Волков-старший подошел к орудию, положил руки на маховички наводки, попробовал, повернулся к Карпухину: - Позиция открытая, закрытая? - А что? - Если закрытая – буссоль давай. Военком хмыкнул: - Уже неплохо. С буссолью работать, значит, можешь? Добре. Буссоль у тебя сорок четыре. Вон там, – рука указала на пятиглавый четырёхстолпный двухъярусный Вознесенский собор в окне, – вражеская батарея. Две трехдюймовки нашим шрапнелью вздохнуть не дают. Действуй. Волков почесал нос. «Карту бы, да артиллерийский круг, – подумал он. – Ладно, обойдемся и так…» Повернулся к военкому: - Будешь передовым наблюдательным работать. Ну-с, приступим… – Он приосанился, расправил плечи, – По вражеским орудиям. Гранатой. Взрыватель осколочный. Заряд пятый. Буссоль сорок четыре. Уровень, – он поднял руку, прикидывая высоту собора, – тридцать пять. Прицел пятьдесят четыре. Первому, один снаряд – огонь! Карпухин кивнул головой: - Влево один – ноль-ноль. - Принято. Правее ноль-семьдесят. Огонь! - Недолет! - Прицел шестьдесят. Огонь! - Вилка! - Прицел пятьдесят восемь. Огонь! - Перелет! -Прицел пятьдесят шесть. Батареей огонь! - Очередь. Второе ближе. - Батарея, свести ко второму! Огонь! - Недолет! - Прицел пятьдесят семь! Три снаряда, беглый огонь! Карпухин усмехнулся: - Лихо ты, товарищ Волков. Считай, пушечки у них накрылись. Ты где в Гражданскую-то воевал? Всеволод Николаевич замер. «Вот же, дурень старый, – вихрем пронеслось в голове. – Расхвастался, хвост распустил. Ну, и что теперь отвечать? Сейчас ляпнешь чего, а этот Карпухин и скажет: я, мол, тоже там был. Начнет товарищей вспоминать, вот и влипну я по самую маковку. И будешь потом в ГПУ объясняться… А если сказать, что за белых был? Тоже хреново: спросит, в каком лагере сидел? И что отвечать? Постой-ка… А если?..» Волков опустил голову: - Видишь, товарищ… Тут такое дело… У Махно я был… Нет, потом сам ушел. Надоел мне этот бандюган… - У Махно? – удивился Карпухин. – А разве у махновцев гаубицы были? «Твою мать! И тут прокол!» - Слушай, товарищ дорогой, – военком уставился на старшего Всеволода тяжелым, давящим взглядом. – Ты мне давай, не финти тут. Артиллерист ты, ясное дело, важный. С белыми не вязался – партстаж я твой видел. Прапорщик батареей командовать не мог, а ты мне тут высший класс показал. Сходу. Так что, давай, рассказывай… И тут Волкову пришла в голову спасительная идея. Он чуть подался вперед и, слегка понизив голос, произнес: - Видишь, товарищ Карпухин, какое дело… Попал я в пятнадцатом в плен, бежал и к сербам прибился. Дрался вместе с ними, до капитана у них дорос, а потом меня англичане на Западный фронт забрали. И попал я к ирландцам. Оттуда вместе с ребятами-республиканцами дезертировал, и в Ирландскую Республиканскую Армию пошел. Воевал за независимость Ирландии, потом – в их гражданской войне. Вот там и батареей покомандовал, и вообще – много чего было… - Иди ты! – опешил Карпухин. – Вон оно как! Ну, видать помотало тебя по свету. А я вот дальше Туркестана и не был нигде... Следующие полчаса Волков рассказывал про Ирландию, потом был поставлен на учет в запас командирского состава первой категории и получил официальное приглашение прочесть сотрудникам военного комиссариата лекцию о положении в Ирландии. Всю дорогу до дома Всеволод-младший подтрунивал над отцом, слегка обалдевшим от такого поворота дел. Но обсудив все спокойно, оба пришли к выводу: никаких серьезных последствий эта ошибка за собой не повлечет. В те времена и чуднее истории случались… Новый тысяча девятьсот тридцатый год Волковы, к изумлению всех знакомых, решили встретить, в традициях своего времени: с елкой, подарками, кучей гостей, бенгальским огнями, салатом оливье, и мандаринами. За последними пришлось ехать в Ярославль, в магазин Торгсина[5], и, к тому же, рисковать, объявляя свои валютные запасы, но отец и сын единодушно постановили: дело того стоит! Запах мандаринов и хвои напоминали о том, другом доме в совсем другом мире и другом времени… Бенгальские огни сделали после работы, в лаборатории, благо старший Волоков помнил состав. Вышли они кривовато, да и вместо проволоки пришлось использовать лучинки, но все равно вышло здоров. Старшее поколение приглашенных оценило елку, позолоченные орехи и конфеты на ветках, хотя коммунисты и комсомольцы демонстративно кривились, показательно брезгуя «старорежимным религиозным праздником». Правда, ярко-красная звезда, украшенная серпом и молотом, водруженная на верхушку зеленой красавицы, несколько примиряла политически грамотных, идейных гостей со своим существованием, хотя товарищ Куприянов в личной беседе с Волковым-старшим все-таки выговорил тому, что: «Рождество и прочие религиозные праздники недостойны советского человека». Но никаких взысканий не наложил, с удовольствием дегустировал коньяк и с воодушевлением подпевал хозяевам, а залитый майонезом оливье наворачивал так, что за ушами трещало. А в полночь все поздравляли друг друга, а потом лихо отплясывали размахивая зажженными бенгальскими огнями во дворе Козельцов прострадал три дня в мучительной борьбе между личным отношением к Волковым и долгом комсомольца и сотрудника милиции, как он его понимал. В конце концов, считая себя чуть ли не Иудой Искариотом, Василий все-таки сообщил куда следует о своем участии в «буржуазном празднике». Однако он подчеркнул, что праздник считался встречей Нового года, и дал обоим Волковым самые лучшие характеристики. Отдельно Вася указал, что в доме хранятся пистолет и револьвер английского производства и высказал свое предположение об участии Волкова-старшего в Ирландской войне за независимость. Косвенными доказательствами Василий считал именно это, не очень-то распространенное в России оружие и свободное владение Всеволодом Николаевичем английским языком. Он просил, даже настаивал, что никаких мер к Волковым принимать не требуется, но в глубине души прекрасно понимал: его просьбы и требования ни на что не повлияют: как в ГПУ решат – так и будет… Нужно отдать должное сотрудникам ГПУ: сообщение участкового надзирателя Козельцова не отложили в долгий ящик. Материалы направили в Иваново-Вознесенск[6], в областное[7] ГПУ, где и приняли решение о проверке. Никто не сможет сказать с уверенностью, почему в области решили не доверять такое дело сотрудникам из заштатного Тутаева, и отправили на место своего проверяющего… Помощник уполномоченного областного КРО ГПУ[8] Регер Макс Фридрихович Выезд на место всегда серьезно. Даже если на первый взгляд ничего особенного не предвещает. Оно конечно: праздновать Рождество для коммуниста и кимовца – не самое лучшее занятие, но… Если разобраться, то кому из нас не хочется хоть на минутку снова побыть ребенком? Вспомнить запах печенья, которое печет матушка, снова почувствовать запах табака из батюшкиной трубки и испытать судорогу восторга, увидев под елкой деревянную лошадку? Но если буржуазное Рождество празднует человек, который работает на стратегически важном заводе и который втягивает в это празднование сотрудников Рабоче-крестьянской милиции – пусть даже и одного! – это уже попахивает диверсией против Советской Власти. Вернее сказать, не попахивает, но вполне может таковой диверсией оказаться. Только Тутаев – город маленький. Как говорится: заштатный. А проще: дыра дырой. Да еще и по обеим берегам Волги. Моста нет и не предвидится. Летом – паром, а сейчас – пожалуйте по льду. И что совсем нехорошо: объект – на одном берегу, а местное отделение ГПУ – на другом. Правда, помочь местные почти ничем не могут: силенок маловато. Затребовал у здешнего начальства четверых помощников – дали двух. Извинились: сотрудников не хватает. И понять можно, и трудности их к моему делу не подошьешь. Первого из прикрепленных я на завод отправил, в Константиновский. Наказал собрать все, что в особом отделе завода на этого Волкова есть. И чтобы еще в заводскую ячейку заглянул: там тоже много интересного отыскать можно, если с умом подойти. Второго – к военкому послал. У краскомов тоже что-нибудь да найдется. Если, конечно, опять же – с умом искать. Вот только ума у местных сотрудников не нашлось. Прямо как совести у мировой буржуазии. С завода принесли отписку, бумажку формальную: все хорошо, замечательный мужик, а если про него говорят, что слесарям каким-то морды начистил, так, во-первых, это не правда, во-вторых, в тот день его и вовсе на заводе не было, а в-третьих – по шее он им дал исключительно за дело. И их потом еще и премии лишили. Вот сиди и думай: какие-такие слесаря, и что там с ними стряслось? Из партийной ячейки тоже интересную писульку дали. Выговоров у тов. Волкова отродясь не было, а тот, который был, так и без занесения, и снят давно, и вообще – не виноват тов. Волков, что их с сыном в поезде обокрали. Впору волком завыть: какой выговор, кого обокрали, в каком поезде?!! Я ведь не характеристику заказывал, а поговорить по душам: может и вскроется чего. Из военного комиссариата и вовсе такое пришло, что я за голову схватился. «Тов. Волков В.Н., герой ирландской революции (о чем справка в деле подшита), состоит в резерве среднего комсостава РККА по первой категории. К сборам привлекается наравне с переменным начальствующим составом территориальных частей». Черным по белому, да еще и с красной печатью. И все. Мне для чего знать, как он на сборы привлекается? Я про что узнать требовал? Именно этот вопрос я и задал своим прикрепленным. Стоят, глазами лупают. Хотел я их на родном немецком языке отправить по всем известному адресу, а потом по-русски уточнить, чтобы не промахнулись, да передумал. Чего с них возьмешь? Плюнул, и пошел сам все материалы собирать. На заводе мне все рассказали, как положено. Волков и впрямь толковый инженер: и какие-то режимы каких-то там кубов улучшил, из-за чего выход чего-то такого увеличился, а потери наоборот – снизились. И плюх он слесарям выдал – мое почтение, но ведь за дело. За дисциплину человек душой болеет. Секретарь партъячейки тоже только хвалы ему поет: и лекции-то Волоков читает, и на все общественные дела средства сдает в первых рядах, и когда ни попроси – выйдет не в свою смену, допоздна задержится, если для дела нужно. Честно скажу: нравиться он мне начал. Человек на своем месте, делом занят и дело свое любит. Надежный товарищ, одним словом. И вот это меня насторожило. Хуже нет, когда подозреваемый тебе становится симпатичен. Становишься пристрастным, а еще Феликс Эдмундович учил: ты должен работать с холодной головой. Никогда не поддавайся ни вражде, ни симпатии к объекту разработки. Вот с такими мыслями я и отправился к военкому. Сперва он меня развеселил. Ирландская революция, надо же? Откуда он такой дури нахватался? Битый час рассказывал мне, как Волков воевал в Ирландии, словно был там вместе с ним. Я по телеграфу заказал все, что у нас есть по войне за независимость и гражданской войне в Ирландии. Объем полученных материалов был невелик, но то, что я прочитал полностью совпадало с рассказами этого Карпухина. Так что ж это? Волков, что – впрямь в Ирландии, вместе с Майклом Коллинзом сражался? А уж вовсе меня домохозяин его добил. Прихожу, представляюсь, завожу разговор о жильце, а он мне с ехидцей так и отвечает: - Что же это, товарищ. Своих уже клевать начинаете? Ну, правильно. Еще Верньо сказал: «Революция, как бог Сатурн пожирает своих детей»[9]. У меня от такого волосы под фуражкой дыбом поднялись. - Кого это вы, гражданин, «своими» считаете? Уж не себя ли? - Нет, – отвечает. – Волкова, Всеволода Николаевича. Он ведь тоже, из ваших. Чекист. Вот тут я и вовсе опешил. Стою, понять не могу. - Извините, – говорю, – гражданин. Это вы так шутите? С чего это вы взяли, будто товарищ Волков – чекист? Он что: сам вам так представился? А тот только рукой машет: - Тоже мне, секрет Полишинеля. Ну, не представлялся, конечно, да только и мы, чай, не без глаз. Видеть умеем. Насел я на него: говори, морда буржуйская, с чего ты взял, что это – чекист? Ну он и рассказал: ходит так, словно чекисты – все военное, да полувоенное, да весь в коже. И взгляд у него цепкий, словно врага везде выискивает. И говорит так вежливо, да все – с подходцем, с зацепочкой. А потом добавил, что вот таких цепких и вежливых очень он хорошо еще по Гражданской запомнил. И все они, как один – в ЧК служили. Пришел я в кабинет, что мне товарищи выделили, сел за стол и понял: нет решения. Ничегошеньки мне все, что узнал, не дало – только дело в конец запуталось. Ну, а раз так – надо его к себе повесткой вызывать. Здесь и поговорим… Волков-старший вошел в здание городского отдела ГПУ, предъявил дежурному повестку, выяснил, в каком кабинете его ожидает товарищ Регер и поднялся на второй этаж. - Разрешите? - Прошу. Вы кто? Волков поздоровался со средних лет блондином в кожанке поверх гимнастерки, представился и положил на стол повестку: - Чем обязан?