– У него, видите ли, сделалась необыкновенная любовь. А наш брак, видите ли, был ошибкой. И он, понимаете ли, такой честный и порядочный, не считает возможным меня обманывать и изменять мне, он хочет, чтобы все было открыто и без обмана. Ну, и что скажете? Юра растерянно молчал, он совершенно не представлял, как себя вести в такой ситуации, что говорить и что делать. Утешать? Обещать помочь? Костерить неверного мужа последними словами и уверять тетку, что такой муж ей не нужен и все к лучшему? Отец нашелся первым. – А что тут скажешь, Ниночка? Любовь – она и есть любовь. Это в каждой семье может случиться. – Угу, особенно в нашей, – ехидно отозвалась Нина. – У тебя-то уж точно, братец. Только ты не бросил жену с ребенком, дотянул до Юркиного совершеннолетия. А Пашка никакой ответственности за Светочку не чувствует. Любовь у него, едрен-батон. А мне что теперь, одной дочку тащить? Отец погладил сестру по плечу, отошел, сел на диван, потом снова встал. – Не могу разговаривать сидя, когда ты стоишь. Нина, сядь, пожалуйста, а? Неожиданно Нина расплакалась. – Если я сяду, то всю злость растеряю, – всхлипывала она. – Не хочу, чтобы вы меня жалели. Но ее все-таки удалось усадить за стол, заваленный «мужскими» погремушками из дерева и металла: брусочками, пружинками, радиодеталями, транзисторами, инструментами. Юра деликатно ушел в свою комнату. По возрасту Нина могла бы быть его старшей сестрой, и тогда он имел бы полное право поучаствовать в разговоре. Но она – тетка, хоть и не любит это констатировать. Она сестра отца, относится к старшему поколению, а Юра – к младшему. Грань, конечно, тонкая, но ощутимая. В хрущевках стены хлипкие, и ему в своей комнате было все слышно, тем более ни отец, ни Нина не пытались понизить голос, разговаривали как обычно. – Ниночка, но вы же все равно живете плохо, я это давно вижу, – ласково говорил отец. – Пусть уходит, пусть живет, с кем хочет. – А мне прикажешь становиться матерью-одиночкой, да? Мне на работе все бабы завидовали: муж – артист, настоящий, из театра. А теперь что? Будут радоваться и злословить. Не хочу так. – Да наплюй ты на баб своих! – Тебе легко говорить! Надо мной и так подсмеивались, что я всех женихов отшивала и долго замуж не выходила. Говорили: Губанова принца на белом коне ищет, да никак не доищется. Я же до тридцати лет в девках сидела, курам на смех! Все бабы уже детей понарожали, а я все выбирала, выбирала… Выбрала, называется! Теперь будут пальцем показывать и издеваться. – Слушай, ну нельзя же так! – даже через стену Юре слышен был укор в голосе отца. – Цепляться за брак только для того, чтобы на работе завидовали? Ты сама себя слышишь, сестренка? Да, у вас с Павлом была любовь, это все видели, и мама, слава богу, успела порадоваться за тебя, но теперь-то что? – Я его люблю! – вдруг завыла Нина так громко, что Юра невольно вздрогнул. – Люблю! Жить не могу без него! Она разрыдалась отчаянно и надрывно. Юра попытался представить, что сейчас делает отец. Гладит ее по голове? Держит за руку? Или просто сидит и ждет, когда взрыв эмоций пройдет? – Что мне делать, Коля? – заговорила Нина, немного успокоившись. – Как жить дальше? – Отпусти его. Не унижайся. Смирись с тем, что все давно прошло, ты ему не нужна, он тебе изменяет на каждом шагу, это очевидно даже такому молодому сопляку, как Юрка. – И Юрке тоже? – уныло спросила Нина. – Вот черт… Я надеялась, что хоть с виду мы выглядим прилично. Думала, если внешне все нормально, то протянем еще сколько-то лет. У тебя же получилось, так почему у меня не получится? – Нинуля, у нас с Ларой получилось, потому что мы не любили друг друга, но при этом оба стремились сохранить если не брак, то хотя бы видимость брака. Ради Юрки, ради маминого спокойствия, ради моей карьеры. Понимаешь? Оба! А твой муж к этому не готов. Ты-то готова, как я понимаю, а он – нет. Его карьере ничего не угрожает, он и так на третьих ролях в своем театрике и выше уже не поднимется, так что от развода при несовершеннолетнем ребенке в его жизни ничего не изменится. Хорошо, что ты его не прописала к себе. Пусть возвращается в свою коммуналку и наслаждается жизнью, если его так приперло с любовью. Твоему служебному росту этот развод тоже не повредит, ты остаешься с ребенком. Она вздохнула: – Значит, ты считаешь, что бороться нет смысла? – Никакого, – решительно ответил отец. – Не любит – значит, не любит. На этом можно ставить точку. Ох, сколько раз Юра Губанов слышал эти заезженные слова «бороться за любовь»! И никогда не понимал их смысла. Бороться за любовь – это как? Если двое любят друг друга, но какие-то обстоятельства мешают им быть вместе, то преодоление таких обстоятельств и есть борьба за любовь, то есть за право быть с тем, с кем ты хочешь быть. Это единственный вариант, который устраивал Юру. Все прочие казались ему нелепыми. В чем должна состоять эта пресловутая борьба, если один любит, а другой – нет? В том, чтобы заставить полюбить? Или такой, например, вариант: человек любит, потом по мере хода времени узнает своего любимого ближе, понимает, что он совсем не такой, каким казался прежде, и начинает любить его меньше или совсем перестает любить. Но очень хочется вернуть те счастливые дни, когда чувство заполняло его целиком, хочется вернуть ту любовь, и начинается работа по переделке либо того, кто не оправдал доверия, либо себя самого. На что-то закрыть глаза, для каких-то поступков придумать красивые оправдания, тешить себя ложными надеждами. Или ставить перед собой недосягаемые цели «спасти», «вытащить», как это было у Ольги Аркадьевны Левшиной. Натренированный четырьмя годами юридического образования мозг тут же выдал формулу: «Бороться за право быть с любимым – правильно. Бороться за любовь – глупость». Некоторое время за стеной висело молчание. – Ты посмотри, в кого я превратилась, – снова заговорила Нина. – Помнишь, какая я была до родов? А теперь что? Это верно, тетушка сильно раздалась, из аккуратненькой соблазнительной пышечки превратилась в здоровенную бабищу. – Зато у тебя есть Светочка. – Это верно. Девочка моя, радость моя. – Голос Нины зазвучал мягко и ласково. – Слушай, Коля, а может, мне уехать? – Куда? – Да какая разница куда? В любой другой город. Начать все сначала. – Что начать? У тебя здесь репутация, наработанная годами, тебя знают, тебя уважают, ценят. Некоторые даже боятся. Не хочешь, чтобы бабы злословили? Ну переведись в район, их в Москве больше тридцати, выбор огромный. С городского уровня, конечно, уходить жалко, я понимаю, но если тебя волнуют сплетни, то… Перевести тебя на министерский уровень я не смогу, моих возможностей не хватит, ты слишком молодая для таких должностей. – Я не выживу без Паши, – снова простонала Нина. – Я так его люблю! – Слушай, сестричка, разберись, наконец, со своими мыслями. – Голос отца зазвучал сердито. – У тебя в голове полная каша! То ты его любишь, то беспокоишься о том, что скажут твои бабы на работе. Что для тебя важнее-то? Ты уж определись как-нибудь. Отец и тетка еще долго разговаривали, Нина постепенно становилась спокойнее и даже пару раз пошутила. Юра улегся на свой диванчик с книжкой и незаметно задремал. Ноябрь 2021 года Петр Кравченко Пока он ехал в метро – заново пересмотрел последние записи и подготовленные для сегодняшнего дня вопросы. И опять навалилась тоскливая пыльная скука. История с убийством следователя Садкова с каждой минутой блекла и теряла привлекательность, казалась неинтересной и ненужной. Зато подробности функционирования тогдашней милиции будоражили воображение и порождали странное, совершенно неожиданное для Петра желание написать настоящий большой роман, эдакую семейную сагу про несколько поколений тех, кто посвятил свою жизнь борьбе с преступностью. Начать, например, с Октябрьской революции, показать все сложности и перипетии, трагические ошибки, сломанные судьбы, карьерные взлеты и падения, надежды и разочарования. Все это выглядело куда заманчивее, чем документальное описание гибели сотрудников «на боевом посту». Может, бросить эту затею? Конечно, жаль проделанной работы, потраченного времени, вложенных усилий… За пару кварталов до дома Губанова Петр вдруг увидел Светлану. Женщина вышла из арки, неся в руках тяжелые на вид пакеты. Неужели она живет так близко от своего дядюшки? А у Петра отчего-то сложилось впечатление, что это не так… Он прибавил шагу, догнал ее, забрал пакеты, которые и в самом деле весили немало. – Ездила на рынок, накупила всего, – объяснила Светлана. – Машину приходится ставить в том дворе, это единственное доступное место во всей округе, возле дома никак не получается, вы сами видите, там одни платные парковки, а близлежащие дворы – со шлагбаумами, чтобы чужие не заезжали. Петр решил задать наконец вопрос, который мучил его с самого начала, но спросить он почему-то стеснялся. – Вы каждый день приезжаете к Николаю Андреевичу? – Конечно. А что? – Но почему? Он вполне сохранный, по крайней мере, с виду, самостоятельный, на ногах. Может сам себя обслуживать. Вам же, наверное, трудно вот так… Светлана чуть замедлила шаг. – Дядя Коля для меня как отец. Родного отца я не помню, родители развелись, когда я была совсем маленькой, только-только в садик пошла в три года. А дядя Коля всегда был рядом. Теперь он старый, и я за него боюсь. У него очень плохо со здоровьем, пусть его показное благополучие вас не обманывает. Каждый день, когда открываю дверь в его квартиру, с ужасом представляю, что вот я сейчас войду – а он… ну, вы понимаете. Было видно, насколько невыносимо для нее произнести страшные слова. – Но Николай Андреевич еще весьма бодр, – возразил Петр. – И выглядит прекрасно. – Вы ошибаетесь, – Светлана заговорила тише и медленнее. – Это он для вас изображает бодрость, силу духа и ясный ум. Ему очень хочется, чтобы вы приходили, разговаривали с ним, задавали свои вопросы и слушали. Знаете, это очень страшно: понимать, что ты прожил долгую честную жизнь, которая никому не интересна, не важна. И все, что для тебя имело значение, было ценно и дорого, сегодня никому не нужно. Дядя Коля умный человек, он мог бы рассказывать все это мне, но он знает, что у меня другая профессия и я буду слушать его исключительно из вежливости. А вы пришли к нему сами, сами задаете вопросы, вам его рассказы нужны для работы. И он цепляется за вас как за лучшее лекарство. Я же слышу и то, о чем вы спрашиваете, и то, что он говорит. Девяносто процентов этой информации вам не нужны, он это прекрасно понимает, но не может отказать себе в удовольствии еще раз прожить свою профессиональную жизнь, пусть даже только на словах, и ощутить собственную нужность. Он не хочет показать слабость и дряхлость, чтобы не спугнуть вас, Петя. – А на самом деле?.. Светлана вздохнула: – На самом деле он уже уходит. Вглубь себя. Подальше от этой жизни, с которой он прощается. Ему осталось недолго. – Как вы это видите? По каким признакам? – Равнодушие ко многому, что раньше вызывало бурные эмоции. Отстраненность. Отрешенность. Я же помню, каким дядя Коля был взрывным, когда я была маленькой! – Она слабо улыбнулась. – Как гневался, повышал голос, как яростно спорил с сыном, с дядей Мишей, с моей мамой. Теперь он тихий и безразличный. Он тускнеет день ото дня. И я понимаю, к чему все идет. Сердце у Петра сжалось. Все это так печально… И пусть Николай Андреевич Губанов не боролся с преступностью в буквальном смысле слова, не ловил бандитов, не сидел в засадах, не придумывал хитрые оперативные комбинации, пусть он служил по линии кадров, но у него были принципы, были идеи, цели, и он шел к ним, добивался, вкладывал душу в свою работу. * * * В разгар беседы пришло сообщение от Карины: «У нас будут гости в 7 вечера». Значит, у Каменской есть какие-то новости. И она почему-то решила прийти к ним сама. Что это означает? Тревожные мысли отвлекли Петра, и он прослушал, что говорил в это время старик Губанов. Пришлось извиниться и переспросить. Николай Андреевич досадливо поморщился и укоризненно покачал головой: – Я говорю: сейчас модно ругать тогдашний КГБ, и есть за что, само собой, но и у них бывали проявления человечности. Вот, к примеру, как раз тогда, в начале восьмидесятого года, решался вопрос о высылке Сахарова, так именно Андропов настоял на том, чтобы отправить его не в Сибирь, а в Горький, где климат такой же, как в Москве, все-таки речь шла о немолодом и нездоровом человеке. Хотя на том, что Сахарова необходимо удалить из столицы, говорил тот же Андропов. Это я к тому, что многие вещи кажутся очевидными издалека, а когда присмотришься поближе – все не совсем так оказывается. В каждом человеке столько всего намешано… Но война Андропова и нашего министра Щелокова шла, конечно, не на жизнь, а на смерть. Андропов хотел, чтобы КГБ надзирал за МВД в плане совершения преступлений нашими сотрудниками, а Щелоков отвечал, что в МВД достаточно квалифицированных оперативников, которые прекрасно сами могут выявлять преступников в своей среде. – А как же служба собственной безопасности?