Хоромы посадника впечатляли: подклети, терема, сени с мудреной резьбой; по десную руку ряды конюшен, избы челяди. И князьям не зазорно по такому двору хаживать. «Богато тати живут», – с легкой завистью подумалось Терентию. К щеголю подбежали угрюмые гриди, долго о чем-то шушукались, потом позволили гостям пройти к сеням, но на крыльцо не впустили – стой-жди. Наконец из сеней вышел хозяин и лениво стал спускаться вниз по широкой лестнице. Посадник был богатырского роста с широченными плечами, прямо сказочный богатырь, не меньше. Светло-русые соломенные кудри, перехваченные вкруг головы кожаным шнуром, трепал налетевший порыв ветра. Одежа неприглядная: свита суконная да беленая рубах, ни серебра, ни злата, только сапоги дорогие, прочные, с вышивкой по голенищу, и все. Но и этого Терентию было уж достаточно, дьяк невольно глянул на свою разношенную обувку. Посадник поравнялся с гостями. Теперь можно было рассмотреть и черты лица: белесые брови, широкие скулы, крупный нос, небольшую курчавую бородку, тонкие, изогнутые в легкой усмешке губы. Но, самыми примечательными в посаднике были глаза, светло-карие, почти желтые… волчьи. И взгляд тяжелый, цепкий, словно способный видеть сквозь тебя, взгляд хозяина. А ведь годков-то ватаману, должно, не так-то и много, почитай и тридцати нет, а гляди ж ты как держится! Так и хочется на коленки бухнуться, да «чего изволишь» вопрошать. Гости почтенно поклонились. – Кто такие? – нахмурившись, произнес посадник зычным молодым голосом. Именно Терентий как посланник княгини должен был произнести заранее приготовленную речь, но язык словно прилип к небу и никак не хотел ворочаться. Молчание затянулось. Ватаман нахмурился сильнее. Дедята легонько ткнул Терентия в бок, мол, давай, чего молчишь? Бесполезно. – Мы, милостивый посадник, – сам заговорил кметь, – люди князя гороховецкого Ростислава Глебовича, по слову матушки его, княгини Евпраксии, к тебе прибыли. Дело к тебе имеем. Дедята говорил с достоинством, степенно, не робея, смело глядя ватаману в хищные очи. Это привело Терентия в чувства: – Светлая княгиня-мать Евпраксия послала, – поддакнул он. – А чего ж княгиня, а не сам князь? – сразу выхватил нужное ватаман. Тертый калач, не проведешь. – Вот об том и потолковать надобно, – оглянулся на местных гридей Дедята, показывая, что желает разговора с глазу на глаз. Ватаман на миг задумался. – Ратша, – махнул он щеголю, – людей их накормить и на постой отправить… ну и баньку там растопите с дороги. За столом жду, на голодное брюхо и разговор не идет, – кивнул ватаман Дедяте и пошел снова в дом, не оборачиваясь. Гости проводили хозяина такими же любопытными взглядами, как и встретили. Терентий шумно выдохнул, расслабляя плечи. – Велеречивый ты наш, – хмыкнул Дедята, похлопав его по плечу, – больно бойко речи вел, устали слушать. – Так если ты сам поперек влез, когда мне слово успеть вставить? – огрызнулся дьяк, стряхивая чужую ладонь. – А-а, так это я болтун? – прищурился кметь. – Микула Мирошкинич вас постоем жалует, – высокомерно поговорил щеголь Ратша, – за мной ступайте. «С чего они здесь все носы дерут?» – раздраженно пробурчал себе под нос Терентий. Глава II. Приглашение Сентябрь на Вятке уже сырой, дождливый, с промозглым ветром и настырным моросящим дождем. Зябко, особенно у воды, студеная влага словно тянет из тебя жизненные соки, скручивая немощью. От того сейчас, в теплой горнице да у жаркого очага, за столом, уставленным сытной пищей, Терентий чувствовал блаженную негу. Даже суровый ватаман ушкуйников не казался теперь гороховецкому дьяку таким уж страшным. Вон сидит, тоже бражку цедит, мужик как мужик. – Так что за дело у вас? – напомнил Микула, отставляя чарку и обращаясь к Дедяте. Но тут уж Терентий решил не спасовать и сам вклинился с объяснениями: – Светлая княгиня Евпраксия просит тебя, милостивый посадник, к ней с войском своим крепким прийти, град наш оборонить. – А кто нападает на ваш град? – уставились на Терентия внимательные волчьи очи. «А кто на нас нападает? А и велено ли про то сказывать? А ежели узнает этот тать, что сам великий князь может под стены пожаловать, пойдет ли Гороховец оборонять?» – Так это… – начал подбирать слова Терентий, – пока никто, но ежели вдруг… княгиня наша опасается да ко всему готовой быть желает. – А где ж князь ваш, отчего сам град свой не обороняет, «ежели вдруг»? – насмешливо процедил Микула. – Князь наш к златоверхому Галичу подался, по приглашению сродника своего Михаила Всеволодовича, – не моргнув выдал Терентий. – Прям к самому Галичу? – прищурился ватаман. – К нему, а сперва к Киеву, святым мощам поклониться, Печеры повидать. – И давно богомолец этот отъехал? Вот теперь у Терентия предательски дернулось веко. «Как давно? Что ж раньше-то об таких мелочах не сговорились?!» – С месяца два… месяца три, как отъехал, – закивал дьяк головой. – А княгиня щедро заплатит, серебра да дорогих каменьев не пожалеет. А захочешь, и удел тебе выделит. – Так уж щедро? – хмыкнул ватаман. – Тут, как говорится, два исхода, – Микула положил большие ладони на стол и чуть подался вперед, – либо ваш князь – блажной, и Бог его разума лишил, либо ты врешь. Так ваш князь – блажной? – сталь в голосе ватамана не предвещала гонцу ничего хорошего. Терентий снова почувствовал, что язык каменеет и не желает двигаться. – Князь наш пропал, – за него начал говорить до этого молчавший Дедята. – Князь наш Ростислав пропал, ушел на ловы в малой дружине и не вернулся. Сгинул, Бог весть, куда. – Кто-нибудь с той дружины воротился? – нахмурился атаман. – Сокольничий, говорит – в тумане заблудился, ничего не слышал и не видел, а больше никто. – Допытали того сокольничего посильней? – Нет, княгиня-мать велела не трогать. Верит ему. А остальные, может, убитыми где лежат, может, в полоне у муромских или рязанских. Человек прибежал из Мурома, сказывал, будто у них слухи ходят, что князь наш там, в порубе, сидит. – И что ж княгиня, к муромцам спросить не посылала? – Того я не знаю, – развел руками Дедята. – К великому князю Юрию во Владимир слала. Что ответил – не ведаю, только она после грамоты от великого сразу к тебе на Вятку нас отрядила. Просит смиренно, чтоб помог, за ценой не постоит. Для внуков желает стол гороховецкий сберечь. – Не постоит, – эхом отозвался Микула, задумчиво глядя на край стола. – Против Юрия мне не выстоять, и на приступ Мурома я не пойду, дружину свою губить. Мне тогда ее серебро поперек горла встанет. – Того она и не требует, только, если к граду подступятся, осаду отбить. Град у нас крепкий, но воев мало, некого на стены ставить. Как все это стряслось, часть княжьей дружины утекла к рязанцам, не хотят под стягами малого княжича ходить. – А сколько княжичу старшему лет? – так же задумчиво проговорил Микула. – Двенадцати нет. А меньшому пять, совсем мал. – Соглашайся, ватаман, – прорезался голос и у Терентия, – слава об тебе гремит. Всю Волгу в кулаке держишь, а к нам, может, никто и не полезет, так зиму перестоишь в Гороховце, а княгиня отблагодарит. – Нет мне надобности промеж князей встревать, убытка больше, чем выгоды. Отказ мой, – спокойно произнес Микула. Отказ! Как же так?! Выходит, зря все муки дорожные были, напрасно шкурой рисковали, по лесам непроходимым пробираясь? Терентий сразу раскис, представляя, как встретит их дома княгиня Евпраксия, бабка суровая и нрава крутого. Ой-ой! – Пожалей, пожалей, ватаман грозны… бедных детушек, княжичей малых, что с ними станется, коли из града их выгонят? – запричитал Терентий как по покойникам, – а княгиня Ростиславова Евфимия, почти вдовица при сгинувшем муже, а княжна, ягодка наша, бесприданницей останется, кто замуж возьмет, горемычную? На этих словах Микула бодро вскинул кудрявую голову, снова цепко уставившись на гороховецкого дьяка. – И княжна есть? Сколько годков? – На выданье, по весне должны в Пронск вести, там уж жених присмотрен. А теперь-то что ж, э-эх, – в сердцах махнул Терентий рукой, горюя и о своей судьбе, ведь, ежели бы он привел ушкуйников, как было велено, старуха наверняка щедро наградила бы его, а тогда и сватов можно было бы засылать во двор побогаче, а так-то. – Хороша-то княжна? – подмигнул Микула. – Хороша, то да, – заулыбался Терентий, отгоняя тревожные мысли, – а вот есть еще… – договорить он не успел, так как Дедята под столом больно наступил ему на ногу. – Ай! – вскрикнул Терентий. – Не трепи лишнего, дурень, – цыкнул кметь ему в самое ухо. – Чего ж лишнего? – растянул тонкие губы Микула. – Про девок всегда в охотку послушать. Дедята смолчал, но предупреждающе зыркнул на Терентия. Тот обиженно вздернул нос, мол, чего я такого-то сказал? – Эй, бересту тащите! – крикнул Микула челяди. – Крепость свою начертишь, – обратился он к Дедяте, – да сколько народу, да воев, да подступы какие. А там уж я со своими сотниками обдумаю да к утру скажусь. Ждите. – Как думаешь, откажет? – шепотом спросил Терентий, у ворочающегося на соседней лавке Дедяты. Тому тоже не спалось. Как до утра дождаться? Непроглядная темень проступала сквозь крохотное оконце, предвещая, что новый день еще далече.