Помощи с этого края не будет. И снова накрыла тоска и беспомощность. – А кума сказывает, что дурные людишки из Ильи Пророка иконки да кадила повынесли, – подала голос от двери Вторица, подливая масла в огонь. – Нехристи проклятые. Суда божьего на них нет. Получается – грабеж не стихает, а лишь набирает обороты, а они здесь смиренно пироги жуют! Дарья вскочила, устремляясь к двери, но в дверном проеме появилась высокая фигура Микулы. Княжья дочь невольно отпрянула назад, сбивая дыхание. – Прощаться пришел? – насмешливо проговорила Евпраксия, с аппетитом кусая только что отвергнутый пирожок. – За платой за простой пришел, как обещано было, – спокойно отозвался ватаман. Дарье показалось, что меж ней и Микулой разверзается пол. Какое разочарование! Да нешто он не видит в каком они положении, чтобы еще и платы просить?! Да как он может? Да как можно было такого любить?! – Коробов тех нет, невестка с собой увезла, – с издевкой ответила старая княгиня, щуря глаза, – но уговор есть уговор, можешь походить да присмотреть себе, чего хочешь, – она широким жестом провела вдоль пустых стен. – Тут у нас людишки иконы из божьего храма выносят, так, может, и ты чего возьмешь, царские врата с петель ладно снимаются, – княгиня выжидательно посмотрела на ватамана, ожидая ответа на оскорбление. Микула, пододвинув лавку, нагло сел за стол и тоже стал жевать румяный пирожок. Дарья осталась соляным столбом стоять посередине трапезной, ноги не двигались, мир кололся на части, с гулким эхом обрушиваясь в бездонную пропасть. – Златых врат мне не надобно, – подлил себе кваску Микула в Дарьину чашу, – я коней из княжих конюшен заберу. Коней?!! Последнее ценное, что не успела увести Евфимия! Дружины нет, брони нет, оружия нет, а теперь еще и коней заберут! – Коней не дам! – с яростью выкрикнула Дарья, сжимая кулаки. – Нам кони самим понадобятся. Ну, что ты молчишь?! – подлетела она к бабке и без всякого почтения дернула ее за рукав. – Ну, скажи же ему, ну хоть что-нибудь?! – Пусть забирает, – отмахнулась Евпраксия. – Да как забирает! Не дам. Слышите вы, оба?! А я не дам. Я народ соберу, мы у конюшен с вилами встанем. Не дам коней! Не дам?! – она с яростью грохнула кулачком по столу, отчего крынка с квасом опрокинулась, а пенистая жидкость стала разливаться широким кругом, закапав Микуле свиту. – Дурная девка, – выругался Микула, отодвигаясь от стола и стряхивая капли с одежды. – Кони мне нужны, в дозоры выезжать, наши по высокому снегу ходить не обучены, – укоризненно посмотрел он на Дарью. – Остаюсь я. Остается?! Да как же жалко, что крынка уж опрокинулась, да как же хочется вылить ему квас еще и на кудрявую голову. Остается он! А сразу нешто нельзя было этого сказать?! – С чего бы это? – приподняла седую бровь старая княгиня. – Крест целовал, что до весны останусь. Не хочу клятвы преступать, – медленно проговорил Микула, уже не глядя на Дарью. – Я с тебя клятву снимаю, – хрипло проговорила Евпраксия, убивая последнюю надежду для града. Да что с ней? Зачем она так?! Дарья посмотрела, как бабка мелкими движениями рвет пирожок на крошки, раскладывая их в рядок. Да она из ума выжила от горя?! Как же Дарена этого сразу не заметила?! На глаза навернулись слезы, только бы Микула не заметил. – Я с себя клятвы не снимаю, – где-то над ухом пролетел ответ ватамана. – Да я от своего слова должна отречься, – зло улыбнулась Евпраксия, – унука моя, что тебе обещана, сбежала да сюда уж не вернется. – Шутил я, чтоб спесь с тебя сбить, – так же дерзко улыбнулся и Микула, – жена мне не нужна. Сердце Дарены кольнули тоненькие ледяные иголочки. – Она теперь здесь хозяйка, – равнодушно кивнула Евпраксия в сторону Дарьи, – коней тебе даст, коли столкуетесь. – Ну, так прикажи, добрая хозяйка, коней запрячь, имей милость, – потешаясь, нарочито вежливо проговорил Микула, кланяясь княжьей дочке в пояс. – Прикажу, – сухо ответила Дарья. Они вдвоем вышли из трапезной и молча пошли к конюшням, меж ними из распахнутых где-то внизу дверей летел сквозняк. У гридницы ватамана нагнали его сотники. – Что прикажешь? – с готовностью спросил седовласый Вадим. – К ополченцам приставить мужей по опытней, пусть обучают. Коней сейчас гляну, потом к дозору готовить. На стенах караулы усилить. Сани с пристани в град втащить, да городню начинайте там возводить, а то гуляй – не хочу. По селам еды в запас закупить, осада затянуться может. И еще, смутьяна того, что коробейник, повесить на торгу, да не снимать, чтоб в назидание было. Вот так, легко у него все и просто. Какая там из Даренки хозяйка, вот он, хозяин, рявкнул – и все побежали исполнять. А хозяйкой Дарье уж не быть, не нужна ему в дому хозяйка. Они остались одни, в той самой клети, где когда-то поцеловались в первый раз. Сейчас здесь было темно и мрачно. Микула неожиданно притянул Дарью к себе и принялся жадно целовать. Она растерялась, не зная, как себя вести, оттолкнуть или раствориться в поцелуе. А губы были такие горячие, требовательные, бесстыжие. Как не похож был этот поцелуй на прежние. Ласки стали смелей, откровенней, выставляя все желания. Мрачная комната начала кружиться в водовороте новых неведомых ощущений, а сердце готово было, раздвинув ребра, выпрыгнуть наружу. – Придешь сегодня ночью погреть? – прошептал Микула, целуя тонкую мочку уха. – Замуж больше не зовешь? – поймала Дарена его голову ладонями и внимательно посмотрела в волчьи очи. – Замуж зовут, чтобы жить, а я умирать остался, – так же серьезно глянул он на нее в ответ, – зачем мне жена? Придешь? – Так вот какую ты плату на самом деле просишь, – расцепила его объятья Дарья, с обидой поджимая губы. – Да не так уж и велика, – холодно отозвался Микула и, развернувшись от конюшни в другую сторону, зашагал прочь, оставляя Дарью со своими мыслями… и выбором. Глава XXVIII. Ночка Дарья сидела, немигающим взглядом глядя на лучину. Ночь надвигалась быстро и неотвратимо. В душе черным варевом мешались разочарование, обида, злость, стыд и еще много всего. Должна ли она повторить судьбу матери? Надо ли ей жертвовать честью ради града? Оценят ли они ее жертву? Нет, лишь втопчут в грязь, смакуя ее падение. Она не княгиня, и даже не княжна, чтобы нести тяжесть власти. Почему они на нее так легко все взвалили, чего от нее ждут? Она теремная девка и мира не знает. И его, как оказалось, совсем не знает… А он жестокий, холодный, злой… волк. И ведь он про то ей толковал, да только она желала слушать только свое глупое сердечко. – А правда, что ватаман вятский остается? – робко заглянула в комнату Устя. – Нет… наверное, не знаю, – треснувшим голосом отозвалась Дарена. От нее все зависело, лишь от нее. И жизнь милой Усти тоже, которой Дарена уже разрушила бабье счастье. Она все разрушает и ничего не может, беспомощная и никому не нужная, строит дом на зыбком основании, чтобы первый ураган снес его и развеял по свету. Ну, погубит себя, так никто и не удивится – как мать, злополучное яблоко от яблони далеко ли катится, а души невинные можно спасти, попробовать спасти… мальчишек смешных, что горку на посаде накатали, Устю, старика Патрикея, да мало ли кого еще. Дарья подхватила тяжелую шубейку, накидывая на хрупкие плечи. – У Евпраксии заночую, чудит старая, – кинула на вопросительный взгляд Устиньи и побежала в ночь. – Сопроводить надобно, опасно, – полетел за хозяйкой наученный горьким опытом Фрол. – Мои вороги все во Владимир съехали, кого мне теперь бояться? – усмехнулась Дарья. – Спать ступай. – Но… – начал было Фрол. – Велю! – грозно прикрикнула Дарена и, отвязавшись от гридя, завернула совсем не в сторону покоев бабки. Только бы никого не было на карауле, что она скажет его воинам, как они на нее посмотрят? Да плевать! Она летела в пропасть, падала туда, откуда уже не подняться. Никого на половине ушкуйника из бодрствующих не было. Кажется, ватаман отправил всех караульных в дозоры. Дарья остановилась в полумраке, вспоминая, которая комната Микулы. Эта? А если не она? Стало боязно, подсознание просилось повернуть назад, но разум был слишком упрям. Дарья толкнула дверь, та с насмешливым скрипом отворилась. Одинокая свеча у изголовья кровати да тусклая лампада в красном углу, широкое ложе – это та самая комната, но в ней никого не было. Дарья выдохнула с облегчением. Ну, она приходила, как сговаривались, кто же виноват, что его где-то носит? Никого, вот и славно, надо уходить. Дарья развернулась на цыпочках. – Погреть пришла? – откуда-то сбоку раздался голос Микулы, заставляя вздрагивать. Ватаман тихонько стоял справа от двери, облокотившись о стену и рассматривая гостью бесстыже-откровенным взглядом. – Пришла, – как можно тверже проговорила Дарья. – Так чего стоишь? – усмехнулся он, отделяясь от стены. – А чего ж делать? – срывающимся голосом проговорила Дарья, чуть отступая. – Раздевайся да ложись, – кивнул он на ложе. Дверь была открыта и манила сбежать. Совсем не так все происходило, как ранее представлялось. Где же нежность да теплые поцелуи, или то для чистой девы положено? Дарена стояла, не двигаясь. – Женой не захотела стать, а полюбовницей пришла, – зло проговорил Микула. – Так нешто ты мне выбор оставил? – тоже разозлилась Дарена. – Выбор всегда есть, – рыкнул он. – Ложиться-то будешь, спать уж охота? – он нарочито зевнул. – Дверь затвори. Дарья скинула шубу на короб, распахнула запону, оставшись в одной сорочке. – И это тряпье снимай, не люблю того, – равнодушно бросил Микула, затворяя дверь, та закрылась с ворчливым скрипом, словно говоря – грешники вы оба. Дарена дунула на свечу, комната погрузилась во мрак, лишь в углу неясной точкой мигала затухающая лампада. Сорочка упала куда-то на пол, обнаженная спина почувствовала мягкий обволакивающий мех. Дарена натянула одеяло по самые уши, уставившись немигающим взглядом в черноту потолка. Сбоку раздавался легкий шорох, это разоблачался Микула. Сердце снова стало отчаянно стучаться о грудную клетку. Ложе чуть прогнулось, принимая хозяина. Микула так же лег на спину, закинув за голову руки, Дарена, чуть повернувшись и скосив глаза, видела его крупный профиль. Так они и лежали, каждый думая о своем. Сердце потихоньку вошло в ритм, на ресницы стала падать дремота. – Греть-то будешь, али бревном лежать? – долетели ехидные слова.