— Что скажете, гроссмейстер? — Эт-то к-красивый фокус, ваше величество! — начав говорить, гроссмейстер справился, в конце концов, со слабостью и продолжил, не заикаясь. — Создание предметов не является чем-то новым… — Без инсталляций? — поднял бровь Август. — Без готового аркана? — Вы сильный визионер, профессор… — вынужденно признал де Вексен. — А вы, гроссмейстер, сможете повторить? — повернулся к нему король, который явно ухватил главное: колдун, способный на месте создать цветок из ничего, возможно, способен и на большее. — Нет, ваше величество, — наливаясь кровью, ответил гроссмейстер. — Я не настолько хорошо владею визионерством и вербальной магией. — А кто-нибудь другой смог бы? — не отставал король. — Право, не знаю, ваше величество, но я выясню! Что ж, этот бой, как и ожидалось, гроссмейстер проиграл. — Собственно, об этом я и веду речь, ваше величество, — поклонился все еще стоящий около трона Август. — Нельзя утверждать с уверенностью, что что-либо невозможно, если сам не изучил вопрос досконально. Я могу создать цветок. Он похож на настоящий, но вряд ли настоящий в полном смысле этого слова. Поэтому для воссоздания тела графини мне потребовались материальные образцы, прядь волос и платье, которое она носила, а также крайне сложные арканы, разработкой которых я занимался много лет. Инсталляции, заклинания, гримуары… Это был кропотливый многолетний труд и по-настоящему Великое Колдовство, потребовавшее строительство двух сложнейших инсталляций и многого другого. Кроме того, ваше величество, признаюсь, я преступил черту дозволенного. По незнанию и без злого умысла, но тем не менее… Боги даровали мне закончить колдовство и вернуть в мир красавицу и великую темную колдунью Теа д’Агарис, но наложили запрет на дальнейшее использование этого колдовства. Смертные не вправе создавать себе подобных. Поэтому мы с графиней уничтожили все, что связано с этой запретной магией. Теперь повторить это Колдовство не сможет уже никто. Даже я. Однако создать козленка или павлина я все-таки могу, хотя и не думаю, что на данный момент есть еще кто-нибудь, способный создать живое из неживого. После этой довольно длинной речи в гостиной воцарилось молчание. Все присутствующие «переваривали» услышанное. — Графиня, как две капли воды похожа на свой портрет, — заговорил молчавший до сих пор канцлер. — На оба портрета, если иметь в виду полотно из собрания Конти. «Ну вот, Теа, ты уже снова графиня! И никаких сударыней!» — Кстати, — улыбнулся Август, — герцогиня Конти знает графиню в лицо, помнит ее и узнала сейчас. — Вы очень похожи на короля Генриха, ваше величество, — неожиданно сказала Теа. — Кем он вам приходится? Дедом? — Прадедом… Вы знали моего прадеда? — Знала, — кивнула Теа. — Я дружила с Елизаветой де Корбей. Она была фавориткой Генриха. А вот ваша прабабка Франсуаза меня терпеть не могла. Все время подозревала в том, что я сплю с Генрихом! — А вы?.. — Ни в коем случае, ваше величество! — двусмысленно улыбнулась Теа. — Мы вместе всего лишь дегустировали граппу… Он был очень хорошим человеком, старался никого не обижать. Когда захотел иметь на память портрет с женой и фаворитками… Странное желание, но желание короля — закон. Я видела полотно в вашей галерее. Оливье Норсежак писал все портреты по отдельности и лишь позже свел их вместе на одном полотне. А король Генрих никогда его никому не показывал. Не хотел обижать супругу. Франсуаза Лотарингская была ему хорошей женой… — Чего вы хотите, графиня? — поморщившись после ее рассказа, спросил Максимилиан. По-видимому, он уже сделал выводы и пришел к некоему решению. — Я ничего не прошу, — раскрыв и закрыв веер, ответила Теа. — Титул у меня есть и вряд ли кто-нибудь сможет его оспорить. Деньги есть. Я оставила себе солидное наследство. Вот этот изумрудный гарнитур, например. Кстати, вы можете проверить, господа. Мои драгоценности и состояние никогда не были найдены, а этот гарнитур был на мне, когда Клод Лефевр писал мой портрет. Вот, разве что, мой дом. Я бы хотела получить обратно виллу Дориа, находящуюся сейчас в собственности короны. — В вашем замке невозможно жить, графиня, — с сожалением в голосе сообщил канцлер. «Вашем», — отметил Август. — Я знаю, — понимающе улыбнулась Теа, — но только не для меня. Это домашние духи безобразничают, но они мне присягали, так что вряд ли будут докучать. — Верните графине замок, — отдал приказ Максимилиан. Судя по всему, он принял решение. — Графиня, — обратился он к Теа, — с этого дня вы желанная гостья при моем дворе. — Кавалер! — король перевел взгляд на Августа и усмехнулся. — Зная вас, полагаю, что ваше дворянство и право зваться кавалером подтверждены законом. — Вы совершенно правы, ваше величество! — поклонился королю Август. — Вас я тоже буду рад видеть при дворе, — сообщил Максимилиан. — Вы ведь не откажете своему королю в совете, если он мне вдруг понадобится? — Я в полном вашем распоряжении, — подтвердил Август. — Что ж, — усмехнулся король, — тогда, будем считать, что аудиенция закончена. Но бал продолжается! Получайте удовольствие, господа! 2. Вилла Аури, день тридцать второй Домой, то есть на виллу Аури, возвращались под утро. Оба устали, но, несмотря ни на что, Августа переполняло чувство удачи. Он раз за разом переживал момент торжества. Свою победу. Свой успех, настолько грандиозный, что ему до сих пор не удавалось осмыслить его целиком. Увидеть перспективу. Осознать следствия. О чем думала Теа, сказать было труднее. Если возможно вообще. Женщина молчала. Сидела напротив Августа, плотно сжав губы и закрыв глаза, но, насколько он знал, не спала. Дышала ровно. Не двигалась. Однако угадать, какие чувства ее обуревают, или какие мысли, заставили ее замереть, было невозможно. Во всяком случае, Август был бессилен «прочесть» то, что скрывалось за «холодным спокойствием» монумента. — Теа! — позвал Август, ощущая неожиданное бессилие перед лицом ее боли, а то, что это именно боль, подсказывало «шестое чувство». — Теа! Она не ответила, и он вдруг подумал, что победа далась слишком дорогой ценой. И всю эту цену, похоже, заплатила одна Теа. И тогда, возникает вопрос: нужна ли ему, Августу Агду, такая победа, если платит за нее кто-то другой? И кто он такой, как человек, кавалер и колдун, если готов такую победу принять? Темные колдуны — зачастую люди скверные, это так. Но «зачастую» не означает всегда, и Август как раз был из тех, кто, никогда не ограничивая себя в целях и средствах их достижения, всегда ясно видел, где проходит грань между благородством и мелочной мерзостью. В конечном счете, именно это определяло его поступки, как кавалера и колдуна. И сейчас его сомнения были вызваны не тем, что он изначально задумал и осуществил нечто, что можно было бы назвать мерзким, непорядочным, бесчестным. Вовсе нет! Напротив, оглядываясь сейчас назад, он видел, что совершил — по незнанию и самонадеянности — всего лишь ошибку, но никак не запланированную подлость. И тем не менее, Танья — сейчас он подумал о женщине именно так, — заплатила за их общий успех куда больше, чем он. — Теа! — Август хотел увидеть ее глаза, услышать голос, почувствовать нерв. Он не мог и дальше смотреть на ее окаменевшее лицо. И женщина откликнулась. Она открыла глаза. Нахмурилась, словно, пыталась понять, где она, и что с ней произошло. И видимо, в конце концов, вспомнила, потому что в следующее мгновение ее зрачки расширились, как если бы она увидела нечто ужасное. Но Теа не закричала и не сделала попытки защититься от неведомой напасти руками. Она заплакала. Сначала, слезы медленно вытекали из глаз и торили дорожки по потерявшим краски щекам. Потом полились быстрее. И еще через мгновение она уже беззвучно рыдала, заливаясь слезами и разевая рот в немом крике. «Боги!» Она рыдала. И единственное что мог в этой ситуации сделать Август, это пересесть к Теа, обнять ее и прижать к себе сотрясаемую рыданиями женщину. Так что весь долгий путь до дома, она проплакала у него на груди. Безутешная, беспомощная и беззащитная перед тем, что на нее обрушилось. Одна в этом огромном чужом для нее мире… А потом они приехали в замок, и, вырвавшись из его защищающих и оберегающих объятий, Теа пробежала через весь дом насквозь и выскочила на лужайку, полого стекавшую с холма «под ноги» ближайшим деревьям леса. Остановилась на полпути к опушке, вскинула руки вверх, и с чистого рассветного неба неожиданно ударили молнии. Они были невероятны, эти молнии. Голубые с фиолетовым отливом и настолько мощные, что даже на расстоянии волосы у Августа встали дыбом. А они все били и били, попадая в открытые, обращенные к небу ладони Теа, и она их принимала. Стояла неколебимо среди грохота — гром гремел не переставая, — и ослепительного сверкания молний, и, казалось, этой рукотворной грозе не будет конца. Август смотрел на Теа не в силах оторвать взгляд, потрясенный, восхищенный, поверженный той первозданной мощью, которой, как оказалось, была способна повелевать женщина. Он не боялся. Страха не было, потому что страх и восхищение не совместимы. Но при этом Август не решался подойти к Теа, не смел вмешиваться в то, что происходило сейчас с ней и вокруг нее. А потом все сразу закончилось. Гром затих, и молнии больше не били с чистого неба, а Теа лежала на траве и не двигалась. * * * Она оставалась без сознания почти двенадцать часов, придя в себя только в первых вечерних сумерках, но подниматься с постели не захотела. Предпочла ничего не менять, коротко попросив служанок, оставить ее в покое. Так что, когда Август, вежливо постучав в дверь и не дождавшись ответа, вошел в спальню, он застал Теа все в том же положении — неподвижно лежащей под летним шелковым одеялом, подтянутым под самый подбородок. Взгляд ее был устремлен в потолок. Лицо по видимости спокойно. «Похоже на смерть, — вздохнул про себя Август. — Но, слава богам, все-таки не смерть». — Добрый вечер! — осторожно поздоровался он. — Перенервничала, — голос у Теа был тихий, едва слышный. — Да, это было крайне тяжелое испытание, — согласился Август, вспоминая события Большого Летнего Бала. — Иногда мне казалось, что я она… — Вы и есть она… — Нет, не она, и вы это знаете, — женщина все так же неподвижно лежала на кровати и смотрела в потолок. — Мне было страшно, Август… А потом стало одиноко. Такое смертельное одиночество… Такая тоска… — Я понимаю, — Август не был уверен, что до конца понимает то, что испытывает Теа, но, во всяком случае, он старался это понять. — Не понимаете, — она повернула, наконец, голову и посмотрела на Августа. — Я хотела умереть, но даже молнии меня не берут. Что же мне теперь делать? — Жить! — твердо ответил Август и неожиданно понял, что все самое важное он должен, не откладывая, сказать ей именно сейчас. Сейчас или никогда. — Теа, — сказал он, глядя ей прямо в глаза, — я… Честно сказать, я впервые не знаю, как выразить свои чувства. Но я хочу, чтобы вы знали. Вы никогда не будете одиноки, если, конечно, вам не наскучит мое общество. И дело не в тех выгодах, которые я могу получить с вами, через вас, благодаря вам. Я просто всегда буду рядом… Если вы не возражаете, я буду рядом и сделаю все, что вы сочтете необходимым. Все, что вам понадобится… Все! — Август, это вы мне так в любви объясняетесь? Сказать по правде, он не понял, в чем смысл этого вопроса, зачем Теа его задала. Ирония? Сарказм? Насмешка? Или, может быть, растерянность… Или, напротив, ожидание? Шаг навстречу? — Да, Теа, — он не нашел в себе сил улыбнуться и не захотел превратить, возможно, самый важный разговор в своей жизни в шутку. — Да, это объяснение в любви. — Не очень изящно, — пожал он плечами, глядя на замолчавшую женщину. — Не слишком романтично. Совсем не в моем стиле, но боюсь, что, если не скажу сейчас, все станет только хуже. — Почему вы молчите? — спросил он после долгой паузы, в течении которой Теа только молча смотрела на него широко открытыми глазами. — Я жду, — коротко ответила она на его вопрос. «Ждет? — удивился Август, едва ли не сбитый с толку странным ходом их разговора. — Чего?» Впрочем, задав себе этот вопрос, он уже знал, чего, возможно, ожидает от него женщина. Ведь самого главного он ей так и не сказал.