За нашими спинами вновь послышался беззаботный плеск воды, а потом опять стих. Грайт сказал задумчиво, словно самому себе: – Победа – только полдела. Яростно верю, что мы… что ты добьешься победы, вот только потом ты вернешься в свой мир, а нам еще столько трудов предстоит… Нужно будет покарать всех пособников и разгрести немало грязи, а потом налаживать новую жизнь. И на Алатиэль я полагаюсь больше, чем на иных удальцов с заслугами перед Братством не в пример ей… Я мог бы ему сказать, что в нашей истории накоплен громадный печальный опыт того, как после победы той или иной революции вчерашние верные соратники сходятся в смертельной схватке. Нам читали спецкурс по истории революционных движений, и мы узнали много из того, что гражданским не преподают. Пока речь идет только о том, чтобы свергнуть царя или короля и сломать старый порядок, разногласий нет, или они ничтожны. А вот после победы оказывается, что у многих есть свои взгляды на то, как обустроить теперь мир, и точки зрения непримиримы, а отступать мало кто хочет. До определенного момента с большевиками ноздря в ноздрю шли левые эсеры и анархисты, но довольно быстро обнаружились те самые неодолимые разногласия, и кончилось все кровью (всезнающее и никогда не ошибавшееся «сарафанное радио» в свое время втихомолку разнесло: наш преподаватель когда-то служил в ЧК и участвовал в разгроме последней штаб-квартиры анархистов, трудно поверить, существовавшей под черным знаменем до двадцать первого года)… И Великая французская революция, конечно. Монархию аннулировали в самом теплом единении, а чуть погодя раскололись на несколько непримиримых фракций. Жирондисты проиграли, монтаньяры стали отправлять на гильотину сначала вчерашних соратников по борьбе, затем и друг друга, всех ярких вождей буквально выбили, у руля оказалась шайка примитивных воров и казнокрадов, осточертевшая всем очень быстро, так что ее без особого труда разогнал Наполеон Бонапарт и произвел сам себя в императоры. Можно присовокупить еще и Льва Троцкого – но это запретная тема, в которую и наши спецкурсы не углублялись… Словом, я мог бы привести Грайту много поучительных и грустных исторических примеров, но не видел надобности читать ему длинные лекции о нашей политической истории. Да и был уверен: он пропустит все мимо ушей, скажет что-нибудь вроде: «Нам повезет больше». Очень многие так и думали, считали, что уж им-то повезет больше, но жестоко ошибались, чего некоторые так и не успевали понять… Послышалось похрустывание песка под легкими шагами, шуршание материи – ага, наша амазоночка накупалась и вытиралась старательно. Раздался ее звонкий, вполне себе веселый голос: – Можете обернуться, благородные господа! Что мы и сделали безо всякой поспешности. Алатиэль стояла уже полностью одетая, в сапогах, разве что без оружия на поясе, наклонив голову набок, вытирала уже собственным полотенцем, гораздо более мягким на вид, распущенные великолепные волосы. Грайт бросил на меня многозначительный взгляд, и я легонько кивнул в знак того, что понял правильно: долгое купание оказало прямо-таки волшебное действие, Алатиэль выглядела бодрой и веселой, уже без тени подавленности… – Вода теплая, просто чудесная, – сообщила она, проворно и ловко заплетая в косу влажные волосы, держа в зубах кончик ленты с самоцветами. – Мы, признаться, заждались, – сказал Грайт. – И не слышали, как ты плаваешь. Полное впечатление, ты расхаживала по дну, с тебя станется, Озерная Фея… И вновь я не увидел в его взгляде ровным счетом никаких мужских желаний, вполне понятных и допустимых в этой ситуации. Все же что за отношения их связывают? Может, она его родственница, которую он знает с пеленок и вполне на нее полагается? Ладно, какое мне дело? Главное, только что прозвучало «ты вернешься в свой мир» – и, что особенно радует, этак мимоходом прозвучало, как нечто само собой разумеющееся… – Я много ныряла, – сказала Алатиэль, привычно переплетая лентой косу. – В такой глухомани только и остались жемчужницы, это там, где близко живут люди, озерный жемчуг под метелку повымели… – И как успехи? – хмыкнул Грайт. – А вот. – Алатиэль показала ему на ладони большую, с пачку папирос, бурую раковину, похожую на веер, покрытую ровными желобками. – Видишь тоненькие желтые полосочки? В таких и есть самые крупные озерные жемчужины. – Давай откроем и проверим. – Вот уж нет! – энергично возразила Алатиэль. – Я загадала. Когда мы победим, тогда и открою. И там обязательно будет большущая жемчужина, голубая, цвета надежды… Грайт… Озеро слишком маленькое для твоей карты, его там наверняка нет, но ты запомнишь место? У тебя такое прекрасно получается. Там на дне – россыпь жемчужниц, жалко, не во что было их собрать. Я сюда обязательно вернусь… – Запомню, – крайне серьезным тоном (обычно скрывавшим у него беззлобную насмешку) пообещал Грайт. – И отправлю с тобой шесть раз по шесть ныряльщиков. – Вот этого не надо! Я буду собирать ракушки сама, иначе неинтересно. И сделаю ожерелье, давно о таком мечтала, но где раздобудешь озерный жемчуг, даже за деньги? Подруги дружненько умрут от зависти… Она (чему стоит только порадоваться) вновь стала беспечной девчонкой, напоминая молодого игручего щенка. – Не сомневаюсь, – сказал Грайт. И добавил тоном, в котором явственно прозвучали приказные нотки: – Алатиэль, спрячь ракушку, надень оружие, и – по коням. Мы немного выбились из расчетного времени, нужно поторопиться. Хочу приехать в город засветло, чтобы поговорить обстоятельно до ночи, посмотреть, как успехи… В общем, живенько в седла… И мы вновь двинулись в неизвестность. Неизвестностью наш дальнейший путь был только для меня, но я не лез к Грайту с расспросами – все равно непосредственно перед началом всякой операции следует подробный инструктаж, как же иначе, наверняка и здесь без этого не обойдется, так что следует набраться необходимого толковому пограничнику терпения… Долгий походный марш – вещь не просто скучная, а даже нудная. Если не случается чего-то, нарушившего монотонность пути, – но ничего подобного с нами не случилось. Привычный аллюр: размеренной рысью, коротким галопом, и все повторяется. Разве что пару раз попадались обширные равнины, где деревья почти что и не росли, и тогда Грайт пускал коней полным галопом. Явно хотел уложиться в неведомый мне график – он не подавал вида, но смотрел на часы и сверялся с картой, иногда пользуясь компасом, иногда просто глядя на солнце с несомненной озабоченностью. Мы не разговаривали. Алатиэль, я с радостью отметил, совершенно пришла в себя, отбросила всякие переживания, но и она помалкивала. Возможно, не находила подходящих тем для разговора. От монотонной скуки я задумался о недавней идее – предложить Грайту раздобыть в нашем мире огнестрельное оружие. Уже было ясно из его невольных оговорок, что они бывали не только у нас, но и в зарубежных странах, – он очень точно описывал совсем недавно Эйфелеву башню. Вигень им позволит понимать любой язык, а маскироваться под местных легко. Совсем нетрудно принести в наш мир золото, которого здесь хватает, и его можно при некоторой смекалке легко продать там, где это в обычае. И это не голое теоретизирование, я в силу профессии знал немало о том, как обстоят дела с продажей оружия на Западе. Знал, где его можно без особого труда купить. Давненько уж Бельгия торговала легким стрелковым оружием, не особенно и проверяя покупателей – лишь бы выглядели авторитетно и исправно платили. Чем пользовались всевозможные повстанцы и революционеры, в том числе и русские. Чехословакия вдобавок к этому продавала по всему свету броневики и танки. Тем же занималась и Англия – до войны. Война многое переменила. Англия берегла оружие для собственного потребления, Бельгия и Чехословакия оккупированы немцами. Однако остаются две нейтральных страны, Швеция и Швейцария, которые свой нейтралитет понимают своеобразно, преспокойно поставляя Гитлеру отличные пушки «Бофорс», и не только их. Вот только одна загвоздка. Если разговор пойдет обстоятельный, нужно будет посоветовать Грайту отправить в ту же Швейцарию кого-нибудь с короткой стрижкой. Не знаю в подробностях, как проходит торговля оружием, но, думается мне, человек с прической музыканта или актера на этом специфическом базаре будет выглядеть странновато и привлечет к себе ненужное внимание… В концов концов я решился, легонько дал коню шенкеля и поравнялся с Грайтом. Все равно путешествие было скучным, а чужих ушей тут, безусловно, не имелось. Грайт выслушал краткое изложение идеи о покупке оружия, как мне показалось, довольно рассеянно. Сказал с уже привычной мне безучастностью, способной надежно маскировать любые эмоции и чувства: – Интересная идея. Обговорим подробнее в городе, вечером. На постоялом дворе шпиков уж точно не будет – надежное место… Я почувствовал себя неловко. Уж не свалял ли дурака? (Я не собирался запоминать здешний эквивалент этого выражения.) Вполне могло оказаться, что чья-то умная голова давным-давно додумалась именно до этой идеи? Грайт не выразил никакого удивления по поводу моего пистолета, сразу определил, что это оружие, – просто сам он из нашего огнестрела никогда не стрелял. Если они знают о нашем оружии, нетрудно сделать следующий шаг – догадаться, что это отличное средство против ватаков, гораздо более эффективное, чем их луки… Расспрашивать бесполезно, он завел моду делиться со мной строго дозированной информацией – так ребенку выдают по одной конфетке… Я хотел было придержать коня, чтобы он уехал вперед, но Грайт спросил словно бы деловито: – Костатен, у тебя есть прозвище? Я уже знаю, что в вашем мире прозвища в ходу, а у нас они когда-то были особенно любимы как раз у военных… Прозвище у меня было, а как же – профессиональным шиком считалось иметь прозвище, сплошь и рядом устоявшееся, прямо-таки официальное, разве что не попадавшее в казенные бумаги. Заработать его можно было по самым разным поводам, часто не связанным со службой. Ниночка Бакрадзе с некоторых пор звалась Шаманка – за мастерское умение колоть самых неразговорчивых клиентов. Никаких шаманок в Грузии нет, там они как-то по-другому называются, но Нине понравилось. Бывало и наоборот. Прозвище Веньки Самохина Гарсон прилипло после самого что ни на есть бытового смешного случая. Как-то Веня с двумя знакомыми из нашей же системы ехал в отпуск, и поезда они дожидались в вокзальном ресторанчике, с графинчиками, естественно. К ним за столик подсел старший лейтенант с интендантской эмблемой на петлицах – и очень всем не понравился. Дело было отнюдь не в том, что он интендант, среди них тоже попадаются неплохие люди, – просто типчик был какой-то мутный, неприятный и очень скоро стал недвусмысленно набиваться на угощение водочкой, никак не хотел отвязаться. Вене это надоело, и он, широким жестом подозвав официанта, распорядился: «Гарсон, два по двести!» Интендант расплылся было в предвкушении, но Веня тут же уточнил: «В одну посуду!» Только теперь интендант сообразил, что к чему, и слинял, а Веня носил прозвище уже год… Я не у бога теля съел, а потому эта традиция распространилась и на меня. Когда я начинал службу, был Малыш, потом Кентавр (за кавалерийское прошлое), а с месяц назад прилипло устоявшееся, все на том сошлись, прозвище Маугли. Была одна передряга, когда, помимо прочего, потребовалось умение мастерски лазать по деревьям, а им в нашей группе мог похвастать я один. Так и прижилось. Мне нравилось. Но Грайту я этого рассказывать не стал – пришлось бы долго объяснять, кто такой Маугли. Сказал, пожав плечами: – Не удостоился как-то. А что? – У всех членов Братства есть прозвища, так уж издавна повелось. Когда отправляемся куда-то небольшим числом, как мы сейчас, называем друг друга по именам, а вот когда встречаемся с другими на пути, в ход идут прозвища. Старый обычай, все его соблюдают. Тебе, может быть, он покажется глупым… – Ничего подобного, – сказал я чистую правду. – Повсюду свои обычаи. – Вот я и подумал, что тебе нужно тоже дать прозвище, коли уж ты вплотную занялся делами Братства. Я тут подумал… Если я дам тебе прозвище Красный, по цвету твоей крови, у тебя не будет возражений? Знамя у вас как раз красное… – Ни малейших, – сказал я. Мне пришло в голову, что прозвище подходит как нельзя лучше: я ведь красный не только по цвету крови, но не стоит разъяснять им такие тонкости. Ну вот, теперь я полноправный подпольщик с партийной кличкой, уписаться можно от радости… Лес понемногу редел, появились обширные пустоши, поросшие уже знакомым кустарником. В последний раз сверившись с картой и компасом, Грайт удовлетворенно хмыкнул: – Не плутали, вскоре попадем на Большой Тракт, а там – прямиком до города. Костатен, еще краткие необходимые пояснения. Как только подъедем к городским воротам, изображай глухонемого. Жесты все помнишь? – Помню. – Вот и отлично. Собственно, провинциалу из глухомани простительно не знать о городской жизни самых простых вещей, но есть другая опасность. Кто-нибудь может тебе задать совершенно безобидный вопрос из нашей жизни – и, если ты на него не ответишь должным образом, попадешь на заметку, а это ни к чему. Понимаешь? – Кажется, понимаю, – сказал я. В самом деле, есть куча местных мелочей, которые просто обязан знать обитатель этого мира, но абсолютно не знаю я. На постоялом дворе обошлось, но большой город – другое дело. Легко приложить эту коллизию к нашей действительности. Предположим, я подошел к остановке и спрашиваю стоящего там человека, по внешности и одежде обычного горожанина: – Седьмой троллейбус здесь ходит? А он, глядя на меня незамутненным взором маленького ребенка, отвечает вопросом: – А что такое «троллейбус»? Я, разумеется, не потащу его ни в милицию, ни в НКВД, – уж иностранный шпион знал бы, что такое троллейбус. Однако прочно запомню этакого чудака… – Разумеется, когда мы приедем к нашему человеку, глухонемого изображать не будет нужды, – сказал Грайт. – И тому, что ты гость из другого мира, пришелец с красной кровью, он ничуть не удивится. Пожалуй, можно тебе выдать очередную тайну… У него уже месяц живет человек из вашего мира. Тот, кто для надежности пойдет к Мосту с тобой. – Он с лукавинкой посмотрел на меня. – Надеюсь, ты не загрустишь оттого, что оказался не единственным незаменимым? – И не подумаю, – пожал я плечами. – Не собираюсь тратить время на такие глупости. Побыстрее бы все закончить – и домой, там я тоже не буду незаменимым, но дело мне найдется, все воюют… А что за человек? Сам понимаешь, мне нужно знать, кого ты мне дашь в… компаньоны. – Вот тут могут возникнуть определенные сложности, а то и трения… или не возникнуть. Видишь ли, это человек из страны Лилового Короля. С которой вы сейчас воюете. Правда, когда он попал к нам, ваши страны еще не воевали, так что он о войне и не знает. Тоже из войска, как и ты, только не порубежник, а ездит на этой вашей железной колеснице, что катается на бесконечных лентах. Уже повоевал. Очаровательно, подумал я. Нежданно-негаданно свалился в напарники немец-танкист, не исключено, убежденный фашист. Что ж, в конце концов, нам с ним не детей крестить и не политические дискуссии вести, постараюсь потерпеть… – Ну так как же? – с тревогой, которую он не смог скрыть, спросил Грайт. – Сможешь ты идти с ним бок о бок как ни в чем не бывало? Мне очень важно это знать. – Смогу, – ответил я, не особенно и задумываясь. – Прекрасно, – вздохнул он облегченно. – Вообще-то Лаус, как уверяют те, кто его сюда пригласил, не особенно заморачивается тем, что у вас называют итейностью. Совсем другого склада человек, крайне практичный… Лаус, Лаус… Вообще-то не слыхивал о таком немецком имечке. Но если вспомнить, что Грайт упорно именует Оксану Саной… Может быть, Клаус? Да будь он хоть Христиан-Мария Виллибальд, мне без разницы… – Интересно, его-то как вы уговаривали? – не без иронии поинтересовался я. – Как ты меня? Или это тоже секрет? – Да нет, какой там секрет… Все было чуточку иначе. В отличие от тебя, Лаус любит золото нежно и трепетно. Когда узнал, сколько мы готовы ему заплатить, согласился без колебаний. Мы и его предупредили, что дело может оказаться смертельно опасным, он нисколечко не испугался. – Грайт усмехнулся. – Только запросил в два раза больше. Мы честно заплатим, в конце концов, это не телега золота, а мешок, который человек может унести на спине… – А почему он в городе? – Он нас полностью устраивает, всем хорош, – сказал Грайт. – Старшие мне рассказывали, что на человека, способного рискнуть жизнью за золото, иногда можно полагаться больше, чем на прекраснодушного бессребреника. Вот только Лаус, как очень быстро выяснилось, совершенно не умел ездить верхом. Знахарь взялся за месяц обучить его более-менее сносно держаться в седле, у нас тут есть человек, который как раз и держит школу верховой езды для неучей, в том числе и юных дворян. Так что все должно быть в порядке, судя по последнему посланию Знахаря… Хорошенькая компания подобралась: хладнокровный убийца, молодая девчонка, пусть, пользуясь привычными терминами, идейно подкованная, но упокоившая своего первого супостата всего несколько часов назад, немец-ландскнехт и советский пограничник. Как писал один юморист, каменоломня из сна пьяного дворника. А впрочем, подобные разношерстные компании порой добивались успеха не только в приключенческих романах, но и в жизни… Потом деревья окончательно исчезли, пошла безлесная равнина, а там и выехали к засеянному полю, где густо росли какие-то зеленые стебли с коробочками наподобие маковых, только бледно-сиреневого оттенка. Даже мне было сразу ясно, что это возделанное крестьянское поле, – но Грайт пустил коня напрямик по нему, так привычно и буднично, словно покуривал или седлал коня. Я волей-неволей последовал за ним – ему виднее, да и другого пути не было. Видимо, очередная дворянская привилегия, вроде той, когда и европейские баре, и наши помещики преспокойно носились по неубранным крестьянским полям немалыми охотничьими кавалькадами. Снова мурло феодализма во всей неприглядности. Ничего, когда-нибудь и здесь настанет время массовых поджогов помещичьих имений, время колхозов… А там показался впереди и Большой Тракт. Мы выехали на него совершенно буднично, никто и ухом не повел, глядя, как мы появились со стороны крестьянского поля, и мало кто удостоил нас вниманием – скорее всего, эти люди не были охотниками и охотничьей добычей не интересовались совершенно. Хотя со стороны других имели место любопытно-завистливые взгляды. Ничего необычного я не увидел – все то же самое, что уже было в прошлый раз. Правда, вскоре обнаружились различия: попутчики выглядели точно так же, а вот встречный поток с некоторых пор стал совсем другим: все чаще попадались обозы из десятка, а то и двух однотипных повозок с одинаковыми грузами: на телегах без бортов громоздились высокие штабеля тщательно примотанных веревками больших ящиков, обитых по граням железом. Заметив, что я обратил на них внимание, Грайт пояснил: