– Я побила одного чувака в школе и теперь до конца года буду на домашнем обучении. Признайся она, что ее арестовали за разведение слонов на заднем дворе, Майя и то удивилась бы меньше. – Ты… что? – вырвалось у Майи. – Нет, ты не могла такого сделать. Я тебе не верю. И Хоакин тоже не верит. – Я верю, – мягко сказал Хоакин, указывая на кисть правой руки Грейс. На большом пальце темнел синяк, а на среднем Майя заметила затянувшуюся ссадину. – При ударе не подогнула большой палец. Мило. – Все произошло очень быстро, – пожала плечами Грейс. – Ты в самом деле ударила парня? – Майя пожалела, что не знала об этом до того, как ущипнула сестру. – А зачем подгибать большой палец? Грейс у нас тайный боксер? Грейс тоскливо усмехнулась и заслонила глаза ладонью. – Уж точно не тайный. – Когда бьешь кого-то, нужно прикрывать большим пальцем фаланги среднего и указательного, вот так. – Хоакин показал Майе сжатый кулак. – Удар получается более сильным, и при этом ты не травмируешь руку. – Мне это не пригодится, – настаивала Грейс, зато Майя рядом с ней кивнула, довольная полезным советом. Познания Хоакина в этих вопросах ее впечатлили. Наверное, здорово расти под защитой сильного старшего брата, который научит приемам самообороны, будет таскать тяжести, находить под кроватью и в холодильнике пустые винные бутылки. Майя обнаружила еще одну в ведерке с чистящими средствами под мойкой и не сказала об этом Лорен. – За что ты его приложила? – спросила она у Грейс. – Он тебя лапал? – Если так, то она сама отыщет этого гада и еще раз вломит ему за сестру (не забыв при этом подогнуть большой палец). – Он… – Сейчас Грейс выглядела такой же напряженной, как Хоакин чуть раньше: беспокойно ерзала и кусала губу. – Он говорил ужасные гадости про мою семью. Такое спускать нельзя. – Семья – это важно, – вставил Хоакин. Майя кивнула. Хотя… Насколько важно? Ее семья, к примеру, разваливается на части. Поздним вечером, когда она залезла под одеяло, в доме царила блаженная тишина. Лорен уже спала. До этого они вместе смотрели телик, а мама наверху разговаривала по телефону. Майя слышала голос, но слов разобрать не удавалось, и потому было непонятно, заплетается мамин язык или нет. Лорен привалилась к сестре на диване и даже не пискнула, когда Майя переключилась со свадебного реалити-шоу на дурацкий фильм, дешевую романтическую комедию, виденную уже сто раз. Она отправила Клер несколько сообщений, но та молчала, и теперь темный ползучий стебель словно бы опутывал Майин мобильник, не пропуская эсэмэски Клер. Разумеется, причин, по которым Клер не отвечает, могло быть миллион: делает уроки, наказана, сдохла батарейка, ушла в кино с бабушкой, да что угодно, – и все равно Майя упорно поглядывала на телефон и, перечитывая свое сообщение, оставшееся без ответа («Папа от нас съехал»), все больше и больше злилась. К тому времени, когда ее голова наконец коснулась подушки, Майя ощущала страшную усталость. Сперва она даже порадовалась – в кои-то веки не слышно приглушенных звуков семейного скандала, – но после целого часа безуспешных попыток заснуть осознала, что тишина в доме слишком громкая. Мертвая. Теперь Майя слышала почти каждый звук, включая малейшие стуки и шорохи, навевавшие мысли, что кто-то пытается пробраться в дом. Нелепость, конечно. Майя живет едва ли не в самом безопасном (кое-кто, в том числе она сама, сказал бы, в наискучнейшем) квартале Америки. Естественно, никто к ним не полезет. С другой стороны, прежде она не задумывалась о потенциальных угрозах. Если что, папа всегда бы их защитил. Даже когда он уезжал в командировки, Майя знала, что рано или поздно он вернется. А теперь? Она и не представляла, что тишина может быть настолько пугающей. В конце концов Майя забылась беспокойным сном. Разбудило ее жужжание мобильного: эсэмэска от Клер! Ох, сочувствую. А мы с семьей ходили в турпоход, только что вернулись к цивилизации. Ты как там? Майя напрочь забыла про этот поход. Какая же она дура, что переживала из-за молчания Клер! Большой палец надолго завис над экраном, точно в алфавите не хватало букв, чтобы сложить в слова все, что хотела высказать Майя, все, что рвалось из души. Где ты была? Я так в тебе нуждалась. Ты мне нужна. Мне страшно от того, как сильно ты мне нужна. Вместо этого она написала: Я в порядке. Ложусь спать. Поговорим завтра. Отправив сообщение, Майя нашла в телефоне песню, которую в последний раз слушала очень давно, еще до знакомства с Клер, и заснула под нее. Текст песни заполнил собой тишину в комнате, эту внезапно образовавшуюся пустоту, что неумолимо ширилась и подбиралась к Майиному сердцу. Хоакин – Как поживают Майя и Грейс? – полюбопытствовал Марк с водительского сиденья. В поездках по скоростным шоссе Линда при всякой возможности передавала руль мужу: трасса заставляла ее нервничать. По мнению же Хоакина, когда на трассе машину вела Линда, в салоне нервничали все. – Нормально, – сказал он, потом прибавил: – Родители Майи разводятся. – Знал, что ответ «нормально» Марка и Линду не удовлетворит. Они, как всегда, ждут подробностей. – Едва ли это нормально, – заметила Линда, развернувшись на сто восемьдесят градусов. Как у нее это получается? Если Хоакин садился в автомобиле против хода движения, его сразу начинало тошнить. – Не то чтобы нормально нормально, – пояснил он. – Я имел в виду, что руки-ноги у них целы, вот и все. – У твоего понятия «нормально» весьма низкая планка, – засмеялся Марк, перестраиваясь на другую полосу. – А Грейс побила одноклассника, – сообщил Хоакин. – Ты точно не хочешь сменить оценку? – поинтересовалась Линда, а Марк в то же время переспросил: – Грейс побила одноклассника? Да она как котенок. Хоакин не понял, что это означает, но уточнять не стал. Порой Марку на ум приходили странные, замысловатые вещи. – Кажется, кто-то в школе плохо отозвался о ее семье, вот она и отлупила обидчика. Вечером, сидя в комнате, Хоакин пожалел о своих словах. Не о том, что говорил про Грейс, а о советах сестрам насчет правильной постановки кулака. Теперь Марк и Линда могут счесть его агрессивным, а то и задуматься, с какой стати он вообще умеет размахивать кулаками. На самом деле Хоакину еще не приходилось драться. Но в десятилетнем возрасте он жил в семье – помимо него, там были две сводные сестры, тоже приемные, и старшая родная дочь, – где мама работала помощницей директора фирмы в Лонг-Бич, а отец занимался боксом на любительском уровне. Хоакин поначалу опасался возможных последствий жизни рядом с боксером, однако приемный папа на поверку оказался очень добродушным человеком. Он даже показывал, как нужно отрабатывать удары на груше, что висела в гараже, слишком захламленном для того, чтобы держать там машину. «Смотри, вот так, – однажды сказал он Хоакину, аккуратно подогнув его большой палец и превратив детскую ручку в безупречный твердый кулак. – Теперь бей по груше. Бей со всей силы». Хоакин ударил. Сильно. Он понял, что отцу просто доставляет удовольствие возиться с мальчишкой (девочки определенно не желали по чему-то там молотить в пыльном гараже). Дом тоже был прекрасный, один из лучших среди всех, где довелось побывать Хоакину, но потом какой-то социальный инспектор рассчитал, что на квадратный метр жилья приходится слишком много детей, и, поскольку Хоакина взяли позже остальных, сработало правило: кто последним пришел, тот выбывает первым. После этого он и попал к Бьюкененам. За свои семнадцать лет Хоакин усвоил многое. Постоянные переезды из семьи в семью научили его приспосабливаться к обстановке, менять цвет кожи, подобно хамелеону, чтобы сливаться с окружением. Он верил, что, если говорить правильные фразы и совершать правильные поступки, никто не заподозрит в нем приемыша. Все – соседи, учителя и ученики в школе, доставщик бакалейных товаров – будут думать, что для родителей он обычный биологический ребенок, кровь от крови, дитя, которое нельзя отдать, заменить или выставить за дверь. В той семье его научили боксировать. В другой, где отец был шеф-кондитером модного ресторана в Лос-Анджелесе, он узнал, как печь хлеб и восхитительное печенье с шоколадной крошкой. Третья мама обучила его каллиграфии, а один из старших сводных братьев разбирался в раннем панке и частенько протягивал ему диски со словами: «Держи. Такого ты точно еще не слышал». Внимание было Хоакину приятно, в отличие от музыки. Она его раздражала. Он ничего не имел против адаптации. Перескакиваешь с одного камешка на другой, по пути овладеваешь профессиональными секретами, поднимаешь свой уровень – прокачиваешь навыки перед финальным боем. Хоакин подмечал, молятся ли в этой семье перед едой, стелют ли на колени салфетки, кладут ли на стол локти, а потом старательно все копировал. Зато когда окружающие считали, что он чего-то не знает, Хоакин по-настоящему расстраивался. Он до сих пор помнит ту опекуншу, немолодую женщину, от которой стойко и приторно-сладко пахло розами, будто кто-то растер в порошок розовые лепестки и обсыпал ими ее одежду. Как только Хоакин переступил порог ее дома, она присела перед ним на корточки, улыбнулась пожелтелыми зубами и спросила: «Солнышко, ты ведь знаешь, что такое чай со льдом?» Он сразу понял: она спросила об этом, потому что он похож на мексиканца. Узнал Хоакин и эту нарочито медленную речь – на случай, если он не владеет английским (можно подумать, если растягивать слова, тебя сразу поймут!), и скрытое за вопросом убеждение, что он незнаком с такой обыденной вещью, как чертов чай со льдом. Когда Хоакин кивнул и сказал «да», женщина чуть ли не обиделась, как если бы рассчитывала первой водрузить флаг на горе Хоакин, а ее опередили. С того дня он возненавидел чай со льдом. За ужином Марк и Линда постоянно переглядывались. Хоакин крутил головой, словно на теннисном матче. Наконец он не выдержал. – Что? – спросил он, накалывая на вилку кусочек брокколи. (В этой семье Хоакин приучился есть овощи трижды в день; к шпинату и брокколи он относился нормально, а вот брюссельскую капусту на дух не переносил, даже жаренную на сливочном масле.) – Что «что»? – отозвался Марк. Собственно, так он отвечал всегда. – Вы все время переглядываетесь. – Хоакин показал на обоих вилкой. – Значит, что-то не так. Марк и Линда снова посмотрели друг на друга. – Вот опять! Линда улыбнулась. – Мы лишь собирались побеседовать с тобой о том, про что говорили месяц назад. Хоакин отложил в сторону вилку и расправил салфетку. (Салфетка – на коленях.) – А, – сказал он. Марк прочистил горло, и Хоакин сразу понял, что тот волнуется. Характерных признаков было много, но этот – самый явный. – Мы просто хотим знать, хватило ли тебе времени все обдумать. Месяц у тебя выдался напряженный: новость о сестрах, знакомство с Майей и Грейс и все такое прочее… – Но, – быстро подхватила Линда, – если тебе нужно еще время, мы готовы ждать. Милый, мы ни в коем случае на тебя не давим. Хоакин думал об этом так много и долго, что вряд ли у него могли появиться какие-то новые мысли. – Да, мне нужно еще время, – сказал он. – Не беспокойтесь. Марк снова кашлянул. Линда попыталась спрятать мелькнувшую на лице надежду, однако у нее вообще плохо получалось скрывать эмоции.