– Неужели ты спешишь? – ответил он, сжав мои плечи и заставив развернуться. Меня словно парализовало, дыхание стало прерывистым, как хрип умирающего. От ужаса я не могла даже плакать. Дерек рывком сдернул блузку с моих плеч. Пуговицы полетели во все стороны, запрыгали по полу. Вслед за блузкой расправился с лифчиком – разодрал его голыми руками. – Ты все такая же, – сказал он. – Такая, как я помню. Словно ушла только вчера… Как оно было? С этим курьером? Лучше, чем со мной? Я не пошевелилась. Тремор стал таким сильным, что напоминал предсмертные конвульсии. Я обхватила себя руками, лишь бы те не дергались в воздухе, как подключенные к электродам. – Отброс хорошо тебя трахал? Или он только кулаками махать умеет? Легкие окончательно подвели меня. Я схватилась за горло, пытаясь вспомнить, как дышать. Я уже знала, что будет дальше, – будто видела в магическом шаре. Он начнет душить меня, а потом… – Совсем не изменилась. Такая же заторможенная и холодная. Будто вмерзла в лед. Наверно, даже мертвеца можно расшевелить быстрее, чем тебя, Ванесса. Дерек сжал мою шею и втолкнул в душевую кабинку. Я задела спиной полку. На пол посыпались бутылки и зубные щетки. Он сорвал душевую насадку и намотал металлический шланг вокруг моей шеи. Я сопротивлялась, пыталась удержаться на ногах. Мои пятки скользили и дергались на мокром полу. Снова открылось рассечение на лбу, и кровь брызнула в разные стороны – все вокруг было в красных разводах: и стены, и кафель, и Дерек. Он ослабил металлический узел, когда я почти отключилась от удушья. Пот лил с его лба, ткань брюк натянулась в промежности, он был возбужден так сильно, что трясся. Я лежала на ледяном кафеле. Потолок казался таким низким, будто готов был обрушиться и раздавить меня окончательно. Красные капли застыли на пластике душевой кабинки. Всюду валялось стекло: вдребезги разбилась какая-то бутылка. Дерек включил воду, чтоб смыть кровь с моего лица и груди. Струи врезались в мою кожу, как жала. – Не забудь открыть, когда привезут еду, – пробормотала я в полуотключке. – Не пропусти звонок. – Жаль, что мысли о еде до сих пор занимают тебя больше, чем мысли обо мне, – ответил Дерек. Он заставил меня сесть и расстегнул ширинку. Тьма разлилась перед глазами. Его руки легли на мой затылок. Я ждала звонка в дверь, воя сирены за окном, но их все не было и не было. Шум воды и хриплое дыхание Дерека поглотили все звуки извне, что могли проникнуть в это место. Место, где я погибну. Я опустила глаза и внезапно увидела, что у Дерека нет обуви на ногах. Да и ног тоже нет. Вместо них из штанин выглядывали щупальца осьминога. Черные, блестящие и гладкие, как смола. Толстые, мясистые присоски сочились голубоватой жидкостью, которая растекалась по полу. Он больше не был человеком. Он был смертельной тварью, насквозь пропитанной ядом. Его пот, кровь, слюна, сперма – все вызывало интоксикацию, паралич, остановку сердца. Я моргнула, и видение исчезло. Моргнула снова – и щупальца вновь были тут, повсюду: торчали из штанин его брюк, шарили по моему затылку, вываливались из расстегнутой ширинки. Содержимое моего желудка подступило к горлу, и меня стошнило, сильно, фонтаном. Дерека это не смутило. А, может, даже завело еще больше. Он рывком поднял меня на ноги, прижал к стене, навалился, и его щупальца принялись срывать с меня последнюю одежду, терзать мое тело, заливать ядом все, к чему прикасались. Я сглупила, когда побоялась умереть. Теперь я хочу умереть. Я устала есть пригоршнями этот яд, уж лучше смерть, спать в земле на траурном бархате, стать травой и ничего не чувствовать… Дверь распахнулась так резко, что из нее вылетело стекло. Кто-то стоял в полумраке на пороге. Потом он шагнул вперед, в полосу света, и я увидела его глаза – голубые, как газовый огонь, обрамленные темными ресницами. Над правой бровью было тонкое серебряное кольцо, а левую рассекал надвое тонкий шрам: казалось, что бровь перечеркнута невидимым штрихом. Чудовищно долгую секунду я смотрела на Митчелла, а Митчелл смотрел на меня. Я заставлю себя забыть многие вещи, но не смогу стереть из памяти этот момент: я, он и чудовище между нами. Секунда, растянувшаяся на века. Время, застывшее в камень. А потом снова наступил хаос: звенело стекло и грохотали двери, падали зеркала и брызгала кровь. Кто-то плакал: то ли я, то ли кто-то другой. Щупальца выпустили меня, я упала на пол, но не почувствовала боли. И через мгновение все стало тихо: меня словно завернули в бархатный вакуум, в тишину. Пульс замедлился. Страх смерти отступил, и безумная, животная боязнь за Митчелла – тоже. Он справится с Дереком. Никаких сомнений. Даже если у того будет оружие в кармане или ярость утроит его силу – Митчелл победит. Когда Дерек спросил, что я хочу на ужин, я сказала: острые крылья. Три порции. А значит, полицию Митчелл вызвал тоже. * * * Я открыла глаза. Надо мной навис потолок ванной комнаты. Все той же. Кто-то перевязывал мне голову и вытирал салфеткой лицо. Чьи-то руки в голубых перчатках мелькали перед глазами. Откуда-то доносился голос Девлин, разбавленный всхлипами. – Все в порядке, – сказала незнакомка в желто-оранжевом жилете. Фельдшер. Я моргнула и внезапно сквозь застилающий глаза туман разглядела Митчелла. Его лицо плыло надо мной в серебристом тумане. Я присмотрелась и увидела в его глазах то, чего не видела никогда прежде: слезы. Глава 28 Трещины, залитые золотом Полгода спустя – Гороскоп на октябрь! Рыбы наконец нырнут в свой океан любви и счастья. Черная полоса закончится, а белая будет такой долгой, что ее со спокойной совестью можно назвать новой эпохой. Горести отступят. Боль уйдет в историю, станет просто воспоминанием. Рыбы, это ваш шанс перевернуть страницу. Метеорология обещает заморозки, зато астрология – жаркие ночи! Вероятен выигрыш в лотерею или весточка от старого друга. Так что, Рыбы, купите лотерейный билет и проверяйте почтовый ящик! Девлин откладывает свежий номер «Зумера» и подмигивает. Я не могу сдержать смех. – Признайся, ты просто придумываешь то, что люди хотят услышать, – закатываю глаза я. – Ну нет, я провожу сложные вычисления. Выигрышные лотерейные номера не подскажу, извини, а вот жаркие ночи я видела в расчетах своими глазами! – хохочет Девлин. Я отвожу взгляд. Чувствую капли пота, проступающие вдоль позвоночника. Жаркие ночи – о, это добро ждет меня разве что в следующей жизни. Девлин открывает еще одну бутылку сидра и протягивает мне. Я пью, подставляя лицо солнцу. Мы только что закончили украшать гостиную родительского дома к вечеринке: годовщина у родителей. – Как ты вообще? – спрашивает Девлин. Мы сблизились после той ночи. Она чуть не погибла тоже. Дерек так сильно приложил ее головой об дверной косяк, что она до сих пор восстанавливается. Мучается от сильнейшей головной боли, сидит на таблетках… Я простила ее за то, что она устроила мне встречу с ним. Смогла понять, что она тоже была жертвой, которую запугали, использовали, заставили потерять связь с реальностью. Дерек убедил ее, что хочет просто поговорить со мной, и она боялась отказать ему. – Более-менее, – отвечаю я. – Вы с Митчеллом все еще не вместе? Девлин часто упоминает Митчелла. Буквально каждый раз, когда мы видимся. Историю о том, что Митчелл сделал с Дереком той ночью, я слышала уже раз сто, но каждый раз снова слушаю с удовольствием. «Митчелл просто уничтожал его голыми руками, как машина, пока не приехала полиция… Моя мама квартиру потом три дня мыла. Дерека оттуда уносили, представь! Увезла скорая без сознания… Мама нашла его зуб за унитазом, и я повесила его на нитку как напоминание о том, что вселенная не слепа! Что у нее есть глаза – во-о-от такие, которыми она все видит!» Я обожаю эту историю. И ненавижу. Каждый раз, когда Девлин рассказывает ее, мне хочется и смеяться, и пролить все слезы. Я и жалею, что не увидела все своими глазами, и радуюсь, что потеряла сознание так быстро. Но чаще всего я стараюсь просто не думать об этом, потому что в ту ночь Митчелл увидел меня униженную и использованную, грязную и разрушенную, голую в луже крови и рвоты, с ног до головы опутанную щупальцами жуткой твари. Да, мне уже тысячу раз сказали, что это не моя вина, но меня все равно пожирает стыд, когда я думаю об этом. Страшный стыд. Я вспоминаю взгляд Митчелла, и у меня сжимается нутро, как будто я падаю вниз с высоты. Я по-прежнему встречаюсь с психологом два раза в неделю. Каждый раз Софи словно открывает мою душу волшебным ключом и выметает оттуда очередную горсть боли и печали. Но с этим стыдом, который я чувствую перед Митчеллом, пока ни она, ни я не смогли совладать. Это одна из причин, по которой я больше не могу общаться с ним. Даже просто по-дружески. Мне тяжело думать о том, что он видел меня в минуту абсолютной ничтожности, в самой нижней точке… Митчелл не раз предлагал мне помощь, хотел быть рядом, пока шел суд, но я отказалась. Это было выше моих сил – позволить ему узнать о моих отношениях с Дереком в деталях. Тогда он решил, что именно это мне и нужно: дистанция, – и оставил меня в покое. Если, конечно, то место, где я в итоге оказалась, можно назвать покоем. Это скорее длинная, непрекращающаяся летаргия. Я функционирую, я работаю, я дышу и стараюсь не раскисать, но все словно вполсилы, на холостых. Я часто плачу и не могу собрать себя воедино – будто я не человек, а горстка стеклянных шариков. Софи говорит, что мое состояние – не камень, а вода, оно будет меняться, мне станет лучше. Говорит, что психика – это не орган, а процесс. Но пока мне кажется, что я застряла в своем горе, как бабочка в смоле. И эта смола скорее застынет в камень, чем растворится. – Мне кажется, ты бы быстрее встала на ноги, если бы не избегала его, – говорит Девлин. – Нам нужны близкие люди, друзья, любовники. Разговоры и секс – панацея от всего. Уверена, психолог говорит тебе примерно то же самое. Я только головой качаю. Хорошо, что токсичные отношения не успели покалечить ее. Эта отрава разъедает быстрее концентрированной кислоты, но Девлин как-то сумела выскочить из нее раньше, чем сгорела. – Митчелл заслуживает лучшей доли, – говорю я. – Может, позволь ему самому решить, что есть эта лучшая доля? Он взрослый человек, – замечает Девлин, отпивая из стакана. – Когда ты виделась с ним последний раз? Если что, у меня нулевой интерес. Мы с Эндрю встречаться начали. Он предсказуем, как дни недели, но после Дерека я просто тащусь от предсказуемости. Господи! Кто бы знал, что нет ничего круче предсказуемости! А еще мы идеально подходим друг другу по лунному знаку зодиака. Шутка ли! – добавляет она на полном серьезе. Я допиваю сидр залпом, больше всего желая, чтобы Девлин сменила тему. У меня больше нет сил говорить о Митчелле. Каждый раз, когда я слышу его имя, мне хочется упасть на пол, как пятилетка, и рыдать. Но она повторяет вопрос: – Ну так когда? Давно? – Мы не виделись полгода, – отвечаю я и вдруг сама ужасаюсь тому, как это долго. Это чуть ли не вечность. – Интересно, как у него дела. Он, наверно, уже поступил в университет, – слышу я, и из кухни выходят Эми и Магда с черничными кексами на подносах. – Хватит подслушивать, – говорю я, закатывая глаза. – Мы не можем, мы слишком обеспокоены твоей личной жизнью, – так серьезно говорит Магда, будто она как минимум сенатор на трибуне, а моя личная жизнь – это предмет государственной важности. Я начинаю смеяться, и мои подружки тоже. – Спасибо, – говорю. – Я тронута, госпожа сенаторша. Мама заходит в комнату, садится с нами, мы и ей наливаем сидра. Она обожает моих коллег, со всеми успела подружиться. Ей кажется, что без них я бы совсем скисла. – Миссис Энрайт, – окликает ее Девлин. – Что бы вы могли сказать нам с высоты своего жизненного опыта о мужчинах и отношениях? Я уверена, вам есть чем поделиться. Мама смеется, пьет сидр, оттопырив мизинец, и говорит: – Есть одна древняя мудрость, к которой я мысленно возвращаюсь снова и снова. И всем рекомендую осмыслить ее глубину. Она звучит так: если ты постоянно плачешь, находясь в отношениях, то тебе стоит остановиться и спросить себя: «Мужчина ли тот, кто со мной рядом? Или это гребаный лук?!» Мы все хохочем, и я громче всех. Все это больше смахивает на анекдот, чем на древнюю мудрость. Но тем не менее, я тут же представляю Дерека с луковицей вместо головы и в костюме из луковой шелухи. Глаза начинают слезиться от одного воспоминания! Я мысленно стряхиваю его со своей дощечки в большой мусорный бак и закрываю плотно крышку.