— Убрать его отсюда. Отослать в Уоррен. — Давай поговорим об этом утром. — Нет! Ты ничего не делаешь, только говоришь, говоришь… Сегодня! Сейчас! — Не глупи, Роза. Уже поздно… Твои вопли слышит вся улица! — Плевать! Чтоб сегодня же его тут не было! Я больше не могу смотреть на него! — Опомнись, Роза! Что ты говоришь! — Слушай меня последний раз, убери его отсюда! — Положи нож!!! — Я не хочу портить Норме жизнь! — Ты сошла с ума! Положи нож! — Ему лучше умереть… Он никогда не станет человеком… Ему лучше… — Ради бога, возьми себя в руки!!! — Уведи его. Сейчас. — Черт с тобой. Я отведу его к Герману, а завтра узнаю, как определить его в Уоррен. Тишина. Потом голос Матта: — Я знаю, чего тебе все это стоит, Роза, и не виню тебя. Но держи себя в руках. Я уведу его к Герману. Ты довольна? — Именно об этом я и прошу. Твоя дочь имеет право на жизнь. Матт заходит в комнату Чарли и одевает сына. Мальчик не понимает, что происходит, но ему страшно. Когда они проходят мимо Розы, та отворачивается. Она хочет убедить себя в том, что он уже ушел из ее жизни, перестал существовать. Чарли видит на столе длинный нож, которым она режет мясо, и смутно чувствует, что мама хотела сделать с ним что-то плохое. Она хотела что-то забрать от него и отдать Норме. Когда он оглядывается, Роза берет тряпку и начинает мыть раковину… В конце концов со стрижкой, бритьем, кварцевой лампой и прочим было покончено, и я вяло сидел в кресле, чувствуя себя легким, скользким и чистым. Матт ловко сдернул с меня простыню и поднял второе зеркало, чтобы я смог рассмотреть свой затылок. Я увидел себя в заднем зеркале, глядящим в переднее, и на какое-то время оно оказалось под таким углом, что создало иллюзию глубины — бесконечного коридора меня самого, смотрящего на самого себя… на себя… на себя… Который? Кто из них — я? А что, если не говорить ему? Что хорошего принесет ему эта новость? Просто уйти, не сказав ни слова. Но ведь мне хотелось, чтобы он знал, что я жив, что я — кто-то, чтобы завтра он мог хвастать перед клиентами родством со мной. Это сделало бы мое существование реальным. Если он признает во мне сына, значит, я — личность. — Вы прекрасно постригли меня, так может, теперь вспомните, кто я такой? — сказал я, вставая с кресла и стараясь поймать в его взгляде хотя бы намек… Матт нахмурился: — Как прикажете вас понимать? Это шутка? Я уверил его, что это не розыгрыш, и если он посмотрит повнимательнее, то наверняка узнает меня. Он пожал плечами и принялся убирать со столика ножницы и расчески. — У меня нет времени разгадывать головоломки, пора закрываться. С вас три пятьдесят. Неужели он забыл меня? Неужели мечты останутся пустой фантазией? Он протянул руку за деньгами, а я не мог заставить себя сдвинуться с места. Он должен вспомнить, должен узнать. Но нет, конечно же нет… И когда я почувствовал горечь во рту и пот на ладонях, то понял, что через минуту мне станет плохо. В мои расчеты не входило, чтобы это случилось на его глазах. — Эй, мистер, что с вами? — Все в порядке… Подождите… — я наткнулся на хромированное кресло и, хватая ртом воздух, согнулся пополам. Господи, только не сейчас… Господи, не дай опозориться перед ним… — Воды… пожалуйста… — нет, не пить, а только чтобы он отвернулся от меня… Когда Матт принес стакан воды, мне уже стало лучше. — Вот, выпейте, отдохните минуточку. Все будет хорошо. Пока я пил, он не сводил с меня глаз, и я буквально чувствовал, как полузабытые воспоминания ворочаются у него в голове. — Мы и в самом деле уже встречались? — Нет… спасибо, я пойду. Как сказать ему? Что сказать? Эй, посмотри-ка на меня, это же я, Чарли, которого ты списал из своих бухгалтерских книг. Не то чтобы я виню тебя за это, но вот он я, меня сделали лучше, чем раньше. Проверь сам. Поспрашивай. Я говорю на двадцати живых и мертвых языках, я — гениальный математик, я сочиняю фортепианный концерт, который навеки оставит мое имя в памяти человечества. Как сказать ему? До чего же глупо выгляжу я, наверно, со стороны, сидя в занюханной парикмахерской и надеясь, что отец погладит меня по голове и скажет: «Хороший мальчик»… Как сияли его глаза, когда я научился завязывать шнурки и застегивать рубашку… За этим я сюда и пришел, но понял, что не получу ничего. — Позвать доктора? Нет, я не его сын. То был Чарли. Разум и знания сделали меня другим, и Матт обидится, как и те, в пекарне, ведь я перегнал его. — Все прошло. Извините, что причинил вам столько неприятностей. Наверно, съел что-то… Вам пора закрываться. Я направился к двери, но в спину мне вонзился резкий голос: — Минуточку! Я обернулся, он с подозрением смотрел на меня. — Вы кое-что забыли. — Не понимаю… Рука его была вытянута вперед, большой палец терся об указательный. — Три пятьдесят. Я извинился, но он явно не поверил, что я просто-напросто забыл заплатить. Я дал ему пятерку, отказался от сдачи и не оглядываясь вышел на улицу. 21 июня Я добавил временные ловушки ко все усложняющемуся лабиринту, но Элджернон прекрасно справляется и с ними. Оказывается, совсем не надо заманивать его едой, успешно решенная проблема сама по себе становится ему наградой. Поведение его (Барт упоминал об этом на симпозиуме) стало непредсказуемым. Иногда он начинает злиться и бросаться на стенки лабиринта, а иногда сворачивается клубком и отказывается работать. Раздражение? Или что-то глубже? 5.30. Эта чокнутая Фэй сегодня утром влезла в окно и принесла с собой белую мышь женского пола, чтобы, как она выразилась, скрасить Элджернону одинокие летние ночи. Она отмела в сторону все мои возражения и решительно заявила, что Элджернону это ничего кроме пользы не принесет. Прежде всего я удостоверился, что Минни обладает крепким здоровьем и твердыми моральными принципами, и только тогда согласился окончательно. Мне было очень интересно посмотреть, что произойдет, когда Элджернон познакомится с ней, но как только мы запустили ее в клетку, Фэй схватила меня за руку и вытащила из комнаты. — Где твое чувство приличия?! — с негодованием спросила она, включила радио и с угрожающим видом приблизилась ко мне. — Сейчас я буду учить тебя танцевать. Ну разве можно на нее сердиться? Как бы то ни было, я счастлив, что Элджернон больше не одинок. 23 июня Поздно ночью — смех на площадке и стук в мою дверь. Фэй и какой-то мужчина. — Привет, Чарли, — захихикала при виде меня Фэй. — Лерой, это Чарли, мой сосед. Прекрасный художник. Он делает скульптуры с одушевленным элементом. Не дав Фэй врезаться в стену, Лерой поймал ее, потом с беспокойством посмотрел на меня и что-то пробормотал в знак приветствия.