывается… Короче, ни одного дня из этого первого года я не помню. Сергей, он… Работал… И тоже уставал. А я дома. Типа отдыхала. Она усмехается уже даже не обиженно, а устало. И я думаю о том, что верное слово в голове моей возникло сейчас. Здесь все, в этой квартире, усталое. Старая кухня, продавленный диван, допотопный холодильник, коврики в прихожей и хрусталь в стенке. И Ланка тоже. Хроническая усталость, от которой даже шевелиться не хочется. И только Вальчик, несмотря на все невзгоды, кажется лучиком света в этом сером мороке усталости. — Ну, а потом он должен был начать ходить… И не начинал никак… А еще медсестра на участке сменилась и забила тревогу… Ланка долго, со всхлипом, вдыхает и выдыхает… Затем поворачивается, и глаза ее вообще сухие. Красноватые, воспаленные, но слез нет совершенно. — Короче говоря, такие диагнозы редкость. Запущенный вариант. И теперь только замена суставов. А это порядка двух миллионов. В Израиле. И делают эти операции детям до пяти лет примерно, а потом уже поздно… Так что у меня есть еще год, чтоб найти нужную сумму. — Но подожди… — я пытаюсь собрать мысли в кучу, что-то сообразить, — но есть же госпрограммы… Фонды всякие, наконец…