Нужно поспать, новым днем все будет казаться не таким унылым. Дарья пошла к себе. Завтра следует кликнуть Солошкиных девок в услужение, Устя теперь при муже. Приедет ли она проститься или они с Терентием сразу от сторожи к Вятке выедут? Хоть у Усти все хорошо. Должно же хоть что-то быть хорошим? Дарья прошла мимо оставшихся, как и прежде на посту, гридей. Сама засветила лучину и… чуть не наступила на сидящую в уголке Устю. Девушка, сжавшись в комочек, тихо плакала. – Устя! – кинулась к ней Дарена. – Устинька, что стряслось?! Устя заревела в голос, уткнувшись хозяйке в колени. – Ну, полно, полно. Сердце рвется. Что стряслось? – П-прогнал он м-меня, – с трудом выговорила Устинья. А очи-то девичьи погасли, словно кто задул. Где ж та веселая, озорница-хохотушка? – Кто прогнал? Мирошкинич их? – заподозрила Дарена в подлости ватамана. – Терентий прогнал, – Устинья шумно выдохнула, всхлипывая. – Почему? – Он на мне жениться хотел, потому что ты женой ватамана должна была стать, мол, моя баба у самой посадницы в услужении. Звал, чтоб при ватамане место потеплее выхлопотать, а теперь-то… – и Устя снова разрыдалась. Выходит, Дарена и Устино счастье украла. Она обреченно сползла по стене, усевшись рядом с Устей. – Прости меня, – смиренно попросила она у челядинки. – Да нешто я тебя, светлая княжна, виню, – вздохнула Устинья, смахивая слезы. – Сама виновата, нешто очей не было? – Я за тебя приданое большое дам, – встрепенулась Дарена, кидаясь к ларцу с самоцветами. – Все бери, мне уж не нужно, – сунула она в руки Устиньи ларец. – Да он таких богатств и не видывал никогда. А еще шубу соболью, аки боярыня будешь. – Я не возьму, – испугалась Устинья, отпихивая ларец. – Да отчего же, Устя? Да это ж всего лишь камни, чего ж за ними трястись? А ты мне как… сестра, да ближе и нет. Да мне только в радость. Нешто ты меня порадовать не хочешь? – Спаси Бог тебя, хозяйка, – принялась целовать Дарене руки Устинья. – Его я больше не хочу, – сухими губами проговорила она. – Как собаку бродячую прогнал. А я пешком по льду в Гроховец пошла. – Одна? – испугалась Дарья, прижимая Устю к себе. – Их денщик меня подвез, в шапке такой смешной. Так пред ним стыдно было. Удавиться хочется, – мрачно произнесла она. – Не вздумай! – грозно прикрикнула на нее Устинья. – Опозорена я, все пальцем станут показывать, – слезы снова покатились по румяным девичьим щекам. – Эх, Устя, оглянись, что вокруг делается, нешто кому сейчас до тебя дело есть? Ты ж не брюхата? – Н-нет, не знаю, нет, наверное. – Вот и славно, – по-матерински улыбнулась ей Дарена. – Спать пойдем. Играя сильную и «мудрую» княжну пред Устиньей, Дарья держалась из последних сил. Только забравшись под одеяло, она выплакалась в сласть, соревнуясь с Устей по силе отчаянья. Надо было выплакаться, выдавить горе из себя и почувствовать хоть недолгое облегчение. Жалко было Устю, себя, Евпраксию, Дедяту с Боженом, Матрену, одуревших от страха горожан, Павлушу с Михалкой, и даже Евфимию с Солошкой, на правах бедных родственниц, въезжающих в богатый Владимир. Не сладко в приживалках жить, это Дарена знала по себе. «Всех пожалела, а меня? Меня тебе не жаль?» – послышался в ночи такой знакомый голос. «И тебя жаль. Нас жаль, да что ж поделать?» Надо постараться уснуть, завтра новый день, новые заботы… и он уедет. Уедет, и она никогда его не увидит, да она скоро никого уж не сможет увидеть… Сон закрыл Дарену от щемящей тоски спасительной пеленой забытья. Глава XXVII. Кони и люди Утром Дарена проснулась от дурманящего запаха пирогов, тихо одевшись, она на цыпочках прокралась в людскую. Устинья, как ни в чем не бывало, порхала от печки к столу, смазывала маслом бока у румяной сдобы и мурлыкала незатейливую песенку, слегка притопывая ногами. И так же, как прежде, бодро летала по горнице тонкая косица с алой лентой. Словно и не было ночных рыданий и горечи разочарования. Вот это сила духа, есть чему поучиться. – А я вот пироги затеяла, – подарила Устя хозяйке широкую улыбку. – С собой заберу, я теперь в княжьей трапезной ем. – Я сейчас в плетенку переложу. – Хлопочи, мне еще в гридницу надобно сходить. «Надо бы и себя заботами занять». Дарья кликнула ключника Горяя, и отправилась поглядеть, сколько в подклетях хранится брони и оружия. Толстый неповоротливый ключник со скрипом повернул такой же толстобокий замок, но отворить не успел, в гридницу влетел гридень Фрол. Молодой воин часто затараторил, выкладывая вести: – Светлая княжна, Чурята-коробейник ватагу собрал, погромы чинят. Ладно бы по пустым дворам шарили, так и к тем, кто не съехал ломятся. Уж на посаде бьются. – Этого еще не хватало, – всполошилась Дарья. – А, что ж Божен? – А посадника Божена никто не слушает, он у Матрены Михайловны, тетки твоей, на дворе засел, да с ее ратными оборону держат. – Так что ж они ко мне не пришли, как сговаривались?! А Пахом Рыжка, воевода? – Сбежал, собака, – в сердцах махнул скомканной в руках шапкой Фрол. «Да что же делать?!» – А Дедята? – Дедята из тех, кто на торг явился, на стены людей расставляет. Но броня худая, стоять не с чем. – Послать попов к буянам надобно, чтоб образумили, как отец Патрикей вчера, – Дарья судорожно соображала, как лучше поступить, и подсказать-то некому. – И за Дедятой послать, да пусть поможет Божена с теткой сюда переправить. – Он сказал, что силы на их охрану тратить не станет, пусть сами выкручиваются, чай, не дети малые. А как ушкуйники съедут, тебя охранять придет. И Дедята с норовом. Да как их всех утихомирить, да в одной упряжке тянуть заставить? – Ну, чего истуканом стоишь, отворяй уже, глянем, сколько чего, – прикрикнула Дарена на ключника, срывая на нем раздражение. Горяй дернул массивную дверь за кольцо. – Ну и ну, – пробасил он, отступая. – Чего там? – обходя Горяя, попытался ближе протиснуться и Фрол. – Вот, – двойным подбородком указал ключник. Дарья тоже заглянула в открытую дверь. Подклеть была пуста, ни ржавого шелома, ни гнутого меча, ни даже единого колечка от брони, ничего. – Как же? – чуть не плача простонала Дарена. – Куда ж ты смотрел? – Так как князь Ростислав сгинул, сюда никто и не хаживал, без надобности было. – Куда же оно делось? Ведь я же помню, здесь столько всего лежало! – Дарья задыхалась от безысходности, все, казалось, против нее. – А я видела, видела, – как из ниоткуда, у плеча появилась нянька Вторица. – Княгиня Евфимия все на возы велела погрузить, великому князю Юрию отдарок за приют. И приданое твое вывезли. Дарье оставалось только сокрушенно вздыхать. Она осталась одна, без воев, без оружия, в охваченном смутой граде. А, может, бабка права, к чему продлевать агонию? Зачем в ступе воду толочь, масла не сбить, все напрасно. – Зови светлую княгиню трапезничать, – выдохнув, махнула Дарья Вторице. – Дедяте передай, – обернулась к Фролу, – пусть вилы, ухваты, топоры, ну и еще чего там есть, готовят. И пусть все же поможет Божену, скажи, крестница его об том молит. За трапезой Евпраксия сидела так же замороженным сухим древом, шамкала беззубыми губами и почти ни к чему не притрагивалась. Дарена ерзала на лавке, прокручивая в голове только одну мысль – что же делать? – А может вече собрать? Ну, чтобы примирить всех, разъяснить… – Чтоб они глотки друг дружке прямо у божьего храма начали резать? – усмехнулась Евпраксия. – Ну, разве нельзя вразумить, у отца Патрикея же вчера получилось? – Пироги горчат, – отодвинула Устину сдобу Евпраксия, – горькое все, даже мед. «Ну, отчего же она не поможет, ну, ведь она опытная, столько лет за спиной сына градом вертела? Чего ж сейчас?» – Дарья с тоской посмотрела на то, что осталось от некогда грозной княгини. – Ну, нельзя же так, взять да руки опустить?! – Так не опускай, кто ж тебе не дает? – усмехнулась старуха. – Иди, увещевай, проси, в ножки можешь им бухнуться.