Мне кажется, я начинаю забывать, как он выглядит, смеется, держит сигарету, целуется… Вчера я едва не разревелась, когда увидела «Унесенных ветром» [23] в книжном магазине. Его имя преследует меня повсюду. Многие вещи вызывают такие сильные, болезненные ассоциации, что приходится избегать их. Я почти не заказываю корейскую еду, стараюсь не ездить в Таллу или в те места, где мы бывали вдвоем, и давно удалила из своего плейлиста все песни Мика Фланнери [24] – мы с Митчеллом слишком часто слушали их, пока были вместе. «На самом деле это хорошее время, чтобы встать на ноги, осмыслить пережитое, понять, что тебе вообще нужно от отношений с кем бы то ни было, и самое главное – залечить свою травму, – однажды сказала Софи. – Не залечив ее, не стоит начинать встречаться даже с самым прекрасным парнем. Самолет с неисправным шасси будет раз за разом терпеть катастрофу, как бы хорошо он ни летал…» Теперь, постфактум, я понимаю это. Слишком много забот и переживаний можно подкинуть другому человеку, если не исцелить то, что у тебя болит. Но также я осознаю, что другие люди могут быть важной частью твоего исцеления. Нужно только найти баланс. Когда я встретила Митчелла, мне нужны были поддержка, защита и новая модель отношений, которую я могла бы примерить на себя. Все равно что носить военный комбинезон целый год, а потом вдруг увидеть роскошное платье в витрине – любая не устояла бы. Мне нужно было поверить, что я создана не только для грязи, траншей и перебежек под пулями, но и для бала, танца с галантным партнером, прогулки на карете под звездным небом. И Митчелл легко убедил меня, что да, для бала и кареты я создана тоже. Вернись я вдруг в прошлое, я бы начала встречаться с ним снова. Без сомнений. Чего бы это ни стоило. Я бы швырнула себя навстречу его любви, как парашютисты швыряют себя навстречу небу. Я хотела выжить после отравления, а он был антидотом, который мне сама судьба протянула на блюдце. Он был самым драгоценным подарком из всех, что получала. Без пафоса и преувеличения именно так. И пусть я потеряла этот подарок раньше, чем успела до конца развернуть оберточную бумагу, я не жалею о том, что обладала им – пусть даже так недолго. Это были целительные и очень добрые отношения. Мы не проецировали друг на друга свои травмы, не впали в нездоровую созависимость и ничего не требовали друг от друга, кроме человечности и адекватности. И даже то, что Митчелл не преследовал меня после расставания, не названивал, не давил, а уважал мое решение, – стало еще одним подтверждением, что эти отношения были прекрасны. Возможно, однажды я наберусь смелости начать с кем-то роман. Митчелл к тому времени наверняка тоже кого-то встретит – женщины не настолько слепы, чтобы не увидеть бриллиант среди гравийной крошки. Не знаю, пересекутся ли наши дороги снова, но, как бы то ни было, я не смогу забыть чувство защищенности, покоя и полной расслабленности, которое испытывала рядом с ним, и всегда буду искать в отношениях нечто похожее. В конце концов, в моем багаже есть не только мрак, боль и стыд, Митчелл оставил в нем множество драгоценных вещей: доброту, нежность, готовность стоять со мной на одной ступеньке – не выше и не ниже, и глубокую уверенность в том, что я сексуальна и достойна любви. Я буду хранить все эти драгоценности, доставать время от времени, пристально разглядывать, перебирать и помнить. Чтобы однажды не пропустить в ком-то другом. Я снова слышу песню «Trouble» [25], пока еду от психолога домой. Ее слишком часто крутят по 104FM, пора бы запомнить и держаться от этой радиостанции подальше. Воспоминания накатывают взрывной волной. Лицо начинает гореть, будто я стою у костра. Под эту песню мы с Митчеллом однажды танцевали на балконе. На мне был его пиджак, а под ним – ничего. Я так бесстыдно жалась к нему, что он завелся и шепнул мне, что мы сейчас – просто бесплатное порно для всей улицы. «Наконец-то мир дождался этичного порно», – объявила я, и он рассмеялся. Какой же нескончаемой эйфорией были те дни, я с утра до ночи чувствовала себя пьяной без алкоголя… Ну вот я снова думаю о нем. Больно, глаза на мокром месте. Я ищу бумажные салфетки в бардачке и внезапно нахожу ту самую зажигалку. «Если хочешь секса со мной, то улыбнись, когда отдашь ее обратно». «Пожалуйста, хватит!» – обращаюсь я ко вселенной, захлопываю бардачок и в этот момент вижу, как меня обгоняет курьер – какой-то незнакомый парень, но у него такая же куртка со светоотражающими полосами, как у Митчелла, и это просто разрыв сердца. Практически все – разрыв сердца вот уже шесть месяцев. Все напоминает о нем, включая сегодняшний вечер – он ужасно похож на тот, когда мы с Митчеллом впервые встретились: снова льет дождь как из ведра, вода смешивается с воздухом, огни габаритных огней так ярко отражаются от мокрого асфальта, что кажется, дорога сделана из стекла. Чувство дежавю внутри сильнее порывов ветра и шума дождя. Кажется, что я перенеслась в прошлое и сегодня – тот самый день, когда мы с Митчеллом впервые встретились. Я даже вижу впереди силуэт велосипедиста и тайно желаю, чтобы я в этот миг действительно оказалась в прошлом. Пусть велосипедист потеряет управление, пусть проезжающий мимо курьер остановится, пусть я выбегу из машины и снова увижу его – мою судьбу с глазами, голубыми, как газовое пламя… Но на этот раз велосипедист не падает. Он уверенно мчит вперед, пока не растворяется в ночи. * * * Я люблю позднюю осень. Промозглые туманные утра и ранние вечера, запах дыма из каминных труб и низкое небо. Затяжные дожди, окна в бриллиантах мелких капель, красные ягоды и желтые листья. А еще увядшие розы и ветер, поющий в каминной трубе. И разливающаяся в воздухе тоска по чему-то, чего ты никогда не знала и никогда не имела. Наверное, осень – это перманентное состояние моей души. Время остановиться, оглянуться, сжечь мосты, построить новые. Отпустить то, что тревожит. Исцелить то, что болит. Забыть все, что должно быть забыто. Ну или хотя бы попытаться. Я снова на вечеринке – на этот раз празднуем Хэллоуин в гостях у Эми. Дом весь в бумажных скелетах, пластиковых черепах и войлочных воронах. Я весь день вырезала Джокера из тыквы и пекла ореховое печенье вместе с Долорес, дочерью Эми. Вечером приехали Магда и Девлин на машине, украшенной акриловой паутиной. Осталось раздать конфеты соседским детям, разлить по кружкам глинтвейн и включить ужастик, который будет больше смахивать на комедию. После всего, что я пережила, кино больше не в силах меня испугать. Я не фанат Хэллоуина: не люблю видеть кровь или синяки, даже нарисованные. Радуюсь, когда время близится к глубокой ночи, и поток ряженых детишек резко иссякает. Последние посетители приходят ровно в девять. Дверной звонок хохочет ведьмовским смехом. Я вытираю руки о передник, распахиваю дверь и несколько долгих секунд не могу прийти в себя от изумления. – Ванесса, открой! – командует Эми из кухни. – Там не дети, а доставка! Я заказала еду. Я и сама уже вижу, что это не дети. Сердце бьется как сумасшедшее. Перед глазами будто взорвался воздушный шар с конфетти: все мелькает, кружится и блестит. Руки дрожат так сильно, что я прячу их в задние карманы брюк. Митчелл стоит у нижней ступеньки крыльца: в одной руке бумажный пакет, в другой – черный глянцевый шлем – очевидно, пересел с велосипеда на мотоцикл. Капли дождя блестят на кожаной куртке. Волосы стали чуть длиннее, только виски, как обычно, выбриты под ноль. Я разглядываю его, жадно поедаю глазами. Меня словно парализовало, я не могу сделать ни шагу, стою как статуя на пороге и не шевелюсь. Внутри – боль страшной силы и такая же эйфория. Митчелл разводит руки в стороны, раскрывая объятия, и я срываюсь с места. Сбегаю по ступенькам и оказываюсь в его руках. Он обнимает меня, прижимает к груди. Золотая пыль плывет перед глазами, как перед обмороком. Я обвиваю руками его шею, он пахнет дождем и одеколоном, аромат которого я мгновенно узнаю: я столько раз засыпала, дыша им. Ощущение узнавания и близости такое сильное, что я чувствую себя пьяной. Пьяной, обкуренной, наевшейся экстази. – Несса? Это правда ты? – говорит он, взяв мое лицо в ладони. – Как ты? – Хорошо. Вроде бы. А ты? – спрашиваю я. – В полном шоке. Не ожидал увидеть тебя здесь. – Я тоже, – говорю я, вцепившись в его плечи. – Но сейчас шок пройдет и, клянусь, я врежу тебе за то, что ты сделал. – Что я сделал? – вскидывает бровь он и закусывает губу, пряча улыбку. – Пожертвовал обучением ради меня. Выложил все, что у тебя было, за самого титулованного психолога, у которой запись на три года вперед и которая написала книгу о посттравматическом синдроме! Ты в своем уме? Ты хоть понимаешь, что ты натворил? – Я в своем уме, – улыбается Митчелл, поглаживая мою щеку. – И я ничего не потерял. Серьезно. Год – это ничто. Смотри, уже октябрь, до нового года рукой подать, а там всего ничего и снова вступительные экзамены. – А вдруг тебе не повезет с ними во второй раз? – Это не вопрос везения, – отвечает Митчелл, по-ребячески задорно. – Это вопрос моей гениальной памяти, а ее мне, надеюсь, не отшибет до следующих экзаменов. – Уж я надеюсь, что не отшибет! – Лучше скажи, как терапия? Тебе легче? – Легче! – рявкаю я, тыча пальцем ему в грудь. – Но не меняй тему! Если вдруг снова захочешь распродать ради меня последнее, то поинтересуйся моим мнением! Мне приятна твоя забота, но не ценой твоего будущего, ясно?! – Тебе нужна была помощь, и срочно. Все остальное могло подождать. А теперь я хочу, чтобы ты прекратила переживать обо мне, прямо сейчас, а не то я приму жесткие меры, – говорит он с улыбкой. – Жесткие меры? Это какие же? – Не знаю, увезу тебя в кофейню и буду поить кофе, пока не лопнешь. – Запредельная жестокость. – Вот именно. Или в парк аттракционов, где посажу на «вертолетики». Будет страшно, очень, но ты не сможешь убежать, пока вертолетик не остановится. – Боюсь, твой злодейский план не сработает. Ты же знаешь, что это мой любимый аттракцион? – Знаю, – сознается Митчелл. – Мучитель из тебя не очень. Просто беда. – Вот черт. Надеюсь, с этим можно как-то жить. Я снова смеюсь, и он тоже. Боже, как же хорошо с ним рядом. Как спокойно и легко. Все в нем обволакивает меня, как шелковый кокон, как сахарная вата, как теплый плед. И мысль, что я сглупила, когда отказалась от него, вдруг пронзает меня как копье. Он смог бы исцелить меня, если бы я дала ему достаточно времени. Конечно, он смог бы… Есть люди, за которых нужно держаться. Они являются к нам в самое мрачное время жизни, и там, где они идут, расступается тьма, разбегаются монстры и всходят цветы сквозь толщу пепла и битого стекла. Эти люди не будут безупречны, всесильны и порой сами будут нуждаться в заботе, но в их отношении к тебе, нежности и доброте можно найти исцеление даже от смертельного яда. Я убираю руки с его плеч, утираю лоб. Я не хочу прощаться, но не держать же его здесь до утра, вцепившись в его куртку. Смотрю Митчеллу в глаза, переминаюсь с ноги на ногу, как потерявшийся ребенок, и не знаю, как отпустить его, не потеряв лицо и не разревевшись у него на глазах. Митчелл протягивает мне пакет с едой, который я машинально беру. Он не торопится прощаться. Его глаза блуждают по моему лицу, будто стараются запомнить перед очередной долгой разлукой. Я тоже не знаю, когда мы увидимся снова и увидимся ли вообще, и эта неопределенность внезапно пугает меня до дрожи. Как приставленный к боку нож. Выдыхаю. Заставляю себя улыбнуться, хотя все плывет от непролитых слез. Пора прощаться. Я убью Эми за такие шутки, вот что. Могла бы предупредить! К таким встречам нужно морально готовиться за полгода! А потом наверно пойду поплачу в туалете, подальше от чужих глаз, как делаю это каждый день последние полгода. – Как я и думал, там жуть, что творилось, – вдруг говорит Митчелл. – Прости, что не меня было так долго. Но теперь я тут и готов услышать ответ на свой вопрос. – Какой вопрос? – переспрашиваю я, вообще не улавливая, о чем он. – Ты по-прежнему хочешь расстаться? – с улыбкой спрашивает он. И тогда до меня доходит. Он предлагает мне вообразить, что мы не расставались вовсе. Предлагает сделать вид, что не было никакой разлуки. Он просто вышел за едой, как и обещал мне в палате больницы, а теперь наконец вернулся с тремя коробками горячей «Маргариты»… Я качаю головой и всхлипываю так громко, что за моей спиной отворяется дверь. Полоса яркого света падает на крыльцо. Мы с Митчеллом стоим, как преступники в луче прожектора. Ну или как звезды Бродвея на засыпанной листьями сцене. – Ванесса, все хорошо? – шепотом спрашивает кто-то из подруг у меня за спиной. Не могу разобрать, кто именно, душат слезы. Я только киваю в ответ. Жду, когда дверь снова закроется, и шагаю Митчеллу в объятия. Он обнимает меня, зарывается лицом в мои волосы и выдыхает – будто некий бесконечный, выматывающий марафон наконец окончен. Теперь все точно будет хорошо. Октябрьский холод лезет под свитер, руки заледенели, но я чувствую такое блаженство и такую легкость, как будто гравитации больше нет и меня унесло в небо. Я пробиваю головой облака, несусь сквозь звездную пыль, нагреваюсь так сильно, что начинаю светиться. Люди превозносят любовь, словно это некое абсолютное благо, стопроцентный рецепт счастья, золотой слиток. Но любовь может быть опасна, токсична и разрушительна, если в ней нет доброты. Будь у меня минута на трибуне, я бы хотела рассказать всему миру, что любовь, как стихия, может быть разной. Как облака, может принимать любые формы. Как небеса, может быть и сказкой в неоновых оттенках, и угольным мраком. Ты можешь нарваться на такую любовь, из-под которой будешь выползать полуживой, как из-под бетонной плиты. Любовь – не всегда солнечные зайчики и хрустальные снежинки. Иногда это катастрофа: радиация, вулканический пепел и кислотные дожди…