– Конечно! – радостно улыбнулась Элишка. – Мост, на котором вы стоите, таит в себе множество легенд. – Я оживился и добавил в голос таинственности: – Вот самый занимательный факт о его создании: первый камень заложили в тысяча триста пятьдесят седьмом году девятого июля в пять тридцать один. Дата непростая, ее вычислил пражский астроном по приказу монарха. Король Карл четвертый верил в магию чисел и в то, что мост будет вечен. Числа читаются одинаково с обеих сторон, как палиндром. – Восхитительно! Кажется, Карл оказался прав. И от статуй невозможно оторвать взгляд. «Не от статуй. От тебя», – промелькнуло у меня в мыслях, и я потер губы, словно запечатывая слова внутри. – Не все из них оригинальны, лишь несколько, остальные хранятся в казематах Вышеграда, – хрипло продолжил я. – Оу! А почему? Девушка и правда заинтересовалась. Элишка смотрела прямо на меня, и я ответил тем же. Ее кофейные глаза, опушенные черными густыми ресницами, околдовывали, и я на секунду забыл, о чем рассказывал. – В Средние века их вытесали из песчаника, не самого прочного камня, – наконец произнес я. – Хм. Даже я этого не знал, хотя курс по истории Праги мы слушали вместе, – Фил, как обычно, хлопнул меня по плечу, многозначительно подмигивая. Ну уж нет! Я хотел съязвить насчет его посещаемости лекций, но запнулся, случайно заметив в толпе рыжие, словно пламя, волосы. По телу пронеслись сотни мурашек, дыхание сбилось, а сердце, замерев на мгновенье, зашлось во взволнованном стуке. – Дэн? Идешь? – крикнул Фил, догоняя Чернову, которая ушла вперед, фотографируя мостовую башню. Черт! Я действительно схожу с ума? Или меня так проняло из-за дурацкого сна? Выйдя на Малостранскую площадь, мы, наконец, нашли любимый мной «Старбакс». Сделали заказ и заняли столик с видом на остановку красных трамваев. – Эли, что тебе заказать? – Фил включил джентльмена. Не успела девушка ответить, как в игру неожиданно для себя вступил я. – Стой! Не говори. Я попробую угадать: латте на соевом с сиропом? – Почти. А сироп какой? – лукавая улыбка коснулась губ Черновой. – Соленая карамель, – выдал я свой любимый вкус, и Элишка удивленно кивнула. – Откуда ты узнал? В студийной анкете я этого не писала. – Не пугайся. Угадал случайно. Соленая карамель нравится и мне, правда, не с латте, а с капучино. Кофе приятно обжигал небо и нес вкус карамели и немного шоколада. Я прикрыл глаза, наслаждаясь напитком. Рядом счастливо простонала Элишка. – Вкусно! Фил взял себе эспрессо величиной с рюмку и цедил, иногда непроизвольно морщась от крепости. Он не любил ни кофе, ни горячий шоколад. Его привлекал только чай, но сейчас Фил не хотел выбиваться из нашей компании и мужественно пересиливал себя. – Эли, а ты всю жизнь прожила в Братиславе? – Да, но у меня русские корни по материнской линии, – девушка перекинула русую косу на плечо, а я залюбовался тем, как переливались на солнце ее волосы. – Ты знаешь русский? – Знаю, конечно. Я гостила у бабушки каждое лето, пока была маленькой. Фил от удивления выпучил глаза и замахал руками. – Вау! Мне кажется, что русский тот же китайский: никогда не выучить! Я тоже восхищенно подался ближе к ней, чувствуя, как губы сами собой расплываются в улыбке. – Элишка, ты знаешь стихи русских поэтов? Всегда хотел услышать их на языке оригинала. – Несколько помню: Есенина, Маяковского, Северянина точно, – усмехнулась эта потрясающая девушка. – Северянина, – выдохнул я и затаил дыхание. Был у него один стих, что запал мне в душу, и я мечтал услышать его на русском вживую. Когда-то наткнулся на видео, в котором его цитировали русские. То, что произошло далее, нельзя назвать иначе, чем волшебство или судьба. Из сотни стихотворений она начала цитировать именно то, которое я любил всем сердцем: – Мы живем, как во сне неразгаданном, На одной из удобных планет. Много есть, чего вовсе не надо нам. А того, что нам хочется, нет… В храме пахнет свечами и ладаном, И струится загадочный свет. Верим в то, во что верить не надо нам, Ну а веры действительной нет. И однажды покажется адом нам, Душный шепот душевных бесед. Говорим лишь о том, что не надо нам, А о том, о чем хочется, нет. Только жизнь ощущаю наградой, Хоть в течении множества лет. Снова делаю то, что не надо мне, Ну а то, что мне хочется, нет[7]. При первой встрече я назвал Чернову воробышком. А девушка предстала лебедем, когда тот, красуясь, распахивает крылья перед зрителями на озере. Когда Элишка закончила, за столом воцарилась тишина. Фил знал этот стих – я когда-то цитировал его, но на русском он звучал иначе. Глубже. Правдивее. Я ни слова не понял, но узнал бы его из сотни других стихотворений по особой ритмике текста. Ощутил то, что вызывали у меня эти строчки: задумчивость и трепет внутри. Мы с Филом не сговариваясь захлопали, привлекая к себе внимание соседних столиков. – Это было красиво! Я ни черта не понял, но красиво, – теплота в голосе друга понравилась девушке, и она искренне улыбнулась, вновь демонстрируя ямочки на щеках. Ее чуть заметное в начале прогулки смущение исчезло, хотя легкий румянец то и дело украшал лицо. Мне хотелось рассматривать Элишку постоянно, подмечать эмоции и настроение. «Она мне нравится. Сильно», – понял я. – Ребят, я в дамскую комнату. Когда Элишка удалилась на достаточное расстояние от стола, друг наклонился ко мне: – Дэн, она прелесть! Еще и недотрога. Люблю охотиться за такими. Вот как он умудряется всего парой слов испортить настроение? Дар, не иначе. – Не надо! Только не с ней, Фил, – прошипел я и принялся, зло цокая ложкой о чашку, размешивать взбитую пенку в остатках кофе. Друг пораженно приподнял брови: – Она тебе нравится! К моим щекам прилила кровь. – Да, нравится! Оставь ее. – Эх. Мне Эли тоже по душе, но раз ты запал, так и быть, уступлю. Фил врал, и я видел это. Слишком хорошо знал его. Когда друг говорил неправду, у него краснели кончики ушей, чем он себя и выдавал. – Спасибо, – буркнул я. – Могу помочь. Уйдешь в уборную, а я распишу тебя Черновой в лучшем свете.