- А краше того, – говорит тетенька Матрена, – схожу-ка я с тобой на базар самолично. А не то обманут тебя – ты ж цены настоящей не знаешь. А хозяева потом с тебя же спрос учинят: по что, такая-сякая, втридорога купила? А, может, не так все было, а себе ты копеечку в мошну скинула? Так мы на базар вместе и пошли. Я чугунок купила, чтобы щей наварить, убоинки[4], ведь у них-то, поди, и в пост щи скоромные, при эдаких-то деньжищах, морковки, капустки, лучку, чесночку... А потом решила: что картохи всяко-разно много потребно станет: картошка – она ведь хлебу присошка. И взяла картохи мешок, вовсе небольшой – пуда на два, не боле. Тут уж, смекаю, поясню хозяевам, что картошка – она завсегда в чести. Еле-еле все донесла, к хозяину дома сходила – дров в долг взяла, плиту растопила и поставила щи варить. Да тут и спохватилась: тетенька рассказывали, что в городе одни щи, пусть и с убоиной – не обед. Надобно им еще чего сготовить. Опять на базар побежала. Думаю, каши им сварю да со скоромным маслом – оченно хороший обед, хоть для города, хоть для какого самого главного: ажно три блюда выходит. Щей похлебают, потом мясо со щей скушают, а там и кашки с маслицем. Чем не хорошо? Да только на базаре-то и спохватилась: хозяева-то мои небось по-деревенски с одного горшка есть не приучены. Туда-сюда заметалась: надобно ж им миски купить, да и скатерку тож. А то что ж это выходит: денег – прорва, а стол газетами застелили. И тут вдруг наскочила: артельна торговля. Мисы продают знатные, важные, петухами да жар-птицами расписаны. Ох как мне те миски глянулись! Ох, как глянулись! Спросила цену – вовсе недорого. Ну, смекаю, вот за таки-то мисы, хозяева точно благодарить станут. Да тут же и припомнила: ложек-то у их тоже в заводе нет. Купила пяток ложек расписных. Так оно дешевле вышло, да и потом: вдруг придет к ним кто? Здесь поди со своими ложками не ходют... Уже уходить собралась, да увидала: мужик грузди продает. Ядреные, ладные, один к одному! Ну, я решилась: возьму хозяевам груздочков, авось потрафлю. Выбираю, стал быть, бочоночек, а тут сосед евойный в крик: возьми, мол, раскрасавица, огурчиков. Крепкие, солили со смородиновым листом, с хренком да с чесночком. Ну, мыслю: семь бед – один ответ! И взяла. А вот как я селедочку астраханскую купила, я и сама не поняла. Только ясно мне стало: в раз всего никак не можно дотащить. Я хучь и здорова, а все ж через саму себя не перескочишь. Вот я извозчика и взяла. Поторговалась с ним, так что он меня за полтинник и довез. И только я – в дверь, гляжу – охти мне! Хозяева идут. И смотрят на меня как-то эдак... Ох, святители, выносите!.. Волковы с удивлением смотрели на Грушу, что как-то бочком слезала с извозчичьей пролетки. А там громоздились свертки, бочонки, мешочки, кульки... - Э-хм, – кашлянул Всеволод-старший. – Грушенька, а вот эти... м-м-м... емкости, это вот что? Покраснев как маков цвет, девушка пискнула: - Это вот – груздочки соленые. Оченно скусные... – Тут вдруг на ее лице промелькнул испуг, – Али вы грибков не любите? - Да почему же? – Старший Всеволод вновь озадаченно хмыкнул, – А вон то? - Огурчики... Я в другой раз сама посолю, только ни бочки, ни соли, ни хрена, ни лста смородивого у меня нет, а эти, – она снова повела рукой. – Очень хорошие... А вот тут, – показала она куда-то себе за спину, – селедочка... - Тоже бочонок? - Да что вы! – девушка замахала руками. – Всего-то одного залома и взяла. Фунтов на десять, не больше... - Ага... – Отец повернулся к сыну, который трясся от беззвучного смеха, – Исходя из того, что нам купила многоуважаемая Фрекен Бок... Севка, чеши в магазин. Нам – две поллитры, а девушке... Груша, вы что пить будете? Та принялась отнекиваться, но Волков-старший ее не слушал, и велел сыну взять «для дамы на свой вкус». - И к чаю что-ни-то купи! – крикнул он вслед младшему Волкову. Тот на ходу кивнул и бросил не оборачиваясь: - Я, конечно, дурак, но не до такой же степени! – и умчался. Груша принялась хозяйничать: накрыла стол свежеприобретенной льняной скатертью, по краю которой разместились аляповатые ярко-красные петухи, расставила миски, расписанные странными существами таких цветов, что у Волкова невольно возникла мысль о фильмах ужасов и взрыве на малярном складе, разложила ложки, выставила грузди, соленые огурцы, разделанную, залитую маслом и засыпанную луком селедку... В этот момент вернулся младший Всеволод. Он выставил на стол две бутылки водки, бутылку сладкого вина "Шемаха", небрежно бросил пару шоколадок и фунтик с пряниками, а из кармана своих галифе вытащил три граненые стопки. - Папань, а надо бы и нормальной посуды присмотреть, – заметил он, с содроганием взирая на расписные миски и деревянные ложки. – А то ведь вот так... Закончить ему не дал свирепый взгляд отца. К счастью, Аграфена ничего не заметила: именно в этот момент она гордо выставляла на стол чугунок со щами. Старший Волков оглядел стол, и вдруг резким тоном поинтересовался: - А почему на столе только две тарелки? В чем дело? - Ой, а вы когось еще ждете? – заволновалась Груша. Ее волнение было понятно: вдруг еды не хватит на всех? Неужто она мало сготовила?.. Но тут же ее волнения были развеяны словами младшего Волкова. Правда, они же послужили причиной для новых переживаний... - Груша, а ты, что, с нами обедать не будешь? Девушку кинуло в жар. «За стол зовут, еще вина взяли... Сейчас подпоят, а потом охальничать примутся, – мелькало у нее в мозгу. – Вот когда лишний червонец боком-то станет...» Она хотела сказать, что прислуге негоже сидеть за столом вместе с хозяевами, но старший Всеволод усмехнулся и предположил, что она, верно, собралась их отравить, потому и не хочет есть вместе с ними. От такого предположения Груша задохнулась, и не успела опомниться, как уже сидела за столом перед новой миской, наполненной до краев ароматными, густыми щами. Старший Волков ловко содрал сургуч с водочного горлышка и плеснул в обе стопки, а младший завозился с винной пробкой, пытаясь выковырять ее без помощи штопора. Наконец, пустив в ход охотничий нож, ему это удалось, и он наполнил стакан девушки. - Та-а-ак-с... – Всеволод-старший взял ложку, попробовал щи и закатил глаза, – Обалдеть можно! Как говаривала моя жена: ум отъешь, до чего вкусно. Грушенька, вы – кудесница, волшебница, чародейка! Мелкий, ешь, пока не остыло. Ну, и за новую хозяйку дома! Стопки и стакан весело звякнули, и снова замелькали ложки. - Классные щи, – заметил Всеволод-младший. – Только, Груша, а мясо-то где? - Так мясо завсегда потом подают, – удивилась девушка. – Ой, а больше-то мне и не надо, – снова начала отнекиваться она, увидев, что парень доливает ей в стакан вино. Но Волковы не обратили внимания на ее протесты. Следующий тост выпили за Революцию, потом – за золотые руки повара, потом – за социализм вообще, и за Красные державы в частности… Груша захмелела. Ей стало хорошо и тепло, словно дома. Всеволод Николаевич своими спокойствием, добротой и какой-то непонятной мудростью вдруг напомнил ей покойного деда, разве что был много моложе. А младший Всеволод казался не то братом, не то – ухажером. «Мелкий, – хихикнула она про себя, услышав в очередной раз обращение старшего к младшему. – Ежели эдакая орясина – мелкий, то ктой-то ж крупным станет?» Она снова выпила вина, и неожиданно подумала, что если этот «мелкий» вдруг начнет «охальничать», так она не будет очень уж против. Да и если старший решиться – тоже… Младший Волоков поднялся и подошел к радиоприемнику. Щелкнул тумблером, и в комнате грянул «Марш Авиаторов». - Севка, ты допился или просто охренел? – поинтересовался отец. – Мы что строем тут ходить собрались? Тот хмыкнул и принялся крутить верньер, яростно шаря по эфиру. Но ничего подходящего для застолья не находилось… И тут вдруг Груша запела. Пела она какую-то совсем простенькую песенку, но у девушки оказались хороший слух и неплохой голос. Волковы дослушали до конца и даже поаплодировали. После чего младший Всеволод сел к фортепьяно: Прожектор шарит осторожно по пригорку, И ночь от этого нам кажется темней. Который месяц не снимал я гимнастерку, Который месяц не расстегивал ремней. Есть у меня в запасе гильза от снаряда, В кисете вышитом – душистый самосад. Солдату лишнего имущества не надо. Махнем, не глядя, как на фронте говорят.[5] Он собирался повторить припев, но тут отец внезапно резко поднялся и хлопнул его по плечу: - А пойдем-ка, мелкий, покурим, а то мы тут так уже надымили, что хоть топор вешай. Груша хотела сказать, что они и выкурили всего-то по одной папироске, и дома у нее тятенька своей махоркой куда большую вонищу разводил, но Волковы уже вышли. И тут же из-за двери раздался недовольный голос Всеволода Николаевича. Она прислушалась… -…молодец! Хорошую песню выбрал! «Солдат» – уже прекрасно, а как ты собираешься с «гвардейским корпусом» распутываться? Нет, мне просто интересно: как? - Папань, – виноватый голос Всеволода-младшего, – ну а солдат-то чем не угодил? - Тундра неэлектрифицированная! Серость непроцарапанная! «Солдат» сейчас – слово старорежимное. Это у капиталистов и буржуев солдаты, а в Красной Армии – бойцы. Запомни, неуч! И они уже снова сидят за столом. Вернее, за столом сидит один Волков-старший – младший-то снова за инструмент уселся. А у старшего в руках – гитара… Несколько коротких аккордов, красивый перебор, и отец и сын дуэтом запели «Темную ночь»[6], потом «Землянку»[7], «Эх, дороги»[8], а после – красивые, протяжные песни на смутно понятном, но точно не русском языке… Девушка слушала и даже всхлипнула, услышав: «До тебя мне дойти не легко, а до смерти четыре шага». Долго утирала слезы после слов: «Край сосновый, солнце встает. У крыльца родного мать сыночка ждет» и «Тамо ми спалише цркву, у којој венчах се млад»[9]. От сладкого вина и негромких проникновенных голосов ей стало удивительно уютно, и она даже не заметила, как закрыла глаза и провалилась в сон. Утро преподнесло ей новый сюрприз. Во-первых, она проснулась в собственной постели, хотя совершенно не помнила: как она туда попала? А обнаружив себя раздетой, Груша всполошилась, но тщательно прислушавшись к собственным ощущениям и внимательно осмотрев постель, выяснила, что девичья честь не понесла ни малейшего урона. И в этот момент раздался веселый стук в дверь: - Груша! – бодро позвал Всеволод-младший. – Вставай, завтрак готов. А то нам уже на работу пора… На завтрак оказалась вчерашняя каша, которую она просто забыла подать. Волковы залили ее молоком и все трое с аппетитом позавтракали. После чего хозяева ушли, и только тут девушка сообразила, что у нее никто так и не спросил про деньги… [1] Хин сэн току (Товар высшего качества) – лейбл на японской продукции межвоенного периода, аналог Советского Знака Качества. [2] Приказом НКВД РСФСР № 190 от 6.01.1928 г. для милиции была введена новая унифицированная форма одежды и новые знаки различия. Форма была черного цвета, и только летние гимнастерки – белого. Это же касалось и верха фуражек. [3]Help yourself (англ.) – «помогайте сами себе» – выражение, означающее «угощайтесь», «не стесняйтесь». [4] Убоина – расхожее название мяса (обычно – говядины) в сельской местности. [5] В Баснер, М. Матусовский, песни из к/ф «Щит и меч» [6] Н.Богословский, В.Агатов, песня из к/ф «Два Бойца» [7] К.Листов, А. Сурков. Другое название песни – «В землянке» [8] А.Новиков, Л.Ошанин, песня написана вскоре после окончания Великой Отечественной войны [9] Слова из народной сербской песни «Тамо далеко»