– Шмерцог, – закончил Митчелл, совершенно отказываясь воспринимать меня всерьез. Я бросила в него подушку, он увернулся, схватил меня за одеяло и притянул к себе. Прижался губами к моим губам, и я тут же забыла, о чем мы говорили. Мы снова спали в одной постели в ту ночь. Ничего не было, просто обнимались и медленно, лениво целовались, сплетаясь ногами и руками. – Если бы ты мог получить какую-то одну вещь прямо сейчас, что бы это было? – прошептала я. Мне хотелось услышать что-то вроде «твою любовь» или «сделать тебя своей» и полностью раствориться в этом ответе. Но Митчелл подумал секунду и сказал: – Чтобы ты больше никогда не страдала. Глава 16 Демоны прошлого В субботу я встретилась с мамой в кафе. Мы заказали оладьи с ягодным соусом и капучино. Она так пристально изучала мое лицо, словно на нем были написаны самые последние скандальные новости. Мама выглядела очень устало и озабоченно, мне даже показалось, что она заболела. – Я в порядке, – поспешила сказать она, как только мы уселись за столик. – Просто Тайлер Стаффорд вчера решил прокрутить по кругу всю дискографию Гоустмейна. Под песню «Сыт по горло» я встретила рассвет. Не спрашивай, откуда я все это знаю… – Кажется, это самое крутое, что я от тебя слышала, – рассмеялась я. – «Сыт по горло, тошнит от наркотиков, показушной любви и драмы, куплю хату своей маме, думаю, конец не за горами…» [12] – пропела мама, постукивая туфелькой по ножке стола. – Так и до музыкального обозревателя недалеко, – сказала я. – Если фирма обанкротится, могу пробить для тебя авторскую колонку в «Зумере»… Хочешь, поговорю с ним? – Не надо. Справедливости ради, он старается взяться за ум. Молодой пастор приезжает к нему чуть ли не каждый день. Вчера я даже поймала его у машины, на которой он приехал, и пожелала терпения и сил. Они Библию изучают вместе, представляешь! Я вспомнила, как Тайлер и этот самый пастор смотрели друг на друга в ту ночь, когда подбросили меня до «Кей-Тауна». Скорее всего, они были любовниками. Просто друзья не поедали бы друг друга глазами. – Библию? А, ну тогда все точно будет хорошо, – ответила я, пряча улыбку. – Что произошло в кабинете отца, когда меня не было? – спросила мама, резко меняя тему. Она то и дело поправляла воротник, словно ей было тяжело дышать. Я отпила кофе и, размазывая вилкой ягодный соус по тарелке, все рассказала. О том, как отец позвонил мне и сказал, что плохо себя чувствует. Как я прилетела к нему сломя голову. Как в его кабинете вместо него оказался Дерек. Как он начал с извинений, а закончил тем, что снова накинулся на меня. И если бы не Митчелл, который приехал со мной и услышал мои крики, то все повторилось бы снова. – Ты веришь мне? – спросила я. Мне было важно, чтобы она поверила. Пусть весь мир сомневается в моих словах, но мне страшно нужно было, чтобы поверила мама. Она утерла красные глаза и крепко сжала мою руку. – Кому же мне еще верить, как не тебе? – проговорила она. – Что было дальше? – Митчелл пришел мне на помощь, врезал Дереку и велел мне идти в машину. В гостиной я встретила отца и сказала ему, что отказываюсь от права наследования и знать его не хочу. Нет иного пути остановить его с этим бесконечным сватовством… – Отмени это решение, Ванесса, – сказала мама, поднимая на меня огромные красные глаза с немного размазанной тушью. – Нет, – упрямо ответила я. – Если отец не считает меня за человека разумного, способного самостоятельно распоряжаться нашим бизнесом, то может пустить свою компанию с молотка. Мне нет до нее дела. – Вообще-то отец очень переживает о тебе. Если бы ты только могла приехать к нам и поговорить с ним… – Боже упаси, – ответила я. – Этого не будет. Он заманил меня! Заманил в тот кабинет! Зная при этом, что Дерек сделал со мной! Мама тяжело вздохнула и снова сжала мою руку. Оладьи стыли на тарелке, и ни я, ни она не могли наконец начать есть. – Ты не собираешься вообще приезжать в наш дом? Не можешь же ты вечно жить у друзей. – У этого друга могу. Он не против и всегда меня поддержит. И тут мама поняла, что к чему. Ее глаза расширились, и она спросила: – Ты живешь с этим парнем, Митчеллом? Я думала, что ты поселилась у Магды, а он просто вещи забрать помог. Боже, только не говори мне… – Да, я живу с ним. Она покачала головой, взяла вилку и распилила оладьи надвое. Так энергично, что соус брызнул во все стороны. Забрызгал даже ее белый немыслимо дорогой жакет с золотыми пуговицами, но она даже не заметила этого. – И как тебе с ним живется? Ты хотя бы узнала его? Кто он? Откуда он? Что у него за семья? – Он совсем не похож на Дерека. Вот и все, что я скажу. Мама вдруг рассмеялась, приложила салфетку ко рту. – Ванесса, детка, быть непохожим на Дерека – это чертовски мало. Это так мало, что с таким же успехом ты могла бы предложить себя первому встречному на улице. Что если этот тип совсем тебя не достоин? – А почему не достоин? Что тебя смущает? Его татуировки? Его внешний вид? Или то, что он работает курьером? Тебе не кажется, что это бесчеловечно – судить о ком-то так поверхностно? – Да ничто меня не смущает, Ванесса. Я всего лишь говорю, что ты вообще не знаешь его, и прошу подумать над тем, что заставляет тебя жить и спать с ним. Может быть, этот малец просто голову тебе заморочил. Мы помолчали, долго, минут пять. Съели молча оладьи и допили кофе. Я все это время думала над ответом. – Знаешь, рядом с Митчеллом я чувствую себя принцессой. Как будто у меня корона на голове, а он – рыцарь, который ради меня стрелу поймает и кровь прольет. И если этого недостаточно, чтобы влюбиться в мужчину, то что еще нужно? Благородное происхождение? Крутая профессия? Дом в Килларни? Ролексы и мерсы? Ну так все это было у меня, мама, и могу сказать, что толку от этого не много. Это просто золотая шелуха. А под ней все может оказаться гнилым до самой сердцевины. Мама ничего не ответила. Поковыряла вилкой в тарелке и подытожила: – Это все красиво в теории, но есть один вопрос, на который тебе в итоге придется ответить, а именно: что он может тебе дать? – Да много чего! Защиту, покой, безопасность, личное пространство, заботу, уважение, адекватность, здоровую психику, нежность, ласку, позитив, дружбу, поддержку, понимание, желание просыпаться утром, счастье, уверенность в себе, серотонин, крепкую руку, надежное плечо, чувство, что со мной никогда ничего не случится. Мне продолжать? Этого достаточно? Или ты бы хотела видеть еще и мерс в этом списке, а без него все перечисленное не стоит внимания? Мама долго переваривала услышанное, опустив глаза и сжимая в кулаке вилку. – Может этого и достаточно, милая, – наконец сказала она. – Я всего лишь хочу, чтобы моему ребенку было хорошо. Конечно, не в мерседесах счастье. Особенно, если один у тебя уже есть. * * * В конце января Магда затащила меня в кинотеатр на какую-то страшно популярную мелодраму о мафиози, который похитил девушку и решил держать ее в плену, пока она не влюбится в него. Примерно на середине я малодушно соврала Магде, что пролила на себя колу и мне нужно домой. Вышла из кинотеатра и, пытаясь успокоиться, побрела домой под дождем. На самом деле меня трясло от увиденного, и чувство бессильного гнева клокотало внутри. В том, чтобы похитить человека, держать под замком и принуждать к жесткому сексу, вообще-то не было ничего романтичного. Не было ничего притягательного в мужчине, который решил, что женщина будет принадлежать ему, и точка. Меня пугала ярость и сексуальная агрессия, которая была возведена в статус волшебной грезы – причем не только в этом фильме, но и во многих других. Насилие надевало маску романтики, ослепительно улыбалось и выходило на сцену. Оно, как селебрити, пожимало всем руки, заигрывало с репортерами и позировало перед камерами. Засахаренное, романтизированное и украшенное вишенкой, пролезло в повседневную жизнь. Отовсюду рекламировали фильмы о насилии и книги о насилии, в которых страстные агрессоры, окутанные магической аурой, просто не знали, как еще проявить свою любовь, если не через жестокость и абьюз. По плохишам, без разрешения лезущим к тебе в трусы, сохли все школьницы. По наглым подонкам сходили с ума даже мои коллеги – интеллигентные женщины за тридцать. Агрессивные мачо, помешанные на доминировании, возвели унижение в ранг искусства и смотрели на тебя со всех рекламных щитов. Но, черт, какое бы имя оно ни брало, в какие бы наряды ни рядилось, насилие оставалось насилием! Женщинам просто шептали «люблю» в перерывах между сексуальной эксплуатацией и полной эмоциональной выжимкой. Им дарили подарки, их осыпали комплиментами, но при этом продолжали плевать на принцип согласия и их собственное мнение. Оскорбляли, держали в плену, совали им член в рот при каждом удобном случае… Любовь? Да нет ее здесь, и не было. Нас просто обвели вокруг пальца. Мы едим дерьмо вместо тирамису и просим еще… Я шла домой, энергично перешагивая через лужи, и очертания будущей статьи для «Зумера» уже принялись вырисовываться в моей голове. Я уже представила, как задаю читателям наводящие вопросы: «Ладно, а если мы заменим богатого сексуального мафиози на какого-нибудь жуткого маньяка из соседнего подъезда, который совсем не красавец и с деньгами у которого тоже туго. На досуге он любит делать чучела из бродячих кошек, а по вечерам берет бинокль и подглядывает в чужие спальни. А еще ему хочется женщину, но те считают его чудаковатым и не хотят иметь с ним дел. И вот этот самый тип решает похитить вас и держать в своей квартире, пока вы в него не влюбитесь. Еще он намерен заняться с вами сексом. И не один раз. Даже если вы этого не хотите. А теперь вопрос: считаете ли вы эту ситуацию по-прежнему романтичной? И если нет, то что именно оттолкнуло вас от этого типа? Бедность? Отсутствие физической привлекательности? Почему этот похититель автоматически теряет свой романтичный ореол и превращается в банального маньяка? А может, из любых отношений стоит мысленно вычесть статус, молодость, деньги и сексапильность – и тогда сразу станет ясно, в чем их суть? Может быть, в агрессивных хищниках на самом деле нет ничего прекрасного и романтичного – соскреби с них красивую глазурь из статуса и богатства и увидишь вещи в настолько неприглядном свете, что захочется выть…» Митчелл вернулся поздно, так что у меня был весь день, чтобы закончить статью. Я дала ему черновик и спросила, что он думает. – «Останется ли сказка о романтическом абьюзе сказкой, если из нее вычесть статус и богатство?» – прочел он вслух последнюю строчку моей статьи и откинулся на спинку дивана, задумавшись. – Интересный вопрос. Думаю, что нет. – И я так думаю. Любая пришла бы в ужас, если бы ее похитил какой-то жуткий маньяк, живущий в подвале и питающийся отбросами. Однако если маньяк владеет островами и особняками, и выглядит, как Микеле Морроне [13], то его можно простить. И даже мечтать о нем. Что с нами не так? Сегодня я была в кино, а там примерно полсотни женщин и юных девчушек взахлеб смотрели фильм, где героиню похитил и принуждал к сексу какой-то мафиози. Это вообще как? – спросила я Митчелла, обхватив колени руками. – Возможно, это просто сексуальные фантазии, а фантазии не имеют ничего общего с тем, к чему мы готовы в реальности. Два непересекающихся мира. – Но фантазии могут трансформировать психику, они могут влиять на нее и со временем превратить во что угодно. Они подготавливают почву. Я боюсь, что все эти книги и фильмы по чуть-чуть вдалбливают, шепчут юным девчушкам, что домогательства, насилие и унижение – это просто темная разновидность романтики. Митчелл, даже я, взрослая женщина, которая пишет статьи на социальную тематику и закончила Тринити, год жила с человеком, который настолько умело мог мной манипулировать, что даже очень жестокие вещи воспринимались мной как норма и как нечто, что я сама заслужила. Что говорить о юных и наивных? А больнее всего то, что эти книги в основном пишут женщины. Практически все книги о нездоровых отношениях и бесчувственных подонках, окутанных романтической аурой, написаны женщинами. Зачем мы так сами с собой? Мы доказываем и нашептываем другим, что назвать женщину сукой и сунуть ей руку в трусы без разрешения – это на самом деле горячо и романтично. Избить, потому что приревновал, – нормально. Похитить и заставить подчиняться – волшебно. И, проворачивая все это, мы сбиваем с толку и толкаем к пропасти целое поколение девочек. Боже, я правда не понимаю, почему женщин так сильно влекут агрессивные подонки. – Я не выныриваю из книг по биологии с тех пор, как решил поступить на медицинский. Хочешь посмотреть на все это с точки зрения эволюции? – спросил Митчелл, загадочно улыбаясь, словно был фокусником, предлагающим мне волшебный трюк. – Давай, – кивнула я, отчаявшись найти хоть какое-то объяснение всему, что я видела вокруг. – На молодой возраст приходится пик выработки тестостерона у мужчин. Факт. А его повышенный уровень прямо коррелирует с жестокостью и агрессией. Большинство тех, кто сидит в тюрьме, – это мужчины до тридцати лет. Тоже факт. А у наиболее жестоких преступников были обнаружены самые высокие уровни тестостерона. Это не случайность. Паззл складывался именно в такую картинку миллионы лет. Всем нашим предкам, вплоть до лобстеров, нужно было бороться за ресурсы и уничтожать соперников. Агрессия была нужна. Агрессивных любили, выбирали и почитали. У нас в крови засела тяга к тем, кто жесток. Женщинам сама природа шепчет: «Если он жесток, то будет победителем, а значит ему стоит подарить свои яйцеклетки», – улыбнулся Митчелл. – Прошли тысячи лет, но какая-то древняя зона в мозгу до сих пор сигнализирует прекрасному полу, что агрессия – это первый признак прекрасного победителя. – Что же ты наделал, мозг, – простонала я. – Он не поспевает за развитием социума. Он не в курсе, что мы уже вышли из пещер. Он не знает, что агрессия в нашем новом мире чаще вредит, чем помогает. Агрессорам сложно строить карьеру, сложно уживаться в коллективе, у них гораздо больше проблем с законом. Наступает время тех, кто адекватен и умеет идти на контакт. – Но нас по инерции манят ненормальные и жестокие.