Тот подался вперед со словами: — Ты же знаешь, что я с тобой сделаю, если хоть слово кому сболтнешь? Оливер ничего не ответил. — Я приду к тебе ночью, когда ты заснешь, и… Визель сделал вид, что хватает его. Оливер едва не закричал, а Визель зашелся от хохота. Но тут что-то ударило его по лицу и упало на пол. Оба уставились на перепачканную мелом губку, оставившую белый след на щеке сторожа. Визель обернулся, а Оливер со всей мочи ринулся в образовавшийся просвет между дверью и телом сторожа. — Стой! Ты куда? — неслось ему вслед, но Оливер уже был в безопасности. Матиас и Диего встали стеной между ним и его мучителем. — О! Явились не запылились твои защитнички! — хрюкнул сторож. — Когда ты перестанешь быть таким ссыкуном? — Не трогайте его! — сказал Матиас. — А тебе чего, Клавора? Папаша мало порол на этой неделе, хочешь еще? Сторож вытер мел со щеки. — И Валент-младший тоже здесь, — не унимался сторож, переключившись на Диего. — Ну а твой старик и подавно плохо кончил. — Не надо! — прокричал Матиас, но к нему никто не прислушался. Оливер видел, как товарищ схватил Диего за руку и попытался увести прочь, но тот будто окаменел. — Пойдем отсюда, — умолял Матиас. — Я слышал, о чем трепались полицейские там, на парковке, прежде чем увезти твою мамашу, — подмигнул Визель. — Хочешь, расскажу? Диего стоял, не говоря ни слова, и неотрывно смотрел на сторожа. Оливер подумал, что друг сейчас похож на загипнотизированного. — Хочешь, расскажу, как его грохнули? Тут уже все трое обратились в слух. Абрамо Визель вытянул руки, скрючил пальцы как когти и медленно поднес их к лицу Диего. — Его отвезли в лес и вырвали глаза! Вот так! Жуткий рассказ прервал голос учительницы из коридора. Матиас схватил Диего и Оливера и потащил прочь. До них еще долго долетали жалобные причитания Визеля, сетовавшего на слабое здоровье и на то, как он устал драить сортиры после проделок невоспитанных мальчишек. Даже не оглядываясь, Оливер не сомневался, что одной рукой Визель мнет губку, а другой — подпирает поясницу. Вместо этого он взглянул на Диего и не узнал друга. Тот стал мертвенно-бледный, как покойник. Точь-в-точь как его отец. 6 В полутемном помещении на экране друг за другом мелькали снимки, сделанные на месте преступления. Крупный план сжатых синюшных губ. Капилляры, разбегавшиеся под кожей, словно ручейки. Бледная грудная клетка. И две черные впадины вместо глаз. Такие снимки — основа основ каждого дела. Тот пластилин, из которого со временем слепится лицо — лицо убийцы, оно впоследствии обретет и имя. Именно составление профиля — психологического портрета — позволяет выйти на преступника. Тереза смотрела на экран, утонув в кресле между двумя друзьями — главным следователем Амброзини и заместителем прокурора Гардини, — соблюдавшими на службе строгую субординацию. За ними разместилась оперативная группа. Все они совсем недавно вернулись в участок с места преступления, продрогнув до костей. Расследование только началось, и рабочий день грозил плавно превратиться в рабочую ночь. Глаза Терезы, воспаленные от усталости, тем не менее внимательно смотрели на экран. Еще снимки — на сей раз запечатлевшие девственную природу. Среди растительности тут и там виднелись таблички и надписи, расставленные криминалистами. Такими табличками обозначали всё: следы крови, отпечатки обуви, ветки, обломанные зверем в человечьем обличье. И, наконец, самая впечатляющая из этих макабрических находок: Тереза почувствовала, как дыхание сидевшего рядом заместителя прокурора участилось. В этот момент она окончательно поняла, что они имеют дело не с «обычным» убийством. Помимо психической составляющей, в этом деле проглядывало нечто еще более опасное, чему она пока затруднялась подобрать название. Привычные мотивы не могли пролить свет на это преступление. Человеческий разум не в состоянии сотворить такое из ревности, мести либо из-за денег. Появившийся на экране тотем нес в себе глубинный смысл. Он требовал к себе внимания, потому что о многом мог рассказать. — Вот это, пожалуй, больше всего и пугает, — пробормотал Амброзини. Тереза разделяла его мнение, но теперь, когда она пригляделась внимательнее, в голове у нее промелькнула смутная догадка. Но ухватить ее суть никак не удавалось: мысль, вертевшаяся на поверхности, то появлялась, то сразу же исчезала, как только Тереза подбиралась к ней вплотную. — Что-то не так? — поинтересовался заместитель прокурора. Она помедлила, надеясь, что ощущение обретет форму, но все было напрасно. В конце концов она лишь молча покачала головой. Вводить коллег в заблуждение своими ничем не обоснованными подозрениями не хотелось. И все же, если отвлечься от всех обстоятельств, если не обращать внимания на пятна крови, чучело поневоле наводило на мысли о чем-то ребячливом — в каком-то смысле даже игривом… Тереза уставилась на сделанные из ягод глаза. — Нужно понять, где убийца их раздобыл, — сказала она. — Я не видела поблизости никаких ягод. Думаю, это важная деталь. Заместитель прокурора кивнул. — И что это значит? — спросил он. Тереза была не до конца уверена, однако ответила: — Убийца хотел, чтобы у чучела были глаза. Если чучело — это наш убийца, значит, он за чем-то наблюдает. Но за чем? За агонией жертвы или за деревней неподалеку? Во время осмотра места преступления Тереза отметила, что глаза чучела устремлены на деревенскую колокольню, и это ее потрясло. — Отсутствие рта намекает на немоту, — вставил Гардини. — Таким образом убийца экранирует эмоции, — пояснила Тереза. — Мы не знаем, что он чувствовал в тот момент — злость или страх, беспокойство или возбуждение. Заместитель прокурора тяжело вздохнул. — Убийца не оставил нам ничего, что могло бы указать на его мотивы, — пробормотал он. — Он и не собирался ничего оставлять, — поправила его Тереза. — Не думаю, что мы имеем дело с обычной забывчивостью. — Почему ты пришла к такому выводу? — Да потому, что он выверил все до мелочей. Вероятно, долго вынашивал свои фантазии. Мы должны были обнаружить жертву именно в таком виде. Помните силки из бечевки? Наш убийца — перфекционист. — Значит, он довел нас до определенной точки, а затем решил спутать нам все карты? Тереза кивнула. — Мне кажется, отсутствие носа — тоже своего рода знак, — проговорила она. — Обоняние — более чувственное восприятие, чем зрение. И тесно связано с половым влечением… — Если ты права, то какой вывод из этого напрашивается? Тереза потерла глаза. От нее ждали не просто ответа — от нее, как всегда, хотели озарений, способных помочь раскрыть преступление прямо здесь и сейчас. Или, на худой конец, хотя бы выбрать правильное направление расследования. — Слишком рано говорить о выводах, — ответила она. Однако Гардини и не думал отступать. — Скажи только, что у тебя на уме, — четко произнес он, и мягкость в его тоне уступила место настойчивости. — Я пока не готова ограничиться какой-то одной версией, — ответила Тереза тем же тоном, не глядя на Гардини. Тот придвинулся к ней почти вплотную. — Не беспокойся, — заверил он, — никто не собирается тебя ограничивать, пока ты не определишься с версией. — Я вам не гадалка на кофейной гуще, — прошептала она тихо, чтобы ее не услышали на галерке.