— А ужинать? — Да что ты, какой ужин, — рассмеялся он. — Мать так накормила, что теперь неделю можно не есть. Лариса явно обрадовалась, что можно вернуться к чтению. — Тогда убери там все в холодильник, я тебе на плите оставила, — сказала она и тут же уткнулась глазами в книгу. Братья уселись на кухне, плотно притворив дверь. Николай тщательно отбирал информацию, которой считал возможным поделиться с братом. Хоть Мишка и свой, все-таки следователь, пусть и начинающий, но Абрамян же не зря просил особо не распространяться. Про фотографию, записку на французском языке и затейливо расставленные на крышке рояля свечи Губанов уже рассказывал раньше, после встречи со следователем Дергуновым. Про то, что собранные у гостей Астахова отпечатки пальцев не совпали со следами на коробке от импортного лекарства, пожалуй, можно. И про то, в котором часу, по заключению медицинской экспертизы, скончался певец, тоже можно. Даже о том, что девушка с фотографии оказалась артисткой кордебалета, сказать не возбраняется. А вот имя ее называть, пожалуй, не следует, как и имя ее несостоявшегося мужа Зимовца. — У этой балерины, как выяснилось, был горячий поклонник, практически жених, какой-то переводчик с французского, за него плотно зацепились, проверили со всех сторон, но у него такое алиби, которое не разобьешь. Вот на этом месте все и застопорилось, а наверху недовольны тем, что очень долго следствие идет, и передали дело другому следователю, — закончил свой рассказ Николай. — Переводчик? — вскинулся Миша. — Ага. Записка же была на французском, потому и зацепились. — А какой именно переводчик? — Не понял вопроса, — нахмурился Николай. — Ну, он тексты переводит или разговоры? — А, в этом смысле… Синхронист вроде, выезжал с делегациями за границу. — С делегациями, значит, — задумчиво повторил Михаил. — Дурак ты, Колька, хоть и при должности, а ничего в этой жизни не понимаешь. — Интересно, а что же такого ты понимаешь, что мне недоступно? — Понимаю, почему дело передали другому следователю. — Ну и почему же? — Да потому же! — громким шепотом воскликнул Миша. — Ты что, не соображаешь, кто такой переводчик-синхронист, который выезжает в капстраны с нашими делегациями? Он или действующий офицер КГБ, или в резерве, или завербованный. Виновен он или нет, пусть даже просто причастен, а его необходимо из-под следствия убирать. С первым следователем, видно, не смогли договориться, нашли того, кто более покладистый и понимает, как жизнь устроена. Придумали про то, что наверху недовольны, и про то, что Астахова любил наш генсек, тоже наврали, я уверен. Просто нужна была красивая отмазка. — Ну… Может быть, — неохотно согласился Николай. Ему стало обидно, что он сам не додумался до такого простого объяснения. И еще более обидно, что об этом ни слова не сказал Саня Абрамян. Ведь он-то уж точно не мог не понимать то, что понимает даже Мишка, который в следствии без году неделя. — Все равно, Миш, версия тухлая, я же говорю: там алиби железное, переводчик совершенно точно ни при чем, — снова заговорил он, стараясь не показать, насколько задет словами брата. — Будем надеяться, что новый следователь посмотрит на дело свежим взглядом и сообразит, в каком направлении двигаться. Давай расходиться, поздно уже, а завтра вставать рано. — Не тебе одному вставать, неженка, — усмехнулся Михаил, поднимаясь. — Все работают, бездельников нет. Николай ожидал, что брат непременно спросит, нет ли каких известий о направлении, в котором будет развиваться новое штатное расписание союзно-республиканского министерства, но Миша об этом даже не обмолвился. И вообще не был, в отличие от многих, обеспокоен грядущими переменами. Что ж, можно понять: следственные подразделения созданы в МООП совсем недавно, всего три года назад, они еще не успели разрастись до таких размеров, чтобы нуждаться в сокращении. До 1963 года все предварительное следствие по уголовным делам было сосредоточено в прокуратуре, милиция выполняла только функции дознания, которое являлось эдаким упрощенным и укороченным вариантом следствия по самым незначительным, мелким делам. Теперь и в органах охраны общественного порядка есть свои следователи, прокуратуру разгрузили, освободили от мелочовки, отделы и отделения дознания в милиции упразднили, вместо них организовали следственные аппараты. Крайне маловероятно, что изменения их хоть как-нибудь коснутся. Нет, конечно, Следственное управление МООП РСФСР переименуют в Следственное управление МООП СССР, это понятно. Возможно, даже снимут с должности нынешнего начальника полковника Галкина и поставят на его место кого-нибудь другого. Увеличат аппарат, само собой, все-таки руководство следствием в масштабе всей страны — это куда больше, чем руководство в отдельно взятой республике. А на местах-то что менять? Там все как было, так и останется. Следственные подразделения в МООП не ликвидируют, потому что прокуратура ни за что не захочет снова увязнуть в бесконечных мелких кражах, побоях, хулиганстве, бродяжничестве и прочем малопривлекательном повседневном криминале. После разделения подследственности на «милицейскую» и «прокурорскую» следователи прокуратуры стали чувствовать себя важными людьми, занимающимися важными и ответственными делами, и на следователей из МООП смотрели сверху вниз. Нет, не пойдет прокуратура на то, чтобы вернуть все назад и снова забрать себе абсолютно все уголовные дела. На фига им это нужно? Так что волноваться Михаилу Губанову совершенно не о чем. Проводив брата, Николай вернулся в комнату, подсел на диван рядом с Ларисой. — Что читаешь? — Сэлинджер, «Над пропастью во ржи», — пробормотала она, не отрывая глаз от страницы. — Интересно? — Угу, — промычала она. — Про что? — Про мальчика. Лариса закрыла книгу, сунув между страницами открытку, которую использовала в качестве закладки, и почему-то вздохнула. — Про мальчика, — повторила она, — который не понимает, как ему жить, зачем жить и имеет ли он право жить так, как он хочет. Не понимает, но очень хочет понять. Николай пожал плечами. Странная книга. И странный писатель, который считает, что такую книгу кто-то будет читать. Впрочем, читают ведь и даже переводят на другие языки. Мальчик, который не понимает, как ему жить… Что ж это за мальчик такой, если задается подобными вопросами? Хотя… — Ты представляешь, Юрка меня сегодня огорошил вопросом, на который я не смог ответить, — оживленно заговорил Губанов и пересказал жене свой диалог с сыном о маленьких детях и щенках. Они вместе посмеялись, порадовались, что сын растет думающим, с незашоренным мышлением, и на эти короткие минуты между ними снова возникло то уютное тепло, которое и должно быть в нормальных семьях, но которого уже давно не бывало. — Скорей бы Мишкина очередь на телефон подошла, — пожаловалась Лариса. — Это же просто невозможно терпеть: Нинка приходит и сразу хватается за трубку, то одной подружке позвонит, то другой, то кавалерам каким-то названивает и так подолгу трещит! Когда уже им телефонный номер выделят? Ты говорил, что сотрудникам милиции в обязательном порядке ставят вне очереди. — Вот нам и поставили. Почти сразу, как мы сюда въехали. — А им когда? — настойчиво спрашивала жена. — Не знаю, Лара. Наверное, скоро. Потерпи. — Терплю. Терплю, терплю… — Неожиданно ее голос начал повышаться и наливаться какой-то непонятной болью. — Я только и делаю, что терплю! Я с ума скоро сойду от этого бесконечного терпения! — Что ты, Лара? Николай испуганно и недоуменно посмотрел на нее, потом ласково обнял за плечи, но Лариса раздраженно выскользнула из-под его руки, вскочила с дивана и встала у окна, повернувшись к мужу спиной. — Что случилось, Лариса? — мягко спросил он. — Ребята тебя чем-то обидели? Кто? Нина? Мишка? Что они сделали? — Ничего они не сделали, успокойся, — ответила она не оборачиваясь. — Неприятности на работе? — Все нормально. — Тогда в чем дело? Ты ведешь себя как истеричка. Если есть причина — скажи, я попробую помочь. Если причины нет, значит, нужно пить валерьянку и брать себя в руки, а не бросаться на меня безо всякого повода. — Никто на тебя не бросается. «Наверное, она ждет, что я сам догадаюсь, сам все пойму. А я не могу ни понять, ни догадаться. И что самое ужасное — не хочу понимать. Мне все равно. Был бы сейчас здесь Юрка — я бы, конечно, беспокоился, потому что ребенок не должен видеть и слышать такие сцены. Но парень на даче. И мне все равно. Она мне чужая. Красивая, непонятная и чужая. А ведь никуда не денешься, сын растет. Придется терпеть. И она терпит. Наверное, ей даже труднее, чем мне. Когда после землетрясения в Ташкенте объявили, что будут собирать бригады для строительства нового города на месте разрушенного, Ларка так искренне огорчалась, что из-за Юрки не может поехать! У меня, здорового молодого мужика, даже мысли не возникло записаться в бригаду, а она хотела. Хотела уехать отсюда на год, на два, а может, и навсегда. От меня, от работы в институте, от подруг, от своих поэтов или с кем там она собирается на чужих квартирах и дачах. Если бы не сын, бросила бы все и уехала. Бедная, бедная Ларка…» — с горечью подумал Николай, глядя на печально ссутулившуюся спину жены. Минуты взаимной теплоты оказались такими скоротечными! Да и были ли они на самом деле? Может, просто показалось? * * * Михаил Губанов Если женщина влюблена и не может об этом рассказать, она будет искать повод хотя бы упомянуть вслух имя своей пассии. Где и от кого Михаил услышал эти слова, вспомнить не удавалось, да он и не особо старался. Какая разница? Внимательно слушай, что говорит женщина, и узнаешь все ее секреты, о которых она молчит. Интересно, у мужиков тоже так? «У меня — точно нет», — решил он. С недавнего времени жена старшего брата стала охотно рассказывать о том, кто и что сказал или сделал в лаборатории, где она работала. И в этих рассказах все чаще и чаще мелькало имя Льва Ильича Разумовского. Лев Ильич то, Разумовский это… Справедливости ради нужно отметить, что и аспиранта Мухина, и какую-то злобную тетку Марковну Лариса тоже упоминала, равно как и других сотрудников, но этого Разумовского — чаще всего. Миша сначала не обращал внимания, да и вообще слушал Ларису вполуха, а то и не слушал вовсе, думая о своем. Зачем ему все эти внутрилабораторные дрязги и институтские сплетни? Но когда имя Льва Ильича стало буквально, что называется, лезть в уши — призадумался. И пришел к некоторым выводам. Понаблюдал за Ларисой, когда она принималась рассказывать о своей лаборатории, заметил кое-что. Да, очень похоже, что она влюблена в этого Разумовского. Просто влюблена или дело зашло куда дальше? Если дальше, то насколько? И знает ли Колька? Мысль о том, что его многомудрый старший братец стал рогоносцем, неожиданно оказалась необыкновенно приятной. Михаил испытывал огромное удовольствие, глядя на то, как Коля, придя с работы, целует жену, и отмечая легкое выражение отчужденности и даже брезгливости, которое появлялось на ее безупречно красивом лице. Пусть всего на один неуловимый миг, но появлялось. Лариса дежурно улыбалась, подавая еду, поддерживала разговор, за столом царила атмосфера дружной семьи, и Колька верил. Верил! Он думал, что у него все в порядке, а Миша знал, что это не так. И радовался. Радовался тому, что Колька, который вечно поучал, делал замечания, упрекал, даже голос повышал, а всего несколько лет назад не гнушался и тяжелый подзатыльник отвесить младшему брату, тот самый Колька, который всегда был старшим, более сильным, ответственным и во всем старался руководить Мишей и Ниной, вдруг остался в дураках. Его водят за нос на глазах у всех, а он ничего не замечает! «Я знаю то, чего он не знает», — пело в груди у Миши Губанова. Осознание информированности, недоступной Николаю, окрыляло, словно бы поднимало младшего брата сразу на несколько ступеней выше старшего. А что будет, если Коля узнает про Ларку и Разумовского? Наверное, ему, Мише, будет еще радостнее смотреть, как страдает и мучается его такой умный и красивый братец. Начальничек всей семьи, мать его! Надо подумать, поприкидывать, как лучше: чтобы не знал и глупо верил или чтобы знал и мучился. Нельзя сказать, что Миша плохо относится к брату, ни в коем случае! Он, безусловно, желает Коле только добра и искренне хотел бы, чтобы у него с женой все было гладко. Но оно ведь уже не гладко! И никакой вины самого Миши в этом нет, просто так случилось. Разве он виноват, что ему приятно смотреть на обманутого Николая? И вообще, что в этом плохого? Кто позволяет себя обманывать, тот сам дурак, сам во всем виноват и никакого сочувствия не заслуживает. Можно ведь по-родственному любить брата и одновременно презирать его за глупость, доверчивость и слепоту. Почему нет? Вполне можно. Имеет смысл разузнать побольше о загадочном Льве Ильиче, выяснить поточнее, какие отношения связывают его с Ларисой, а потом уже принимать решение, чем наслаждаться: своим тайным знанием или страданиями обманутого мужа. * * * Леха Потапов со стуком поставил на стол перед Михаилом две бутылки «Жигулевского». — Я к тебе с делом, — заявил он, бесцеремонно усаживаясь на стул. — Материалы на Яковенко тебе приносили? — А что? — настороженно спросил Михаил.