Почему-то меня задевает такая характеристика Йена и Берга. — Почему это неумелых? Его глаза насмешливы, эту насмешку я уже хорошо знаю. — Если бы они были умелыми, разве ты сейчас была в моих руках? Но ты не пожалеешь, если будешь выполнять все мои требования. Запомнила? — А если не буду? Его лицо приближается к моему. В глазах два клинка, способных снести голову одним взглядом. Но мне не страшно, сносить нечего, я ее давно потеряла. — Я тебя уничтожу! Не желаю делить тебя ни с кем даже в твоих воспоминаниях. Я твой хозяин, и любые мои приказания не обсуждаются, а выполняются. Любые. Будешь послушной, не пожалеешь. И тут меня прорывает: — Много у тебя таких послушных? Он почти хватает меня за волосы, запрокидывает голову, глаза наливаются яростью. Это не просто сталь, это уже искры от клинка берсерка. О, Господи! Но я чувствую, что даже если он прямо сейчас убьет меня, то противиться не буду. — Одна непослушная, которую я подчиню. Хочется сказать, что уже подчинил, но одновременно рождается чувство протеста, в конце концов, я не резиновая кукла! — А если я подчиню тебя? Смех. Откровенный, веселый, задиристый: — Попробуй. Это заманчиво. — Хорошо, твои условия я выслушала. А как же мои? — Феминистка несчастная! Ну, слушаю. Я почти вскинула подбородок, стараясь выглядеть как можно решительней. Это трудно сделать, стоя практически в объятиях самого красивого обладателя стальных глаз в мире. — Ты не должен делать ничего такого, что причинило бы вред моему здоровью… — Обещаю, что не причиню. — …физическому и моральному! — почти торжествующе заканчиваю я фразу. Бровь Ларса приподнимается, он вдруг протягивает руку к столу, берет нож для отрезания кончиков сигар и… Если честно, то внутри у меня все холодеет. Не успеваю я охнуть, как его рука поднимает платье и оттягивает трусики с одной стороны, нож легко перерезает тонкую ткань. Потом следует другой бок, и эта часть нижнего белья в уже невосстановимом виде падает на пол. Нож возвращается на стол. — Это насилие над твоим моральным здоровьем? Меня бросает в краску. — Ну? — Нет. — Линн, ты сама сказала, что не ребенок, и, думаю, догадываешься, чего я от тебя хочу. Мое дыхание окончательно сбивается. Глаза Ларса смотрят лукаво: — Нет, это не все. Я хочу безумно много, к тому же я хозяин, и либо ты это признаешь, либо завтра уедешь в Стокгольм с Мартином. — Его пальцы приподнимают мой подбородок. — Ты остаешься? — Да. — Не слышу. — Да. — И будешь подчиняться? — Да. — Беспрекословно? — Да. Его взгляд смягчается. — Договорились. — И вдруг смешок: — Правильно, что решила остаться добровольно, потому что я все равно не отпустил бы тебя. — А как же выбор? — Какой выбор? У тебя выбор только один: подчиняться добровольно или повинуясь силе и получая за это наказание. — Какое? Ларс пожимает плечами: — Порку, например. — Ты… ты будешь меня пороть?! — Обязательно. Такая красивая попа просто создана для порки. Тебе понравится. — Понравится порка?! — Угу. Линн, не искушай меня, не то продемонстрирую прямо сейчас. Невольно я ойкаю. — Вот именно. А сейчас к себе в комнату и спать. Завтра в семь пробежка. Но не в той тонкой курточке, а в том, что мы привезли. Я загляну, проверю, что ты надела. — Ну, знаешь!.. — Знаю. Я стою под душем, в очередной раз пытаясь привести свои мысли и чувства в порядок. Не удается. С тех пор как я увидела первый снимок Ларса Юханссона на экране монитора в офисе Анны Свенссон, у меня все в беспорядке. Все перемешалось, один сумасшедший день плавно перетекает в другой еще более сумасшедший. Неужели так будет всегда? Сколько всего случилось за несколько дней… Еще неделю назад я не подозревала о существовании Ларса. Потом Анна с Оле, Йозеф, знакомство с Ларсом Юханссоном и его дом… Господи, он же обещал мне еще комнату… как он там сказал? Вот дура-то! Он же сказал, что есть еще комната страха и боли и он сам меня туда затащит! БДСМ, конечно же, БДСМ! Подчинение… рабыня… на что я соглашаюсь?! Он будет меня искушать… Со мной творится нечто невообразимое. Мазохистка внутри меня оказывается махровой, она восторженно попискивает от обещанного Ларсом искушения, которое только-только началось. Никакие попытки напомнить ей о том, что я не извращенка, не помогают, мои моральные принципы как-то уж очень быстро сникли, сжались в комочек и затаились. Для перевоспитания оказалось достаточно нескольких дней, но, главное, серых глаз под черными ресницами, настойчивых рук и губ. Думать о том, к чему перевоспитание приведет, совершенно не хочется… Я вспоминаю увиденные фотографии и ролики о разных пытках во время сессий. Сердце сладко замирает от ужаса и возбуждения при мысли, что пусть не все, но кое-что из виденного мне предстоит пройти в руках Ларса. Больно? Но я поняла, что согласна уже на боль. А… если он все же настоящий садист? Ну и что, та девушка погибла при самосвязывании, я сама себя связывать не собираюсь… Разговаривая вечером с Бритт, я честно признаюсь в своем «перевоспитании», правда, не рассказывая, что именно к нему привело. Подруга поняла без объяснений: — Ладно, потом подробно расскажешь, я понимаю, что тебя могут услышать. Линн, ты только не сопротивляйся, второго случая не будет! Она права, я понимаю все и сама. Но не сопротивляюсь не столько потому, что боюсь потерять Ларса, сколько потому, что мне это нравится самой. Вот так, благовоспитанные внучки строгих бабушек, обладательницы кос и любительницы скрипичной музыки на поверку могут оказаться обыкновенными мазохистками… * * * Как ни тянул, но ехать в Боден пришлось. Никто не заставлял, просто Вангер сам понимал, что встречаться с серой курицей придется. Пусть расскажет правду, все, что знает о сестре. Он надеялся, что в присутствии родителей она не посмеет врать. — Как поедешь, поездом или на машине?