это, — замечает Ханна.— Нет, ни малейших. Он даже отказался поговорить со мной в последний раз.— А вас уже однажды бросали так, что вы ничего не поняли, правда?— Вы имеете в виду мою мать. — Дерия за это время уже поняла механизм их бесед. Ей регулярно приходит в голову, что терапия не будет на нее действовать, потому что она видит ее насквозь. Как гипноз, который зачастую больше не срабатывает, если человек имеет представление о том, как он действует на мозг. — Это было совершенно другое. Я могла жить, смирившись с решением моей матери. Она была молодой, это было выше ее сил, и она не хотела ребенка. Что тут непонятного?— Ребенку, наверно, должно быть очень трудно понять это, — замечает Ханна.Дерия думает, что она была особым ребенком, но прозвучит слишком высокомерно, если произнести это вслух. Неужели не каждый человек верит в то, что он особенный? Ханна, например, с ее индейскими амулетами и отказом проводить сеансы терапии в закрытых помещениях. Дерия молчит, потому что знает, что Ханна вскоре сменит тему.— Вы говорите, — начинает Ханна, как и ожидалось, — что мысль о том, что Якоб лишь изображал перед вами ваши счастливые отношения, доставило бы вам боль.Дерия кивает. Ей до сих пор больно.— Вы можете представить себе, что так все и было? — осторожно спрашивает Ханна. — Прежде чем ответить, подумайте о том, что прошло уже много времени. Вы были молоды, и он — тоже. Люди делают глупости, когда они такие молодые. Они принимают неправильные решения, потому что правильные кажутся им еще хуже.— Я никогда не была наивной, — говорит Дерия, — я была молодой, конечно, но уже тогда не считала других людей лучше, честнее или дружелюбнее, чем они были на самом деле. Скорее наоборот. Я, даже совсем маленькая, не была особенно любезной и ни от кого не ожидала, что он будет более приятным, чем я сама.— Однако Якоба вы описали как сплошное совершенство.— И именно поэтому я всегда искала какие-то несовершенства во всем этом совершенстве. Я все видела, но тем не менее до того дня не могла и подумать, что он мне врет. Якоб был честным, он был самым честным человеком, которого я когда-либо знала. Единственным честным человеком. Он вообще не умел врать. Он вынужден был накачать себя шнапсом, чтобы признаться, что он меня бросает. В трезвом состоянии он никогда ничего передо мной не изображал.— Хм, — протяжно произносит Ханна. — Значит, вы думаете, что он на выпускном празднике был как бы не самим собой?— Да. Он показался мне чужим, словно его подменили. Все было совершенно сюрреалистично.— Иногда одна сцена в воспоминаниях меняется и представляется далекой от того, что было на самом деле.Дерия решительно качает головой:— Я знаю. Но я могу действительно вспомнить, как это было. Четко и ясно.— И именно это заставляет меня предполагать, что вы все же этого сделать не можете, — отвечает Ханна и улыбается, не глядя на Дерию.— Вы уже начинаете смеяться надо мной? — Дерия не ощущает злости, всего лишь некоторое раздражение. Да, это было достаточно давно.— Нет. Понимаете, ваши воспоминания, собственно, не могут быть такими четкими. Вы должны помнить о двух картинах, которые накладываются друг на друга, — похожие картины, но не одинаковые, понимаете?— Это вы должны мне объяснить. — Теория Ханны звучит по-новому и пробуждает интерес у Дерии.— Представьте себе сцену в театре. Это детский театр, и в нем играют актеры, на которых надеты яркие, бросающиеся в глаза маски. На одном представлении их видят только счастливые дети, которые знают и любят театр. Следующее шоу абсолютно идентично, только в этот раз публика состоит из травмированных детей, которые раньше в театре не были. А теперь представьте себе, как обе группы реагируют на представление и что они после этого рассказывают о нем.Дерия понимает, к чему клонит Ханна. Первая группа, наверное, воспримет представление с восторгом, а вторая будет бояться артистов. Они будут видеть то же самое, но потом будут вспоминать о нем совершенно с противоположных точек зрения.— Вы, Дерия, и есть эта публика, но у вас есть одна особенность. Вы в ходе представления меняете группу и превращаетесь из поклонника театра в травмированного ребенка. Вы видели представление с обеих точек зрения. Две картины, которые в ваших воспоминаниях накладываются друг на друга. Одна из них, вероятно, становится более доминирующей по сравнению с другой, но обе картины все еще существуют параллельно. Пусть их даже можно узнать по расплывшимся краям или неправильной тени.— А если нет? — спрашивает Дерия. — Если там действительно нет нечетких изображений?— Тогда что-то тут не так, — отвечает Ханна. — Принципиально не так.На это Дерия не находит ответа. Она только может задать себе вопрос: возможно, те семьдесят евро, которые она платит Ханне за час консультации, могли бы найти и лучшее применение. Она могла бы сходить в театр. Может быть, вместе с Якобом.— Вы никогда не заставляли его сталкиваться с этим, — неожиданно говорит Ханна. — Вашего Якоба. Вы никогда не спрашивали его, почему он бросил вас ни с того ни с сего.Дерия хочет ответить, что у нее не было для этого возможности, но тут ей приходит на ум, что это, в общем-то, не соответствует действительности. Ей просто надо позвонить ему. Ее бросает в жар, и это она чувствует всей кожей. Так много возможных истин… А хочет ли она вообще знать правду?Возможность поговорить с ним об этом представляется уже после обеда — Якоб сам звонит ей.— Привет, Дерия, это Якоб. Я только что заметил, что мой холодильник пуст.Она раздумывает, стоит ли ей пойти на риск и спросить его сразу о причинах того, давнего, отъезда, но она решает этого не делать. Какое значение имеет сегодня то, что было шестнадцать лет назад?— Да, у меня тоже так бывает время от времени. Совершенно неожиданно холодильник оказывается пустым. Иногда у меня возникает подозрение, что у холодильников существует собственная система пищеварения.— Это могло бы объяснить запах. Я списывал это на упаковку просроченного яичного салата, но…— Ничего себе!— Успокойся. Я не собираюсь его есть!— Но хранишь его в холодильнике? Значит, это химический эксперимент?— Совершенно точно. И эксперименты в кухне, естественно, объясняют, почему я не умею готовить.— Понимаю. Как я могу тебе при этом помочь? Я тоже не отличаюсь особым умением в приготовлении пищи, если ты это имеешь в виду. И поэтому не решаюсь пригласить тебя в гости на ужин.— Это замечательно. Тот, кто не умеет готовить, знает, где в городе самая лучшая пицца.В этом что-то есть. Ей нравится сама мысль о том, что она еще раз сможет поужинать с Якобом.— Ты помнишь тот киоск на углу Брауэрштрассе, где продают пиццу навынос?— Неужели я мог его забыть? Скажи только, он еще существует?— Конечно! Люди выстраиваются в очереди, чтобы купить там пиццу.Она преувеличивает, но пицца там действительно вкусная, а маленький магазинчик расположен всего в трех минутах ходьбы от ее квартиры. Ей не хочется снова бегать по темному городу в одиночестве.— Значит, тогда встретимся там? — предлагает Якоб. — В половине седьмого?— Обязательно возьми с собой бумажные кухонные полотенца. Рулон.— Рулон бумажных полотенец? Зачем столько?— Ты что, уже совсем ничего не помнишь? Ладно, мы что-нибудь придумаем.Через два часа Дерия стоит перед маленьким киоском и наблюдает за тем, как Якоб вспоминает о самом большом недостатке местной пиццы.— Я совершенно забыл, сколько масла они тут используют, — стонет он и безуспешно борется с жирными каплями, которые так и норовят попасть на его одежду. Он сам виноват, не взял с собой бумажных полотенец, а ведь она предупреждала.Дерия через стол подает ему бумажный носовой платок.— Только хорошее растительное масло, — изображает она хриплый, похожий на звук напильника по металлу, голос постаревшей сгорбленной женщины, которая словно вросла ногами в этот киоск.Дерия покупала у нее пиццу, когда была еще маленькой девочкой, и не может себе представить, чтобы кто-нибудь другой, кроме этой женщины, стоял за этим низеньким прилавком. Старуха не знает имени Дерии и не знает о ней ничего. Ничего, за исключением того факта, что она всегда заказывает у нее пиццу с помидорами, моцареллой и базиликом, а к ним еще и маленькую бутылку «Кола Лайт». Сегодня Дерия попросила у нее вино. Впервые в ее жизни.— Вино? — переспросила женщина.— Да, красное вино. Мы хотели бы красного вина к пицце.Неужели ей придется показывать удостоверение личности? Но ведь эта женщина ее знает. И она должна знать, что Дерия не только совершеннолетняя, но и что ей уже за тридцать.— У вас разве нет красного вина? — Она видит его на полке.— Конечно, у меня есть красное вино, но только одна полная бутылка.— Прекрасно. Тогда я ее возьму.Женщина поворачивается, не торопясь поднимается по скрипучей маленькой лестнице и безо всякого выбора снимает с полки темную бутылку. Затем с легким стоном спускается вниз и ставит бутылку на прилавок перед Дерией.— Может быть, у вас есть и штопор?Пожилая женщина морщит лоб. Затем берет в руки бутылку и открывает ее: пробка навинчивается. Тем лучше.— Если бы у вас еще нашлось для нас два стаканчика, то вечер был бы спасен, а вы стали бы героиней.Старуха накрывает пластиковыми стаканчиками горло бутылки и качает головой, ничего не говоря. Она ведет себя так, словно считает совершенно абсурдным пить красное вино с пиццей.«Но в этом и есть нечто особенное», — в конце концов думает Дерия.Они молча едят за одной-единственной стойкой. Дерия, как и раньше, свернула свою пиццу так, чтобы было меньше пятен, а Якоб борется с маслом. Вспоминает ли он прошлое? Ей кажется, что он никогда никуда не исчезал, как будто бы последние годы вообще были не реальными. Словно долгий тяжелый сон, от которого она наконец-то проснулась. Она удивляется, как хорошо снова чувствует себя рядом с ним. Он действительно остался тем, кем и раньше был для нее, — единственным человеком, в присутствии которого ей не приходилось постоянно думать о том, что от нее ожидают, что ей делать или не делать.Якоб сминает салфетку и осматривает себя сверху вниз:— Я целыми годами тренировался в американских закусочных поедать самые жирные бургеры, не оставив на одежде ни пятнышка. Но вот с пиццей на углу я, как и раньше, потерпел неудачу.— Ты можешь помыть руки у меня.«Или забросить всю свою одежду в стиральную машину и голым ждать в спальне, пока она высохнет». Она спрашивает себя, как можно остаться таким худым, если приходится постоянно питаться фастфудом. Занимается ли он еще спортом? Даже под толстой курткой его тело скромно говорит: да.— Я живу совсем рядом.Якоб соглашается. Прежде чем уйти, он вынимает старый пфенниг из кармана куртки и кладет его на стойку.— Зачем ты это делаешь? — удивленно спрашивает она.— Это ведь приносит счастье, нет?— Удача — это когда находишь пфенниг, а не когда прячешь.— Кто это сказал? — В его улыбке есть что-то вызывающее, такое, что, несмотря на тривиальную тему или именно благодаря ей, почему-то больно задевает ее. — Кто-то обрадуется, когда его найдет.— Мило, — говорит она и думает, что редко кто пытался более дешевым способом убедить ее.Пфенниг! Хотя почему человек с такой улыбкой должен выкладывать больше, чем жалкий пфенниг? Ее нравится его экономичный способ мышления. И, в конце концов, успех дает ему такое право, поэтому в ее животе становится теплее.Когда она открывает дверь своей квартиры и впускает Якоба, от соседей раздаются звуки «Daily Soap».— Якоб, это — Один. Один — Якоб.Для Одина этой короткой рекомендации оказывается вполне достаточно. Обычно он крайне недоверчив и не сразу подходит к незнакомцам, но сейчас кот трется боками о ноги Якоба, а головой — о его колени и даже позволяет погладить себя.— Ты что, купаешься в кошачьей мяте? — удивленно восклицает Дерия. — До сих пор он при появлении чужих прятался под кухонную скамейку.— Это, наверное, значит, что он меня уже знает. Что ты ему рассказывала обо мне?— Очевидно, только хорошее, судя по тому, как он тебя встретил.Якоб спасается от воинственных ласк влюбленного кота: недолго думая, берет его на руки.— Красивая квартира, — замечает он, пока она развешивает куртки на стулья. — В ней чувствуется твой почерк.— Она ведь принадлежит только нам двоим, Одину и мне. Здесь никто не давал мне советов… — Впервые в ее жизни. — Хочешь чаю? Кофе?Якоб хочет только в ванную. Когда он возвращается, начинает разглядывать книжные полки в ее гостиной.— Мои книги, — говорит она, — единственное, что я забрала, когда ушла от Роберта. Я не хотела оставлять ему ни одной. Все остальное пришлось покупать.— Только не книги, — очень тихо говорит Якоб.— Нет. Кота я взяла, когда уже жила здесь. В приюте для животных он бы долго не выдержал. Он ненавидит других кошек. Для него они слишком сложные. Но, честно говоря, большинство людей тоже вызывают у него ненависть.— Он такой же, как ты. — Якоб говорит это даже без намека на юмор. — Он научился тому, что лучше не подпускать к себе любого человека. Ты узнáешь образец, по которому он избирает свои контакты?Дерия не видит этого образца ни в себе, ни в своем коте. Еще меньше она понимает Якоба, но у нее нет ощущения, что она должна заниматься этими поисками. Чем ближе он становится, тем меньше она понимает причины, стоящие за этим сближением. А теперь, когда он стоит прямо перед ней и двумя пальцами гладит ей руку — медленно, от плеча вниз к локтю, Дерия с удивлением замечает, что она совершенно против такого не возражает. Она не задает вопросов ни ему, ни себе самой.— Мне так тебя не хватало, — говорит он хриплым голосом.— А где же ты был?Так долго. Так много лет. Так много одиночества.— Разве это важно? Я вернулся. К тебе.Значит, к ней, как он сказал. Из-за нее? Эта мысль заставляет ее задрожать. Что-то разбивается. Нет, заживает. У Дерии бегут мурашки по коже — ведь если что-то мертвое восстает и снова просыпается к жизни, тогда, наверное, это прекрасное и запретное чувство и вряд ли из этого получится нечто хорошее.Якоб молча дает ее беспокойству окаменеть и сам делает последний шаг, преодолевая разделяющее их расстояние. Его нос касается ее носа, и все происходит, как когда-то. Она поднимает голову, чтобы он дотянулся губами до ее губ. Поцелуй прекрасен, а больше — ничего.— Мне тебя так не хватало, — стонет он, не прекращая поцелуя.Его руки гладят тело под блузкой, ее кожу. Они напоминают ей, как давно у нее не было секса, кроме как с самой собой, и как давно она уже об этом мечтает. Так давно, что уже перестала даже думать об этом. Сейчас подавляемое желание с силой вырывается на свободу. Она засовывает руку под его пуловер, но долго там не задерживается и забирается к нему в джинсы так далеко, как только может.— Твой член тоже скучал по мне.Он тихо смеется:— Он тоже, да.Она, не отрываясь от него, пятится в спальню, целует Якоба и тянет его за собой. Она спотыкается обо что-то, лежащее на полу, отбрасывает это в сторону ногой, и одновременно с нее слетает один сапог. Когда им нужно пройти мимо окна, она отрывается от Якоба.— Подожди минуточку. Дай мне опустить жалюзи. Не хочу показывать соседям шоу… — она смеется, потому что одна мысль об этом кажется ей абсолютно неромантичной. То, что она вообще вынуждена думать о мире за пределами квартиры, ее поражает, но в ней сейчас накопилось столько желания уложить этого мужчину в постель и чтобы он уложил ее во что бы то ни стало.Якоб стоит позади и целует ее затылок. Однако внезапно он останавливается: перед домом тормозит патрульная полицейская машина.— Они приехали к тебе?Что же они могут хотеть от нее? Тут из машины выходят двое полицейских, и она узнает одного из них. Случайность?Из взгляда Якоба исчезает нежность. Или ей это только кажется? В следующий момент впечатление исчезает и его губы ласкают ее ухо так, что она ощущает покалывание во всем теле.— Отделайся от них побыстрее, о’кей? Я хочу побыть с тобой наедине.Секундой позже полицейские подходят к двери и раздается звонок.— Откуда ты знал?— Отделайся от них, — говорит Якоб и делает шаг в тень рядом с окном.Дерия в одном сапоге на высоком каблуке ковыляет к двери. Она не знает, где раньше прятался Один, но теперь кот поспешно подбегает к ней, чтобы посмотреть, что за нежданные гости так внезапно заявились к ним.— Откуда ты знаешь, что кто-то пришел? — шепотом спрашивает она кота. — Ты чувствуешь это по вибрации звонка?Один то ли подтверждает, то ли отрицает это мяуканьем, а сама Дерия в это время открывает запор и слегка приоткрывает дверь так, чтобы образовалась узкая щель.— Добрый вечер, Дерия, — говорит полицейский, который показался ей знакомым. Второй лишь вежливо кивает. — Извини, что мы так поздно и мешаем тебе.— Никаких проблем. — Она даже не старается адекватно солгать. Кто этот человек? Он кажется знакомым, но откуда она его знает?Полицейские в нерешительности останавливаются перед дверью. Щелка, которую Дерия оставила для переговоров, такая узкая, что туда даже не пролезет голова Одина.— Мы можем минуту поговорить с тобой? Речь идет о Роберте.Этого еще только не хватало. Она моментально вспоминает, откуда она знает полицейского. Это знакомый ее бывшего мужа, хороший друг его брата, если она правильно вспомнила. Его зовут Даниэль, или Давид, или что-то в этом духе… Безымянный коллега больше склонен соблюдать этикет и предписания, поэтому держит служебное удостоверение прямо перед ее глазами.Дерия вздыхает. Все в ней говорит: захлопни дверь, выключи звонок и на полчаса спрячь лицо между ногами Якоба.Она открывает дверь, но остается стоять в проеме, чтобы не создавать впечатления, будто ей хочется, чтобы мужчины зашли в квартиру.— Ну ладно. Я вас слушаю. Что с ним?Незнакомый полицейский переносит взгляд мимо нее внутрь квартиры. Один смотрит на незнакомцев и шипит. Полицейский смотрит на него, как на противное насекомое. Дерия спрашивает себя, каким же человеком нужно быть, чтобы рассматривать кошек с таким нескрываемым отвращением. Знакомый полицейский смотрит на нее сверху вниз и морщит лоб. А Дерия только сейчас вспоминает, что стоит перед ними в одном сапоге.— Извини, пожалуйста, Да…«Дариус, — вовремя вспоминает она. — Этого человека зовут Дариус…»— Я только что вошла домой и устала, как собака. Так в чем же дело?Полицейские обмениваются взглядами. Похоже, они вдвоем молча договорились не просить разрешения зайти в квартиру. Тем лучше. Дерия ненавидит незнакомых людей в своем жилище еще больше, чем Один.— Ну… Дело в том, что Свен попросил меня об одолжении.Значит, она была права. Дариус — это друг брата Роберта, с которым они познакомились на празднике дня рождения в одном из ресторанов. Поскольку Дерия бóльшую часть времени провела с Феликсом в игровом уголке или на улице, то Дариус остался у нее в памяти довольно расплывчатым образом. Неприятный запах углей, который висел в воздухе и полностью испортил ей аппетит, она, наоборот, запомнила очень хорошо. Такое она забывает редко. А вот людей она сохраняет в памяти только тогда, когда они имеют для нее какое-то значение.— Я думала, что речь идет о Роберте? — спрашивает она таким тоном, что становится ясно: у нее нет ни малейшего желания говорить о нем, особенно сейчас, когда Якоб в ее спальне только и ждет, чтобы она его раздела.— Да, правильно, — начинает Дариус, но коллега с полицейским удостоверением, невысокий крепкий мужчина с резко очерченной бородой, перебивает его:— Когда вы видели вашего бывшего мужа в последний раз, фрау Витт?— Не знаю. Это было уже давно. После развода мы не поддерживаем контактов. А почему вы спрашиваете?— Вообще никаких контактов? — упорно продолжает полицейский. — Он ведь недавно звонил вам? Или нет?— Нет, я не знаю, — отвечает Дерия. — Может быть, он и пробовал, но до меня он не дозвонился. До недавнего времени у меня не было мобильного телефона, и я редко бываю дома. Он написал мне два письма, если вас это интересует. Но я их не читала. — Удивительно, она даже не думала, что так легко сможет врать полицейским прямо в лицо.— Мы можем посмотреть эти письма?Дерия улыбается сладко, как сахар:— Нет.— Нет? — У Дариуса ошеломленный вид. Неудивительно, ведь он — тип «немецкой овчарки», который доволен исключительно тогда, когда может угодить всегда и всем.— Нет. Я бы их вам отдала, но не могу. Я их выбросила.— Почему? — Мистер «Полицейское удостоверение», кажется, считает это крайне подозрительным и перемещает свой вес в направлении ее двери.— Потому что меня не интересует, что там написано. Ведь такое может быть? — нервно отвечает Дерия. — Вы знаете, что люди не разводятся без причин? Я не хочу больше никаких контактов с моим бывшим мужем. Никаких звонков, никаких писем. Ничего.— Ладно, хорошо, — снова берет слово Дариус. — Это была просто версия… мы думали, что он мог связаться с вами. Дело в том, что он пропал в субботу и его ищут.— Кто? — вырывается у Дерии.— Очевидно, есть еще люди, которые бы хотели контактов с ним.На лице мистера «Полицейское удостоверение» презрительно дергается мускул.— Конечно, — заикаясь, произносит Дерия. — Меня просто удивляет, что кто-то заявляет в полицию об его исчезновении. Я предполагаю, что это был Свен. Но Надин мне вообще ничего об этом не рассказывала. Надин — это жена Свена и невестка Роберта, — добавляет она специально для незнакомого полицейского. — А с ними я контакты поддерживаю.— Свен только сегодня пришел ко мне, — объясняет Дариус. — В субботу они не заметили, что Роберт исчез. Заметили только сегодня утром: их общий клиент позвонил Свену и был очень раздражен, что Роберт не пришел на встречу. Свен потом побывал в квартире Роберта, и некоторые признаки указывают, что его не было в выходные.Дерия пожимает плечами:— Это меня не особенно удивляет. Роберт любит внезапные прогулки по городу. До сих пор он еще всегда возвращался.— Значит, он и раньше уезжал, никого ни о чем не предупреждая? Его мобильный телефон тоже выключен.— При мне такое случалось несколько раз. Я никогда не знала, куда он уходил и где побывал, — отвечает Дерия.Это унизительно — признаваться в том, как неуважительно она позволяла относиться к себе. Она старается не подать виду, но полицейские, конечно, заметили это по ее голосу.— Когда у него в фирме случается неприятность, он с удовольствием перекладывает вину на Свена. Дело в том, что фирма принадлежит Свену, а Роберт просто работает там по найму. И это, нетрудно догадаться, совершенно ему не подходит. Он считает достоинством то, что может целый