– Теперь до августа так будет? Юрку не поймать никак? Если какой ответ придет, то я и не узнаю, что ли? Губанов напоил гостя чаем с бутербродами, снова, в который уже раз, повторил, что у прокуроров республиканского уровня очень много работы, и каждая жалоба подолгу ждет, когда дойдут руки до ее проверки. Тем более речь идет о том, что случилось четырнадцать лет назад, и людей, которые могут ответить на вопросы, быстро разыскать не получится. – Я тебе обещаю, Слава: как только будет ответ – ты сразу узнаешь. Мы в тот же день телеграмму пошлем. Вам не говорили, когда в поселок телефонную связь проведут? – Да есть же связь, только она для начальства. Простым людям иметь домашний телефон не обязательно, – зло проговорил Славик. – Это у вас в Москве в каждой квартире свой телефон, а у нас… Мать сколько раз спрашивала – ответ один: номеров нет, ждите, когда построят новую АТС. А вы точно сразу сообщите? Обещаете? – Обещаю, – твердо ответил Губанов. – У меня душа болит смотреть, как ты ездишь сюда, тратишь время. Ты же работаешь, тебе нужно и отдохнуть, и матери по дому помочь, и своей жизнью заняться, с девушками встречаться, в кино ходить, книги читать. – Не хочу я с девушками. И книги эти мне не сдались, – огрызнулся Славик. – Книги мне отца не вернут. – Но и ответ из прокуратуры его не вернет. – Да знаю я! Но хоть доброе имя… Столько лет ждал, надеялся, верил, что Юрец станет милиционером и поможет… Ладно, дядя Коля, поеду я назад, поздно уже. Не буду больше вам мешать. Уже на пороге снова повторил: – Смотрите, дядя Коля, вы мне обещали. Как что узнаете – сразу телеграмму отбейте, я тут же примчусь. Слово свое Славик сдержал: до конца августа у Губановых не появлялся. В следующий раз он приехал только в сентябре. – Ну почему? Почему? – негодовал он. – Полгода прошло, а до моего дела все руки не доходят? Как так может быть? Николай Андреевич прекрасно понимал, «как так может быть». Но разве правильно требовать от молодого парня, чтобы он разбирался в тонкостях аппаратных игр? Если то, что рассказывают про Боронина, соответствует действительности, то он наверняка запросил дело, убедился, что там полно огрехов, и теперь ждет удобного момента для решающего выпада против следователя Полынцева и против милиции. Разумеется, уже проконсультировался с Комитетом, там ситуацию взяли «на карандаш» и тоже собираются использовать, когда им станет нужно. Однако объяснять все это Славе Лаврушенкову нельзя. Тот визит стал необыкновенно тягостным. И последним. Славик злился, повышал голос, упрекал отца и сына Губановых в неправильных действиях, подозревал во лжи. Кончилось все тем, что они с Юрой крупно поссорились, и Славик сорвался и ушел. Юра после этого не спал всю ночь, и до самого утра Николай Андреевич слышал, как сын тихонько проходит на кухню, ставит чайник, а из-под двери тянет сигаретным дымом. Юра долго переживал из-за этой ссоры и через какое-то время сказал отцу, что хочет съездить в Успенское. – Не могу я так, пап. Я должен поговорить со Славкой, уладить все это… Ну за что он на меня злится? В чем я виноват? Или ты тоже считаешь, что я где-то неправильно поступил? – Ты ни в чем виноват, сынок. Конечно, поезжай. Поговорите спокойно, разберитесь во всем. В конце концов, мы живем в той системе, в какой живем, другой у нас не будет, придется приспосабливаться. Постарайся объяснить это Славику. Он же неглупый парень, должен понять. – Он мне не верит. Николай Андреевич в тот момент поймал себя на недоброй и, наверное, не очень справедливой мысли: «Читал бы побольше книг – поверил бы. Когда мало знаешь, жизнь кажется простой и устроенной по четким понятным правилам. Чем больше читаешь, тем лучше понимаешь, что ничего простого и легкого в жизни нет. Все трудно, все больно, все сложно, и решения приходится принимать далеко не самые приятные. Тяжело, наверное, Юрке с таким другом, очень уж они разные». Но вслух этого, конечно, не сказал, только похлопал сына по плечу: – Поезжай. Ссора между друзьями – это нехорошо. Юра выкроил время, съездил в Успенское. Вернулся молчаливый и расстроенный. Подробностей отцу не рассказывал, но было и без слов понятно, что разговор не получился и конфликт не улажен. * * * В ноябре в Москву вернулся Михаил с женой и двумя детьми: маленьким сыном и новорожденной дочкой. Все получилось так, как он и говорил: повышение в должности, трехкомнатная квартира на «Войковской», всего одна трамвайная остановка до метро или несколько минут пешочком. Собрались у Нины. Сестра благополучно развелась в самом начале лета, перестала переживать предательство мужа, похудела, осунулась, но снова была похожа на себя прежнюю: радушную хозяйку, с удовольствием принимавшую в своем доме гостей. Только улыбалась намного реже. Михаил пришел один, без супруги: детей оставить не с кем, а приводить их с собой – хлопотно, малыши требуют внимания и не дадут спокойно поговорить. – Через два-три дня придет контейнер с нашими пожитками, расставим мебель, разложим барахлишко, обустроимся – вот тогда пригласим вас на новоселье, – оживленно говорил он, сияя довольством и самоуверенностью. Попозже, когда братья и сестра выпили, наелись и расслабились, подтянулся Юра и с жадностью накинулся на еду. Кулинаркой Нина была отменной, прошла школу Татьяны Степановны. В юности она терпеть не могла стоять у плиты и под любыми предлогами увиливала от готовки, но уметь – умела. Застолье получилось веселым, Губановы много смеялись, каждый старался рассказать что-нибудь смешное или хотя бы забавное. Вспоминали родителей, какие-то давние случаи, Юркины детские проказы, Ниночкиных ухажеров тех времен, когда она еще не была замужем. – Нин, а правда, что ты в молодости готовить не умела? – спросил Юра с набитым ртом. – У тебя все такое вкусное, что невозможно поверить. – Когда?! – с деланым негодованием заверещала Нина. – В молодости?! Да как ты посмел, щенок? У меня что, по-твоему, сейчас уже старость? Николай Андреевич тихонько прыснул. Сестре всего тридцать четыре, вся жизнь, в том числе и личная, еще впереди, а Юрке, который на десять лет младше, она кажется чуть ли не старухой. Юра принялся извиняться, все хохотали, Михаил тут же рассказал о нескольких случаях, когда из-за лени и нерадивости сестры братья оставались голодными. Одним словом, хороший получился вечер. Теплый, славный, радостный. Настоящий семейный. Николай Андреевич остро ощущал каждую минуту, каждую секунду этого вечера и наслаждался. В следующий раз они соберутся уже у Миши, там будет не только его жена, но и какие-то гости, и таких замечательных посиделок точно не получится. И неизвестно, когда им снова удастся вот так легко, уютно и раскованно побыть вместе, посидеть за одним столом, поговорить, посмеяться… Ноябрь 2021 года Петр Кравченко – Я как будто предчувствовал, что это в последний раз, – сказал Николай Андреевич. – Больше такого не случалось. Я почему-то всегда заранее чую этот самый последний раз, неоднократно замечал. Вот все вроде бы хорошо, ничто, как говорится, не предвещает, а вдруг такая тоска накатит, такая душевная боль… И появляется откуда-то ощущение, что больше так хорошо не будет. Трудно объяснить. Помню, в тот вечер я еще удивился, что Мишка вроде как сам на себя не похож, ни одного едкого замечания, ни одного подкола ни в адрес сестры, ни в адрес Юрки, ни в мой. Так удивительно было! Я решил, что Мишка изменился, брак пошел ему на пользу, детки опять же, смягчился, наверное. Дурак я был. Словно и забыл, как он незадолго до того Нинкин развод устраивал и как разговаривал со мной. Думал: хорошо, брат вернулся, подобрел, помудрел, еще одна родная душа будет рядом, жизнь налаживается. Ну а потом – месяца не прошло – случилась беда. Славик Лаврушенков убил следователя Садкова. Петру показалось, что он на мгновение оглох. Как?! Вот так просто?! Всего одной фразой, без всякой подготовки? Ради этих пяти слов нужно было выслушать столько не относящихся к делу историй? Он с трудом стряхнул с себя оцепенение и понял, что Губанов продолжает говорить, не замечая, что собеседник его не слушает. – …даже не пытался скрыться. Перерезал горло ножом, уложил тело на асфальт и сидел рядом, пока прохожие милицию не вызвали. Не отпирался, не врал, сразу сознался во всем, рассказал про отца, про Юркино самодеятельное расследование, про Левшина, про Боронина, про то, как, не дождавшись реакции государства, решил вершить правосудие своими руками, выслеживал Садкова, пытался познакомиться с его любовницей, чтобы через нее как-то приблизиться… Так вот что означали слова Галины Викторовны Демченко о «сопляке», «недочеловеке», поджидавшим ее возле работы! Понятно, что она рассказала об этом следователю, опознала Лаврушенкова. Отсюда выросли ноги и у истории, которую вдова Садкова внушила своим детям: мол, у этой шлюхи был еще один любовник. А ведь она отлично знала, как все было на самом деле. Молодец, женщина, что и говорить, сделала все возможное, чтобы дети выросли в лютой ненависти к покойному отцу. Любопытный психологический поворот. Петр сделал очередную пометку на полях блокнота, куда записывал важное: «В книгу». Такой типаж, как жена Садкова, встречается нечасто, хорошо бы его описать. – Как только следователь услышал фамилию Боронина, – мерно говорил Николай Андреевич, – так сразу сообщил, куда надо, дело в КГБ забрали и все засекретили. Зинаида, Славкина мать, слегла, мы с Юрой устроили ее в хорошую больницу, она там долго пролежала, но удалось выходить, спасибо докторам. – Но почему жертвой стал Садков? Следствие же вел Полынцев, Садков только обвинительное заключение составлял. – Так Славке-то откуда было знать такие тонкости? Ты не равняй то время с сегодняшним, тогда все было иначе. В те годы, например, слово «агент» можно было произносить только еле слышным шепотом и только между своими, коллегами. Рядовые граждане не должны были знать, что у каждого опера есть агентура, завербованные источники информации, это было государственной тайной. А сегодня – пожалуйста, какой сериал про полицию ни возьми – об этом говорят открытым текстом. Рассекретили. Было очень многих всяких ограничений, длиннющие списки того, что считалось служебной тайной, что – государственной, на чем ставить гриф «для служебного пользования», на чем – «секретно» или «совершенно секретно». И Юрка ни разу не назвал Славику ни одной фамилии. Ни Дергунова, ни Полынцева, ни Садкова. Говорил просто: следователь. Что человеку дозволено знать, то в приговоре написано. Садков зачем-то притащился в суд, видно, хотел послушать, как будет идти процесс, это же было его первое значительное дело, все-таки потерпевший Астахов – видная фигура. То есть дело-то, конечно, не его, а Полынцева, но ведь нельзя упустить такой удобный случай засветиться, показать себя. Процесс сделали закрытым, но Садкову разрешили присутствовать, видимо, не нашли аргументов, как его не пустить. Он и уселся за стол рядом с представителем гособвинения. Ну и в самом деле, судебные заседания закрывают для публики, а официальному участнику процесса как откажешь? Тем более следователю, который передал дело в суд. Оснований нет. Зинаида давала показания на суде, отвечала на вопросы об особенностях характера и поведения мужа, о его провалах в памяти, о болезненном отношении к аморалке. Вот там она Садкова и увидела. И фамилию его услышала. Во время следствия ее допрашивал Полынцев, это она, конечно, помнила, но раз в зале суда сидит Садков, значит, он и есть главный. Вот такая простая логика. Никто ей ничего не объяснял. Как поняла, так сыну и пересказала. Поэтому Славка записал Евгения Петровича Садкова в главные злодеи. Юрку не слушал, меня не слушал, все сделал по-своему. Терпение у него лопнуло. Надежды на справедливость от государства не осталось. И ждать больше не захотел. Вспомнил навыки, полученные в десантных войсках, и решил все раз и навсегда. И с Садковым, и с самим собой. Ну и так получалось, что и с матерью своей, Зинаидой. Когда с Виктором все случилось, она справилась, а это горе ее совсем подломило. Ей ведь даже пятидесяти тогда не было, а она в одночасье превратилась в старуху, сразу поседела, слабела на глазах, еле ходила, хотя и протянула после этого больше двадцати лет. В кармане у Губанова запиликал мобильник. Николай Андреевич посмотрел на экран и фыркнул: – Светка. Сейчас начнет гнать нас домой. Судя по коротким и недовольным репликам старика, племянница действительно волновалась и просила вернуться. – Не замерз я, все нормально… Нет у меня давления, успокойся… Я не голодный… Ну почему долго? Ничего не долго. В кои веки я воздухом дышу, ты радоваться должна. Все, не мешай, мы работаем. Петр с трудом сдержал улыбку, услышав эти слова. Прозвучало внушительно и солидно, как у человека, занятого на ответственной службе. Губанов спрятал телефон в карман. – Хорошая она, моя Светка, – сказал он с грустным вздохом. – Заботливая. Намучилась со мной. Ничего, скоро я ее освобожу, хоть вздохнуть сможет, собой заняться, а не только со мной, старым перечником, сидеть. – Зачем вы так, Николай Андреевич… – Что ж мне, делать вид, что вся жизнь еще впереди? Я уже не в том возрасте, чтобы притворяться. Слушай дальше. Я ведь не зря тебе про убийство на «Ждановской» рассказывал. Думал, наверное, что я просто так воздух сотрясаю? – старик скрипуче хихикнул. – Вот и нетушки! Тот случай с комитетчиком случился как раз в конце декабря, меньше чем через месяц после убийства Садкова. Андропов вместе с Прокуратурой Союза дали команду «фас!», тут и началось. Вскрывались злоупотребления, фальсификации, пытки, уголовщина всякая. И дело Садкова оказалось очень к месту, за него взялись как следует, стали трясти всех, кто был причастен к расследованию убийства Астахова, на звания и должности не смотрели. Вот тогда скандал и разразился. Выяснилось, что больше половины успешных и ярких дел Полынцева – дутые пузыри, он много лет занимался тем, что подтасовывал доказательства, одни прятал, другие подделывал, поощрял оперов, чтобы они мучили подозреваемых и выколачивали признания. Он же долго в областной прокуратуре сидел, со всеми операми был знаком. А они и рады стараться, им ведь тоже поощрение за раскрытие полагалось. И статистика раскрываемости хорошая, и начальство довольно. Кому грамоту, кому запись в личное дело, кому премию, а кому и досрочную звездочку на погоны. Всем хорошо. Плохо только тем, кого они безвинно отправляли на зону, и их семьям. По делам Полынцева под раздачу попали человек сто пятьдесят, если я правильно помню. «Правильно ты помнишь, – подумал Петр. – В интервью судьи Екамасова тоже эта цифра называлась. И нам с Кариной показалось, что это сильное преувеличение, фантазии старого человека». – Неужели сто пятьдесят? С трудом верится. Десять-пятнадцать – я бы согласился, но сто пятьдесят? Губанов неожиданно рассердился: – Тебе с трудом верится? А про дело Михасевича ты слышал? Пришлось признаться, что не слышал. – Там за тринадцать лет было двадцать два трупа, в серию не объединяли, все преступления рассматривали отдельно, посадили четырнадцать человек, а одного расстреляли. И только когда всполошились в Москве, прислали бригаду следователей, тогда и выяснилось, что все убийства совершил некто Михасевич, на которого никто и подумать не мог: он же был секретарем низовой парторганизации, даже избирался делегатом партийной конференции. За это беззаконие привлекли к ответственности около двухсот человек. Двести сотрудников милиции, прокуратуры, суда! Правда, спустили все по-тихому на тормозах, чтобы не портить репутацию правоохранителей. Лишение свободы дали только одному человеку, остальные отделались выговорами и понижением в должности. Следователя того, Жевнеровича, аккуратно отправили на пенсию. А он знаешь какой знаменитостью был? Лучшим следователем республики считался, образцом, имел множество наград, на него чуть ли не молились. Уникальный специалист, стопроцентная раскрываемость! Вот и выяснили, какой ценой и из каких материалов этот образец вылеплен. Следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры, а у него не то что юридического – даже полного школьного образования не было. Ведь он почти сорок лет в следствии проработал, и все эти годы – в должности «важняка». А ты говоришь, что не может быть. Может, юноша. Еще и не такое бывает. В середине восьмидесятых это случилось. Точно так же и с Полынцевым поступили. И со всеми, кто был причастен к нарушениям по его делам. – Значит, все доказательства вины Лаврушенкова были поддельными? – Именно. Брошюрки сомнительного содержания ему в дом подбросили и «нашли» при обыске, чтобы подкрепить версию. Показания свидетелей переиначивали и корректировали, подсказывали им нужные ответы, особо несговорчивым – угрожали. Составляли липовые справки об информации, «полученной оперативным путем». Самого Лаврушенкова били, издевались над ним, внушали нужные мысли. Виктор кротким был, доверчивым, сам никому зла не делал и от людей зла не ждал. Поверил, что действительно впал в беспамятство и убил человека. Провел месяц на экспертизе в Институте Сербского и прочно уверовал в то, что у него и в самом деле совсем плохо с головой, если в такое серьезное учреждение отправили. – Получается, все усилия вашего сына принесли свои плоды? Виктор Лаврушенков был оправдан?