- Ну? – поинтересовался Волков, меняя магазин у пулемета. – И что это было? Какого черта вы, кусотарэ[12], полезли в драку? Почему не стреляли? Те виновато переглянулись. Рядовой Исиро Танака смущенно произнес: - Видите ли, Ворокофу-доно[13], мы… нам не приходилось стрелять в людей… - Можно подумать, что вам штыками убивать приходилось, – хмыкнул Всеволод. А через минуту уже он стоял, смущенно опустив глаза. Оказалось, что его товарищам и штыками убивать не приходилось, а вот палками, кулаками и ногами – очень даже. Все японцы в его отделении изучали карате в подпольных школах Коммунистической партии, и все они участвовали в боях с полицией и гвардией двадцать третьего-двадцать четвертого годов[14]. И неудивительно, что в бою они решили действовать так, как умели и привыкли… - Э-э… Кхм… – произнес наконец Волков. – Значит так, бойцы. Завтра же начнем с вами занятия по использованию оружия. А еще, – тут он совершенно по-отцовски потер нос. – Поучите меня своему каратэ. А сейчас… Танака и Эндо – отконвоировать пленного в расположение. Трофеи… – Всеволод оглядел свое не слишком могучего вида войско и выбрал самого крупного, – Боец Тамая! Берешь трофейные винтовки и тащишь в часть… Отставить! Боец Хонда! Поможешь Тамаю. Старший по команде – рядовой Танака. Выполнять! Остальные, за мной! С этими словами он повернулся и зашагал дальше по улице. Оставшиеся пятеро дружно зашагали за ним. У них до сих пор не прошел боевой азарт, еще выплескивался в кровь адреналин. Им ужасно хотелось снова встретить каких-нибудь китайцев, и показать энган-сарю[15], как сыны Ямато, вдохновленные товарищем Его Божественным Величеством умеют пользоваться винтовками. А еще они страшно гордились своим командиром, который вот так, словно богатырь Бэнкей[16] смахнул десяток китайских коно-яро[17], словно камни с доски для го[18], да еще и взял в плен офицера. Наверно они бы очень удивились, если бы узнали, о чем думает их командир, идаина эийю[19] Ворокофу-сан. А в голове у парня металась одна единственная мысль: «Если бы у Хонды, как и положено, были колеса, Танака с остальными обернулись бы быстрее…» [1] Редьярд Киплинг «Boots» («Пыль (Пехотные колонны)» в переводе Ады Оношкович-Яцыны, 1922 г.) [2] Командир отделения – жаргонное сокращение, принятое в Советской Армии. [3] Старое название Пекина – столицы императорского Китая. [4] Эйтаро Хата (1878-1943) – генерал японской армии. С ноября 1929 по май 1930 командовал войсками Квантунской области (Квантунской амией). Подозревался в причастности к попытке переворота социалистов-традиционалистов 26 февраля 1936 г. В РИ в 1943 погиб в бою [5] Сиракава Ёсинори (1869-1932) – японский генерал, в 1927-29 гг. – министр армии Японской Империи. В реальной истории был близок с принцем Такамацу (Нобухито), поэтому вполне допустимо, что в альтернативной истории социалистической Японии остался на своем посту и долгое время продолжал плодотворно трудится на благо Красного Императора и Социалистической Японии. [6] Буквально с китайского – «старый город». Ныне – городской уезд Тунцзян на границе с РФ. [7] Бывшая немецкая «Otter», постройки 1908 г. [8] «Канарейка» – пренебрежительное прозвище китайского генералитета, за желтый цвет погонов и петлиц. [9] Как и в реальной истории, однако в РИ СССР отказался от территориальных претензий к Китаю. [10] Начало Торжественного Обещания красноармейца в редакции 1927 г. [11] Ложись! (яп.) [12] Идиоты, дебилы (яп.) Буквально – «головы из дерьма». [13] - доно – суффикс в японском языке, используемый при обращении подчиненного к начальнику. [14] В реальной истории эти бои происходили в Японии в 1930-31 гг. В этих боях погибло и было ранено более 50 000 (ПЯТИДЕСЯТИ ТЫСЯЧ!) полицейских. [15] «Береговые обезьяны» (яп.) – японская презрительная кличка китайцев. [16] Бэнкей (монах Бэнкей, самурай Бэнкей) – герой японской средневековой повести «Сказание о Есицуне». Отличался громадной физической силой и славился тем, что одним ударом мог сразить двадцать врагов. [17] Сволочь, сволочи (яп.) [18] Национальная японская игра. Другое название – «облавные шашки». [19] Великий герой (яп.) Глава 3. Его не надо просить ни о чём, С ним не страшна беда! Друг – это третье мое плечо, Будет со мной всегда. «Песня о друге» из к/ф «Путь к причалу» Тот бой на окраине Куаньчэна не принес командиру отделения Волкову никаких наград. Возможно, потому что никаких особых наград в СССР еще просто не существовало. Впрочем, его наградили, ведь именно так считали его командиры. На следующий день Всеволода вызвали и командир батальона Строев, перед строем лично прикрепил к его петлицам по третьему треугольнику. Теперь он – помощник командира взвода, его заместитель, а если что-то случится с комвзводом, товарищем Беловым – Всеволод примет командование на себя. Как и всю ответственность за четыре десятка душ… Взятый в плен офицерик – шаовей[1], которого придавило лошадью, смог сообщить только, что был отправлен командованием в разведку, закончившуюся, фактически, не начавшись. Больше никакой ценной информацией он не располагал, а потому был отправлен в тыл, с предварительным заходом в санпункт. Назначенный старшим по команде Исиро Танака не придавал значения тому факту, что пленного шаовея то прикладами в спину подгоняют, то штыками пониже спины подбадривают, чтобы, значит, ногами активнее шевелил. А пара сломанных ребер и несколько неглубоких колотых ран – подумаешь! Ворокофу-доно вообще сказал, что шрамы украшают мужчину. Ему так сказал его уважаемый отец, а он воевал в трех войнах, устанавливал законы товарища Его Божественного Величества Красного Императора в далекой Ирландии, и уж наверняка знает, что правда, а что – нет. На следующий день заниматься каратэ, как хотел Волков, не получилось, зато обучение с винтовками прошло так, как он не то, что не хотел, но даже и не предполагал, что такое может быть. Занятия велись по исключительно развернутой программе, да еще и в условиях, приближенных к боевым. Причем, на столько приближенных, что и не отличишь… Не успели бойцы первого батальона второго стрелкового полка Первой Соединенной стрелковой дивизии имени Советско-Японской Дружбы закончить с борщом – сегодня был день Советской кухни, и перейти к гречневой каше с тушенкой, как в расположении разорвался первый снаряд. Горнисты затрубили тревогу, и красноармейцы рванулись из-за столов, разбегаясь в разные стороны, точно тараканы от тапка. Командиры надорвали глотки, прежде чем удалось восстановить хоть какое-то подобие дисциплины, после чего батальон наконец занял заранее намеченные районы и узлы сопротивления, готовясь отразить китайскую атаку. Которая не замедлила воспоследовать… Всеволод оглядел двухэтажный дом, который занимали два отделения его взвода. Постучал кулаком в хлипкие стены, пробил одну из них сильным коротким ударом кулака, зло харкнул, одновременно поминая китайских строителей, их матерей, китайского императора и весь Китай в целом, добавил непонятную даже для тех, кто знал русский язык, фразу: «Что ж они, что дома, что автомобили, что одежку всегда из дерьма-то лепят?» и громко приказал: - Второй этаж не занимать! Стены – сносить к еб…ям, валите на баррикаду! Командиры отделений, ко мне! Побежавшие Фрумкин и Танака, тоже только сегодня утром прикрепивший два треугольника в петлицы, получили приказ выделить по три человека на срочную подготовку ровиков-укрытий. Фанза[2] завалилась с громким треском, подняв клубы желтой пыли. Где-то завыли китайцы – решили, должно быть, что это их снаряды дом сломали. «Пусть их, – хмыкнул про себя Волков. – Авось, по нам меньше стрелять будут…», и поспешил выбирать позиции для пулеметов… Пыхтя и отдуваясь к ним прибежали двое – расчет станкового пулемета. Они притащили с собой потертый максим, с еще гладким, медным кожухом, и тут же бестолково заметались, пытаясь выбрать место для его установки. - Отставить мельтешить! – рыкнул Волков. – Патронов сколько с собой? Вода для охлаждения есть? Услышав в ответ, что патронов – комплект, все четыре ленты, а сменной воды у них нет, потому что не в чем тащить, Всеволод мученически застонал, а потом пообещал им извращенную половую связь с пулеметом и полковым конным парком, если вот прямо сейчас здесь не будет тройного боекомплекта и хотя бы одной канистры воды. Пулеметчики, один из которых увидел свет на берегах Волги, а второй – в Муромских лесах, поверили, прониклись и бодрой рысью унеслись добывать требуемое. Волков, хекнув от натуги, взгромоздил тяжеленный пулемет себе на плечи и, чуть пошатываясь, припустил к, бог весть зачем здесь поставленной, небольшой кирпичной будке. Он уже давно присмотрел ее для себя, в качестве фланговой пулеметной точки, но станкач тут явно полезнее будет … Минут через пятнадцать, он снова оглядел свою позицию. Два отделения залегли, создав относительно ровную цепь, выставив над баррикадой стволы винтовок. Вспомнились занятия с комроты Цудой, и Всеволод явственно услышал чуть скрипучий голос командира: «Стрельба залпами является необходимой помощью пулеметам в обороне. Плотный залповый огонь останавливает атакующего противника…» Все правильно: здесь автоматов нет, а трехлинейка – она трехлинейка и есть. Двенадцать выстрелов в минуту. И то, если стрелок обученный и выдрессированный. А таких здесь как-то не наблюдается: японцы вон – уже по году отслужили, а все в каратэ играть пытаются. Так что про своих, советских говорить, которые и полугода в армии не пробыли? Надо залпами бить… И тут вдруг в памяти возникла та самая памятная последняя пьянка, которую устроил его отец для своих друзей-товарищей-сослуживцев-однополчан, когда он ТАМ вернулся из ТОЙ армии. Всеволод уже успел опьянеть, слегка протрезветь и снова захмелеть, когда кто-то, кажется – дядя Леша, вдруг громыхнул своим трубным басом, обращаясь к отцу: - Да мы тебя всю жизнь должны водкой поить! И свечки за тебя в церкви ставить! Помнишь, как ты нашу цепь прореживал? С той стороны пулеметы лупят, а ты между нами бегаешь, и ногами – под ребра. «Рассоситесь! – орешь. – Расползайтесь, мать вашу так! Ща накроют, и всех разом!» Было такое? Вот то-то! И распинал нас по двойкам. И у нас тогда только Вовчик и Баян легли. А у соседей в тот раз – два, а то и три десятка двухсотых! И ты теперь говоришь, что я тебе не должен? Что ж ты из меня, Севка, гада-то делаешь?! Воспоминание обожгло парня, точно раскаленным железом. Он еще раз оглядел залёгших за баррикадой и рявкнул так, что с уцелевшего забора посыпались мелкие камешки: - А ну, уроды, рассредоточиться! Разбиться на двойки, и чтобы между двойками не меньше десяти шагов! Шевелись, муфлоны беременные! Он подбежал к баррикаде и принялся сапогами распихивать обалдевших бойцов. А в голове Волкова билось только: «Успеть бы! Ну, да папаня успел, а я, что – хуже, что ли?» Он успел. Успел растолкать своих подчиненных, и сам успел плюхнуться в сточную канаву, шедшую вдоль улицы. А через секунду улицу накрыли трехдюймовые минометы Стокса… Мины летели с противным шипением. Глухое «квак» выстрела, а потом – будто открыли баллон с газом. Всеволод рискнул приподнять голову и пораженно выругался. Ему удалось заметить летящую мину, которая весело кувыркалась в полете[3]. «Да что они там, кирпичами что ли стреляют?» – подумалось Волкову. Впрочем, забивать голову посторонними мыслями было некогда: раздался истошный вопль «Цилай!»[4], и на улицу повалили китайцы. Они бежали, неуклюже выставив вперед винтовки с примкнутыми штыками. Всеволод презрительно скривился, а в голове промелькнуло читанное где-то: «Оружие, сволочи, как бабы держат»[5]. Он прижал к плечу приклад «дегтяря», примерился и дал первую очередь. Бежавшие первыми рухнули, словно у них выдернули землю из-под ног. Часто-часто захлопали винтовки красноармейцев, слева зарычал второй «ручник». Китайцы развернулись, и все так же, в полный рост, бросились наутек. Им били в спину, и Волков с какой-то непонятной гордостью отметил, что на улице осталось не менее десятка тел в голубоватой форме. «А ведь это еще «станкач» молчал», – удовлетворенно подумал Всеволод и вдруг ему стало как-то не по себе. От вида убитых парень ощутил не то стыд, не то страх. Да, ему уже приходилось убивать. И тогда на болоте, и, наверное, тогда на Кавказе, и даже здесь, вчера. А ему совсем не жалко их – тех, чья жизнь оборвалась из-за него. Но тут же откуда-то из глубин подсознания раздался голос, очень похожий на голос отца: «Видишь ли, сын, убивать врагов – наш долг, наша тяжелая обязанность, наша кара. Потому что мы – мужчины. И тот, кто поднимет на нас руку, должен знать: он протянет ноги!» Всеволод тряхнул головой и крикнул: - Все целы?! - Все… все… все… - А раз все, тогда взяли лопатки и роем себе убежища. Сейчас нам добавят жару. С этими словами парень сам взялся за саперную лопатку и принялся углублять канаву, пытаясь отрыть что-то вроде лисьей норы. «Если там подождут еще минут двадцать пять – тридцать, то я успею, – думал Волков в такт ударам лопаты в твердую желтоватую почву. – Вот еще чуть-чуть, и успею…» И он успел. Когда снова заквакали минометы, он закатился в глубокую узкую щель и, прижимая к груди пулемет, принялся считать разрывы. Минометы выстрелили двадцать семь раз, а потом снова раздалось «Цилай! Цилай!», и Всеволод вынырнул со дна канавы. Пулемет угнездился на сошках, короткие рубленные очереди понеслись навстречу вопящим людям, и маленькие смертоносные свинцовые осы вгрызлись в тела. С левого фланга заработал второй «дегтярь», сквозь очереди пробилась винтовочная пальба, но китайцев оказалось слишком много, чтобы два ручных пулемета и восемнадцать трехлинеек могли их остановить. Серо-голубая волна накатывалась все ближе и ближе. Всеволод смел очередью троих, подобравшихся на уверенный бросок гранаты, повернул ствол вправо и услышал, как сухо щелкнул вхолостую боек. По спине пробежал предательский холодок: враг слишком близко и можно не успеть поменять диск. Руки сами сбросили опустошенный магазин, потянули из брезентовой сумки полный, когда Волков понял, что не успевает. Прямо на него огромными прыжками мчался, выставив перед собою штык, сухонький китаец с перекошенным от злости лицом. Всеволод перехватил пулемет точно дубину, примерился… Длинная очередь максима отшвырнула китайского солдата куда-то вбок. Станкач ударил вовремя – ни секундой раньше, ни мгновением позже. Тяжелый пулемет лупил длинными – выстрелов на сто, очередями, поливая китайцев свинцом точно водой из шланга. Вот он поперхнулся на мгновение – кончилась лента, но теперь уже врезали оба ручника, а еще через несколько секунд максим вновь продолжил свою работу. Китайцы оказались в огневой ловушке и заметались. Может быт, они были хорошими землепашцами или носильщиками, но вот солдатами они были отвратительными. Вместо того, чтобы залечь и хотя бы попытаться подавить пулеметы ответным огнем, они бросились в рассыпную, в тщетной надежде убежать от пули. Разумеется, это не получалось, и вскоре весь пустырь, а может быть – маленькая площадь, оказался засыпанным трупами. Внезапно Всеволод сообразил: после такого китайские артиллеристы не успокоятся, пока не перероют снарядами и минами всю прилегающую к этой бойне местность. Они просто обязаны это сделать, иначе их свои же пехотинцы на штыки поднимут. И заорал таким дурноматом, словно ему прищемили что-то очень дорогое, интимное: - Отходим! Отходим! Отходим! Полувзвод откатился метров на двести – двести пятьдесят и занял оборону в районе какого-то не то склада, не то амбара, не то вообще неизвестно чего. Но у это строения были довольно толстые глинобитные стены, в которых красноармейцы тут же принялись ковырять бойницы. А по тому месту, где они только что крошили китайцев снова ударила артиллерия. Только теперь это были не минометы, а легкие гаубицы… Добрый час китайские артиллеристы долбили опустевшие позиции. Потом подключились минометы, и только потом поднялась в атаку пехота. Вспомнив рассказы отца и его однополчан, Волков определил, что тут работает гаубичная полубатарея и три миномета, классифицировать которые он не решился, не имея ни малейшего понятия, что это: очень ослабленная батарея, или очень усиленный огневой взвод? Когда снова раздалось заунывное «Цилай!», Всеволод хмыкнул: - Снаряды у засранцев, упс… Так, – повернулся он к своим подчиненным. – Второй номер мне, живо! А то я и стрелять, и диск снаряжать не нанимался…