— Ну, мало ли… — Слушай, ты заканчивай. Он не в себе сейчас. Дели на десять это всё, пожалуйста. — Он более чем в себе, — возразил Фэб. — Единственный бред — это про санитаров. — Которых я если поймаю, прикончу на месте, — мрачно добавил Кир. Фэб согласно кивнул. — Ты считаешь, что он адекватен? — Практически полностью. Я же смотрел показатели. Санитары — да, бред. Остальное… нет, к сожалению. Он отлично соображает и отдает себе отчет в том, что говорит. На все сто процентов. Он в это верит. — То, что он в это верит, не значит, что он верит правильно, — Кир вздохнул. — Выходит дело, что и Ри что-то открывал. Погоди-ка!.. Что-то я после трёх месяцев в одиночке соображаю не очень. Так вот о чем они тогда говорили, на Тлене! Паук, арбалетный болт… Это считка Ри. Сто процентов. А я-то думал, о чем они всё время переговариваются вдвоем. Ри еще табличку притащил с цифрой восемнадцать. Черт… тогда не до того было, но сейчас я, кажется, начинаю понимать. — Нужно будет поговорить с ним, проверить, — Фэб выпрямился. — Рыжий не в курсе? — Кажется, нет, — Кир задумался. — С ним тоже того… побеседуем. * * * — Кир, ты совсем того? — мрачно поинтересовался Скрипач, когда оба скъ`хара пришли к нему с разговором. — Ри говорил про эту считку. Причем всем. И мы тогда еще сказали, что портал нужно будет открывать Ри с Итом. Кир удрученно молчал. — Потом видение, которое устроил нам Мастер Червей, когда мы отрабатывали Утопию, — продолжил Скрипач. — Только это было не видение, конечно, как я сейчас понимаю, а проекция из недалекого будущего. Мы видели ровно то же самое, что и они. — Что именно вы видели? — спросил Фэб. — Кир, расскажи, у меня сил уже нет, — признался Скрипач. — Примерно это всё и видели, с поправкой на восприятие Мастера. В том, что я из самого веселого превращусь в самого грустного, он оказался прав… — Но ты же понимаешь… — осторожно начал Фэб, но Скрипач его перебил. — Да, понимаю. Например, то, что Ит не прав, я понимаю. Но переубедить его я не смогу. По крайней мере, сейчас. — Почему, родной? — Кир взял Скрипача за плечи. Тот устало вздохнул. — Потому что я не знаю, как это можно сделать. * * * Психологи дали указания, их оказалось множество. Распорядок дня, темы для разговоров, в особенности по состоянию — никаких подробностей, только в общих чертах, но обязательно с адекватной оценкой. В данный момент они в адекватности самооценки сильно сомневались. Но главным вопросом оказался, конечно, тот, что имел отношение к семье — в частности, к Фэбу. Ни в коем случае не уходите, Фэб. Если вы уйдете, он вас больше вообще к себе не подпустит. Поймите, сейчас, не смотря на отторжение, которое он проецирует, у вас всё равно сохраняется связь, нить. Он вас любит, мало того, он за последние дни сам неоднократно говорил об этом. Но если вы уйдете, он тут же создаст дистанцию между вами, и преодолеть её не получится, видимо, уже никогда. Ваше присутствие рядом с ним мы полностью оправдаем, вот увидите. — Каким образом? — спросил тогда Фэб. — Скажем правду, — пожала плечами женщина-психолог. Фэб уже знал, что она, равно как и десяток её коллег, работают поочередно в шести госпиталях, к которым приписаны. И едва справляются. Говорят, очень богатая сейчас стала практика. — Какую именно правду? — О нехватке персонала, и о том, что мы физически не можем выделить для него еще врачей. Что каждый рауф, когни, и человек на счету. Это действительно правда, к сожалению. Многое бы я отдала, чтобы это было ложью. Фэб знал — женщина действительно не врет. Врачей не хватало катастрофически. К сожалению, объяснялось это более чем просто: на десять тысяч военных официальная пропускала один госпиталь. Да еще и пакт не предусматривал уровень этих госпиталей выше шестого… — Ну, хорошо, — согласился Фэб. — Допустим. А что на счет линии поведения? — Любые разговоры о взаимоотношениях пресекать пока что в зародыше. Четко дать понять: все обсуждения станут возможными только после выздоровления. Поправишься — поговорим. И никак иначе. — То есть мы ждём, — уточнил Фэб. — Пока что да, — кивнула женщина. — Ждём и смотрим. К сожалению, ничего другого пока предпринять нельзя. — Почему? — Фэб, странно слышать от вас такой вопрос, — женщина, кажется, удивилась. — Потому что сейчас приоритетной задачей является физическое состояние. Которое, как вы сами понимаете… — Да, я всё понимаю. Просто… невыносимо, — Фэб отвел взгляд. — Каждый день вот так… Марта, поймите, это уже больше, чем просто тяжело. Я не знаю, сколько я сам выдержу… я боюсь сорваться. — Вам нужно взять себя в руки и выдержать. Столько, сколько нужно будет. Если сорветесь вы, дело кончится еще хуже. Фэб, я понимаю: вам действительно трудно, особенно после тюрьмы, и после всех событий, но выхода у вас нет. И ни у кого нет. У него в том числе. — Может быть, мне стоит попробовать… — Фэб осекся. — Попробовать — что? — не поняла психолог. — Я никогда не курил. Может быть… — Дурная идея, — женщина поморщилась. — Лучше спите побольше. Ей богу, от этого все только выиграют. И он, и вы. Ко второму скъ`хара это тоже относится. * * * Первые слова о белой стене произнес никто иной, как сам Ит, хотя Скрипач после признался, что подобное приходило и ему в голову тоже, вот только формулировал он иначе. Белая стена. Та, которая сейчас стояла между всем и всем. Между Ри, и его практически полностью уничтоженным мозгом. Между Итом, и его изуродованным телом. Между Бертой и её семьей, пока что вынужденно запертой в стерильной зоне госпиталя «Поля». Между ними всеми была сейчас белая стена, даже между Итом и Скрипачом, а ведь оба до этой поры считали, что подобное невозможно. Конечно, на мысль о стене Ита натолкнула казалось бы совершенно простая вещь: изуродованную половину тела от него же самого закрывали перевязочными накладками, и он, скашивая глаза влево, максимум, что мог видеть — нечто белое, в полутьме практически неразличимое. Яркий свет на время его пробуждения отключали (на этом настояла всё та же Марта, психолог), оставляли несколько совсем небольших точечных источников, не позволявших толком рассмотреть, что там, слева, на самом деле. Позже выяснилось, что можно было бы и не стараться — как оказалось, Ит более чем хорошо помнил, что с ним произошло, мало того, он даже не терял сознания до того момента, пока не попал на операционный стол. — Больно было? — сочувственно спросил Скрипач после того, как Ит подробно перечислил все свои травмы, и ни разу не ошибся. — А как ты думаешь? — с горечью спросил в ответ Ит. — Очень. Но ничего, это-то как раз не страшно. — А что было страшно? — невзначай поинтересовалась Марта. Второй разговор с психологом происходил, разумеется, утром — по вечерам, во время десятиминутных пробуждений Иту было не до разговоров. А вот проспав ночь, он почти полчаса чувствовал себя вполне сносно. — Два с половиной месяца, которые были потом, — Ит отвел взгляд. — И то, что происходит сейчас… тоже. Психолог покивала. — Ит, к сожалению, какое-то время придется потерпеть, — предупредила она. — О каком времени идет речь? — спросил Ит. — Обсуждается тактика того, что с вами возможно сделать имеющимися средствами, и… — Рыжий, помнишь? Баспейрил, тот нэгаши… ну, на «Альтее»? Сначала в «Вереске», потом там… Я теперь тоже… почти как он, — Ит натянуто усмехнулся. — Только его поперек, а меня… вдоль… А мы еще его тогда успокаивали… — Помню, — кивнул Скрипач. — Не сравнивай. Случаи совсем разные. — Ну почему же? — возразил Ит. — Очень даже похожие случаи. Только он через месяц после ранения уже ходил, пусть и не сам, а я… Он не договорил. Если бы мог отвернуться — наверное, отвернулся бы, но сейчас максимум, что он мог — это закрыть глаза. — Не через месяц, а через четыре, я смотрел его историю, это раз, — Скрипач говорил жестко, тоном, не допускающим возражений. — Два — мы с тобой с ним виделись больше чем через два года после ранения, и он тогда жаловался, что ему неудобно и некомфортно на биопротезе, и что он хочет нормально протезироваться. У тебя склероз, родной, я скажу Илье, что с мозгами проблем больше, чем он тогда решил. Четыре — у тебя есть шанс через относительно небольшое время встать на ноги. От двух до трёх месяцев. Завтра скажут, сколько точно. — Ладно, — вымученно согласился Ит. — То, что обо всем этом думаю я, касается, видимо, меня одного, и никого больше. — Пока что да, — вдруг согласилась с ним Марта. — Именно так. Ит, вы можете считать меня жестокой, если вам угодно, но вы ничего не решаете, и не можете решать. — Всё снова решили за меня, — покорно кивнул Ит. — Что ж… я и не претендовал никогда. Может, оно и к лучшему.