* * * Поздно вечером от Каменской пришло сообщение: «Будет минутка — позвоните, я не сплю до 24. Или завтра утром до 8:30». Петр посмотрел на часы — без четверти двенадцать ночи. Хорошо, что успеет! Ждать до утра не хватило бы терпения. — По Садкову я расставила сети, будем надеяться, что завтра-послезавтра будет какой-нибудь результат. Зато мы нашли вам судью, который вел процесс по делу Лаврушенкова. Он был председателем Мособлсуда и сам слушал дело. Петр ушам своим не поверил. Если Каменская права и судье в 1966 году было не меньше пятидесяти лет, то сколько же ему сейчас? Больше ста? Невероятно! — Неужели жив?! — Петя, чудес не бывает. Разумеется, он давно умер. Но удалось выяснить, что в середине девяностых он давал большое интервью; в те годы стали очень модными всяческие разоблачения, и люди с удовольствием читали и слушали о том, какие злоупотребления и прочие пакости совершались при советской власти. Судья Екамасов Василий Сергеевич тоже внес свою лепту. Текста интервью в Сети нет, название газеты или журнала и фамилию журналиста установить пока тоже не удалось, но зато наша гениальная Зоя кое-где покопалась и нашла для вас внучку судьи. Дамочка проживает в той же квартире, где в середине девяностых жил сам Екамасов, а это означает, что там вполне могло сохраниться само издание, в котором опубликовано интервью. Если вы найдете текст, то прочитаете что-нибудь интересное про следователя Полынцева и про дело Астахова. Во всяком случае, именно так мне сказали те, кто в свое время читал это интервью. — Странно, почему в Сети нет текста, — озадаченно проговорил Петр. — Ничего странного. Это была доинтернетная эпоха. После девяносто восьмого года в Сеть стали заливать по возможности все, а то, что было раньше, — только выборочно. Ну так как, интересуетесь внучкой? — Вы думаете, дед ей рассказывал про Астахова и Лаврушенкова? — с сомнением спросил он. — Уверена, что нет. Этой внучке в середине девяностых было лет четырнадцать-пятнадцать, подобные истории вряд ли ее интересовали, а в девяносто седьмом Екамасов скончался. Но, во-первых, у внучки есть родители, а во-вторых, еще раз повторю, судья — человек из советской власти, и если где-то было опубликовано интервью с ним, то он наверняка приобрел не меньше десяти экземпляров издания и бережно хранил. — Куда так много-то? — Ой, Петенька, ничего вы не понимаете в менталитете советских людей, — засмеялась Каменская. — Если твое имя хотя бы мельком упомянули в газете, это уже огромный повод для гордости, постоянная тема для разговоров и память на всю оставшуюся жизнь. Разумеется, если это не фельетон и не разгромная статья, где тебя ругают и поносят. А уж если это интервью, да еще и с фотографией, то тем паче. Это сейчас к бумажным носителям относятся безразлично, потому что любой текст можно нагуглить и распечатать. А тогда все было иначе. Вы не поверите, но когда мне было лет шестнадцать-семнадцать, умер наш сосед, какой-то начальник в своем ведомстве, и в «Вечерке» напечатали некролог. Маленький такой, безо всяких пафосных слов, без перечисления заслуг, только информация о том, что скончался, три строчки в черной рамочке. Так его вдова скупила в киоске штук двадцать этих газет. Ну как же, про человека написали, есть чем гордиться. Вам, наверное, это кажется диким? — Ну… в общем, да. — Привыкайте. Если вы полезли в такие дебри полувековой давности, то не раз столкнетесь с тем, что сегодня кажется странным и невероятным. Короче, я сейчас пришлю вам данные внучки Екамасова, а дальше вы уж сами решайте. Через пару минут Петр получил по вотсапу несколько ссылок и отдельное сообщение с полным именем и адресом, а также с пояснением, что фактический адрес проживания совпадает с адресом из реестра регистрации собственников недвижимости, в доказательство чего прилагались фотографии дома и придомовой территории: первые две с сайтов двух различных риелторских фирм, предлагающих квартиры в указанном доме, третья и четвертая — любительские, на которых некая симпатичная женщина с тремя детками демонстрировала приверженность к физкультуре, спорту и здоровому образу жизни. Все четверо, от стройной мамы до карапуза лет пяти, одеты в красивые спортивные костюмы и занимаются гимнастикой на травке. Чуть сбоку виднеется хорошо оборудованная детская площадка, та самая или точно такая же, как на рекламных снимках риелторов. Попавший в кадры вид фасада дома тоже совпадал на всех фотографиях. Пройдя по ссылкам, Петр убедился, что внучка судьи Екамасова невероятно активна во всех соцсетях, какие только существуют на доступном пространстве, и постоянно постит фотографии своего счастливого семейства: ухоженные дети с довольными веселыми мордашками, полезные красиво сервированные завтраки и ужины, пляжи, занятия спортом, кружки и секции, представительного вида отец семейства, одетый не в самые дорогие бренды, но элегантно и со вкусом. Одним словом, образцовая семья, стремящаяся выставить свою образцовость на всеобщее обозрение и ждущая восторженных похвал. Таких по всей стране тысячи, особенно в столице. В одной из сетей, где Петр рассматривал фотографии и читал посты, мигал кружочек: дама в данный момент здесь. Первый час ночи, но если она не спит, то вполне можно попытаться вступить с ней в контакт. Страница не закрыта от посетителей, так почему бы не написать сообщение прямо сейчас? А вдруг ответит? И если повезет, удастся уже завтра нанести ей визит. «А ну как волшебная гениальная Зоя ошиблась и это окажется совсем не та женщина? — мелькнула тревожная мысль. — Фамилия-то у нее не Екамасова. Ее мать была дочерью судьи, значит, сначала мать сменила фамилию, когда выходила замуж, потом и внучка. С тремя разными фамилиями вполне можно было ошибиться и запутаться». Но он все-таки написал предполагаемой внучке по имени Юлия Холодкова и стал ждать. Карина, забравшись с ногами в широкое кресло, что-то задумчиво чертила, подложив толстую книгу под листок бумаги. — Что, никак не выходит? — сочувственно спросил Петр. Она покачала головой: — Не-а. Все мозги сломала, а внятной истории не получается. Четыре захоронения сегодня отработала, по трем такие складненькие сюжеты придумались — просто конфетки, а с четвертым какой-то непротык. Но все равно я довольна, потому что у меня эти шесть человек с разными фамилиями из головы не идут и я полностью отключилась от романа. Это значит, что завтра я смогу посмотреть на него совершенно свежими глазами. Так что все на пользу. А у тебя какие успехи? Петр успел поделиться с ней последними новостями и своими сомнениями и даже сделать им с Кариной по бутерброду с сыром, когда пришел ответ от Холодковой. Очень вежливый и доброжелательный, но в то же время сдержанный. Приободрившись, Петр изложил суть своей просьбы, встретил сперва удивление, затем понимание, после чего последовало предложение переговорить по видеозвонку, чтобы условиться о дальнейших контактах. «Хочет посмотреть, с кем переписывается, — понял он. — Вполне обоснованное сомнение, учитывая количество интернетных мошенников, которые расплодились за последние годы. И Каменская об этом говорила. Хорошо, что Холодкова не доверчивая дурочка, это внушает оптимизм». На экране телефона внучка судьи выглядела вовсе не так привлекательно, как на фотографиях. Она просто держала телефон перед лицом, нимало не озаботившись правильным положением камеры, и под таким углом лицо ее казалось одутловатым и непропорциональным. — Я вас не знаю, — без обиняков заявила Юлия, — поэтому вы должны отнестись с пониманием к тому, что я не приглашаю вас к себе домой. Вы для меня незнакомец, совершенно посторонний человек. У меня нет оснований вам доверять. О как! Ну, это ситуация привычная, по крайней мере для журналиста. Одно дело, когда тебя представляют и рекомендуют общие знакомые, и совсем другое — невесть кто из табакерки. — Понимаю. Чтобы вас убедить, скажу, что я уже написал и опубликовал одну работу про уголовное дело конца девяностых, сейчас покажу. Он поднес телефон к заранее приготовленной книге, где на обложке красовалось его имя, а на обратной стороне — фотография. — Выглядит солидно, — хмыкнула Холодкова. — Фотография подтверждает, что автор именно вы. Но тем не менее домой я вас не приглашу пока. — Конечно, — тут же согласился Петр. — Я буду признателен, если вы назовете мне время в течение завтрашнего дня, когда вам удобно будет поговорить со мной онлайн в любом удобном вам мессенджере. Меня интересует все, что вы можете рассказать о вашем дедушке. Голова на экране телефона изобразила кивок. — Да, вы объяснили уже. Юлия опустила глаза, послышался шорох переворачиваемых страниц: очевидно, дама листала ежедневник. — Так… утро — нет, до десяти все плотно… так… двенадцать двадцать плюс сорок пять минут… вот, с половины второго до половины третьего я смогу. Вас устроит? Да уж, современная работающая женщина с мужем и тремя детьми — это вам не старичок-пенсионер, которому с утра до вечера нечем заняться, только байки травить. Час, разумеется, мало, но лучше, чем ничего. * * * Николай Губанов Разбередил ему душу молодой журналист, растревожил уснувшие воспоминания. Николай Андреевич был не настолько словоохотлив и открыт, чтобы рассказывать этому мальчишке все, что всплывало из глубин памяти. Говорил о многом, но о еще большем умалчивал. Ему хотелось остаться одному. Но племянница Светка все не уходила, то и дело доставала тонометр, мерила Губанову давление, считала пульс, щупала лоб и недовольно хмурилась. — Не нравишься ты мне, дядя Коля. Давай я останусь на ночь, все равно мне рано утром нужно везти тебя в клинику. — Не выдумывай, — сердито отозвался Николай Андреевич. — Я прекрасно себя чувствую. Уматывай домой, ты и так семью почти не видишь. Не смог он удержаться, чтобы не съехидничать! «Вот ведь поганый у меня язык, — мысленно обругал себя Губанов. — Светка оттого и возится со мной целыми днями, что дома ей невыносимо». Светлана жила с мужем и выжившей из ума свекровью, которая и в прежние-то годы, пока еще была в здравом рассудке, терпеть не могла невестку, а теперь и вовсе превратила ее жизнь в непрекращающийся ад. Муж, подкаблучник и маменькин сынок, никогда жену от матери не защищал, искренне полагая, что мама всегда и во всем права и Света просто обязана считаться с ее возрастом и полагаться на ее несомненную мудрость. О том, что Светлана зарабатывает куда больше и фактически содержит всю семью, благоразумно умалчивалось. Ее сын, которому исполнилось уже двадцать два, свалил на съемную хату, как только зарплата стала позволять: не вынес бесконечных бабкиных скандалов. Николай Андреевич не понимал, почему племянница не разведется и не бросит всю эту многолетнюю канитель, зачем продолжает тянуть на себе воз, в котором, на его взгляд, не было ничего ценного. Но задавать вопросы и уж тем более давать советы не считал возможным. — Сто лет бы эту семью не видеть, — проворчала Светлана, натягивая ботинки. — Дядя Коля, не забудь: завтра нужно ехать натощак, будут кровь брать и делать УЗИ брюшной полости. Не вздумай с утра съесть что-нибудь. — Да иди уже, — махнул рукой Губанов. Оставшись один, он достал толстые альбомы с фотографиями и начал листать плотные картонные страницы. Давненько он их не пересматривал, не было у него тяги к запечатленным на снимках лицам и сценам. То, что хотел, Николай Андреевич и так помнил, безо всяких фотографий. Вот Лариса, жена, совсем молоденькая, с трехмесячным Юркой на руках. Красивая. Просто удивительно, как природа создает такую красоту! Вот мама, нарядная, торжественная, с Юркой на коленях: мальчику исполнилось три годика, в семье праздновали, кучу гостей позвали, мама связала себе и Ларисе по новой кофточке, в обновке и фотографировалась с внуком-именинником. Какого же цвета была кофточка у мамы? Губанов помнил затейливо вывязанный узор на горловине и рукавах, а вот цвет… У Ларки была ярко-красная, это точно, а у мамы? Он не помнил. Но был уверен, что серая, блекло-синяя или еще какая-нибудь неброская: Татьяна Степановна считала, что яркое можно носить только в молодости, а в солидные годы нужно выглядеть солидно, опрятно, аккуратно, но ни в коем случае не крикливо. Вот Миша с Ниной, сидят на диване, оба улыбаются. Если не знать — ни за что не поверишь, что брат и сестра. Сколько им здесь? У Нины короткая стрижка, значит, год примерно семидесятый, когда она после неудачного бурного романа пошла в парикмахерскую и с горя отрезала длинные локоны. Получается, ей двадцать четыре, стало быть, Мишке уже тридцать. А по виду и не скажешь, сидит такой хмырь-хмыреныш с детским личиком, узенькими плечиками, да еще и сутулится. Они с Нинкой выглядят практически ровесниками, ярко накрашенные глаза и губы добавляют сестре лет. Юрка, ему семь, в руках огромный букет гладиолусов, идет в первый класс. А здесь ему уже десять, фотография сделана на даче, это то самое лето, когда случилась беда с Астаховым. Юрке четырнадцать, стоит рядом со Славиком Лаврушенковым, парни обхватили друг друга за плечи, смотрят в камеру серьезно и напряженно. У их ног послушно и терпеливо сидит, позируя, крупный лохматый пес, одно ухо белое, другое — черное. Славик, молодец, занимался с псом как следует, выдрессировал на пять с плюсом. Но и Юрка внес свой вклад, ходил в библиотеку, брал специальные книги, читал и выписывал в тетрадку советы умных людей, кинологов и дрессировщиков. Даже одно время боялся, что опоздали с обучением собаки, ведь все твердят, что начинать нужно как можно раньше, а псу уже два года. Николай Андреевич как-то посоветовал сыну не ограничиваться книгами, а выходить по вечерам и знакомиться с местными собачниками, выгуливающими своих питомцев. Каждый мог подсказать что-нибудь дельное, такое, чего ни в одной книге не прочитаешь. Юра рос парнем серьезным, вдумчивым, в свои двенадцать лет уже все делал основательно, поэтому к рекомендации отца прислушался и целый месяц ходил по вечерам общаться с владельцами собак. Заветная тетрадка постоянно пополнялась все новыми и новыми сведениями, и каждые выходные парнишка ездил на электричке в Успенское повидаться с другом и вместе с ним позаниматься с псом, добродушным и покладистым «дворянином», которого Славик нарек звучным именем Гром. На фотографии Грому уже четыре года, он знает и безупречно выполняет десятка два разных команд, беспрекословно слушается хозяина и его друга Юру, на чужих не бросается и ведет себя во всех смыслах чрезвычайно достойно. А вот Юра в милицейской форме со знаками отличия слушателя Высшей школы милиции. Семьдесят третий год, первый курс, Омская школа. В московскую «вышку» поступать можно было только после армии, а в омскую разрешали принимать некоторое количество ребят сразу после десятого класса. Сын готовился к поступлению очень ответственно, выбор сделал еще в восьмом классе и за все три последних школьных года ни разу не выказал сомнений или колебаний. На следующей странице фотография сына в парадной форме с лейтенантскими погонами. Выпуск. Лицо повзрослевшее, глаза счастливые. Красный диплом. Прекрасное будущее. Сбывшаяся мечта. А вот они вместе, сын-лейтенант и отец-подполковник, оба в форме, стоят на крыльце Дома культуры МВД после торжественного собрания по случаю Дня милиции, ноябрь 1979 года. Еще ничего не случилось, небо было ясным, душа спокойной… Николай Андреевич резко захлопнул альбом. Он хорошо знал, какие фотографии находятся на последней странице, и открывать ее не собирался. Ни за что. Никогда. * * * Петр Кравченко — Я поищу. Один экземпляр точно есть, с ним мама работает, она все бумаги деда забрала, но, кажется, на антресолях должны быть еще журналы. Во всяком случае, до последнего ремонта они там точно были. Сегодня Юлия Холодкова вышла на связь со стационарного компьютера и на экране выглядела так же симпатично, как на фотографиях. Судя по тому, что Петру удалось разглядеть за ее спиной, находилась его собеседница в каком-то офисе. Слова о том, что «мама работает с бумагами деда», сильно озадачивали. — Видите ли, в девяносто четвертом был большой спрос на такую информацию, которую дед давал в интервью. Мы даже не ожидали, что оно наделает столько шуму. А у нас в семье в те годы было совсем плохо с деньгами, зарплаты не платили, научные институты закрывались, производства вставали. Учреждение, в котором работал мой отец, ликвидировали полностью, он никак не мог найти работу по специальности, устроился водителем, мама подрабатывала всюду, где могла, дед — глубокий пенсионер с копеечной пенсией. То есть пенсия-то была хорошая, большая по тем временам, когда ее назначали, но к девяносто четвертому цены стали уже совсем другими. И вот после того интервью родители стали уговаривать деда быстренько написать мемуары и рассказать про всякие сомнительные ситуации, про злоупотребления, телефонное право, ну, короче, вы понимаете. Дед, как я помню, долго упирался, он был уже старенький, но признавал, что ему есть что рассказать про советскую власть. В общем, мама с папой его уговорили, и он начал потихонечку записывать свои воспоминания. Родители его торопили, предлагали любую помощь. Помню, отец говорил, мол, надо написать как можно скорее, любое издательство сейчас с руками оторвет, на такую литературу огромный спрос, выпустят большим тиражом и заплатят очень хорошие деньги. Дед старался, но не успел. Умер, так и не дописав. Это было в девяносто седьмом, а через год грянул дефолт, деньги сгорели, в общем, стало не до того, нужно было крутиться, искать способы заработать, что-то придумывать. Родителям повезло, у них оказались удачливые и оборотистые знакомые, которые помогли им встать на ноги и открыть собственный бизнес, так что про дедовы бумаги вообще позабыли. А пару лет назад мама вдруг с чего-то взяла, что у народа проснулся интерес к советской власти, и решила вернуться к тем материалам и все-таки написать книгу на основе дедушкиных воспоминаний. Наверное, ей просто стало скучно, от бизнеса она отошла, заняться нечем… В общем, она собрала все бумаги, увезла к себе и что-то там кропает. Но журнал я поищу, их было несколько штук, вряд ли мы все выбросили. В любом случае один-то точно есть, тот, который у мамы. Если не найду у себя дома экземпляр, сделаю у мамы скан и вышлю вам. — А… другие записи вашего деда? — робко просил Петр. Не только интервью, но и более полные воспоминания участника и очевидца событий — это же Клондайк! Неслыханная удача, на которую и рассчитывать-то не приходилось.