– Посмертно реабилитирован, – кивнул Губанов. – Помнишь, как у Галича? Хотя откуда тебе помнить… Он прикрыл глаза и вполголоса продекламировал: – Грянули впоследствии всякие хренации, Следователь-хмурик на пенсии в Москве. Справочку с печатью о реабилитации Выслали в Калинин пророковой вдове. – Что это? – удивился Петр. – «Баллада о Сталине». «Дело явно липовое, все как на ладони, но пятую неделю долбят допрос…» Написано про пятидесятые годы, но, как видишь, к восьмидесятым тоже подходит. Да и не только к ним. А что касается усилий моего сына, то Виктора-то потом оправдали, хоть и посмертно, а Славка убил человека и сел на пятнадцать лет. На зоне примкнул к так называемой «отрицаловке», с администрацией не сотрудничал, нарушал правила внутреннего распорядка. Ни о каком условно-досрочном освобождении и речи быть не могло, отмотал от звонка до звонка. Освободился в конце девяносто пятого, устроился шофером грузовика на предприятии где-то в области, сел пьяным за руль, не справился с управлением и погиб. Меньше года на свободе прожил. Вот и решай сам, хорошие плоды получились у Юркиных усилий или не очень. – А Левшин? Удалось доказать его виновность? – Куда там… Все, что Юрка собрал, тщательно проверили, бывшую жену Левшина и лучницу эту допросили, они все подтвердили. Записку Полынцев уничтожил, чтобы никому на глаза не попалась. Пришли к выводу, что доказательства собраны не в полном объеме, а те, что собраны, не исследованы должным образом, и возможность их исследования утрачена. Поскольку новый подозреваемый скончался, то и заморачиваться не стали. Убийство Астахова считается нераскрытым. И не расстраивайся из-за того, что тебя в архив не пустили, там астаховского дела все равно нет, его же забрали, когда следователи КГБ занялись злоупотреблениями Полынцева. Так что оно находится в архиве ФСБ, а туда тебя все равно никто бы не пустил. Вот теперь все. Можно идти домой. Светка, небось, заждалась с обедом. Как – все? Неужели действительно все? Петр не мог в это поверить. То, что он сегодня услышал от Губанова, нужно записать и тщательно обдумать. Наверняка уже к завтрашнему дню появятся дополнительные вопросы. Так всегда бывает: во время интервью кажется, что спросил все, что собирался, и ответы были вроде бы полными, а начнешь работать над текстом и понимаешь, что надо бы еще вот это уточнить, и вот это спросить, и еще какие-то детали перепроверить… – Коньяк с собой забери, мне нельзя его домой нести, Светка будет ругаться. Или здесь оставь, прямо на скамейке, может, кому пригодится, – сказал Николай Андреевич и строго добавил: – Стаканы в урну выбрось. Можно подумать, Петя Кравченко производит впечатление человека, привыкшего оставлять за собой грязь и мусор! Стаканчики Петр послушно выбросил, коньяк хотел было оставить, но потом все-таки сунул бутылку в сумку: Карина любит добавлять в сладкий чай с лимоном ложечку чего-нибудь крепкого, чтобы согреться. Обычно это бывает ликер или какой-нибудь бальзам, но, наверное, любой хороший алкоголь сгодится. А еще коньяк ей бывает нужен для вкусных десертов, которые она частенько делает. Особенно здорово у нее получается тирамису, но, когда пару недель назад она собралась его готовить, от затеи пришлось отказаться: покупать целую бутылку, чтобы использовать совсем немножко, казалось глупой и нерачительной тратой денег. Ну а коль деньги Петр уже все равно потратил, то пусть коньяк займет положенное ему место в кухонном шкафу. Голова шла кругом. Пока они медленно шагали к дому, Петр судорожно пытался сообразить, о чем нужно успеть спросить прямо сейчас, пока еще есть возможность. Губанов не пригласил его подняться в квартиру, а напрашиваться Петр постеснялся. Было видно, что старик устал если не физически, то морально. – Можно я завтра снова приду? – спросил Петр, когда они остановились перед дверью подъезда. – Зачем? Я рассказал тебе все, что ты хотел узнать. Даже намного больше. Голос Николая Андреевича был равнодушным и тусклым. – Я сегодня поработаю с материалом, и у меня обязательно появятся вопросы, которые я не задал. Вы так интересно рассказываете, что я увлекаюсь и забываю о многом спросить. Если не завтра, то, возможно, в другой день? – Ладно, приходи завтра, если тебе так приспичило, – ответил Губанов с полным безразличием. Ткнул «таблеткой» в замок домофона и пробормотал что-то вроде: «Если доживу». * * * Николай Андреевич Губанов «Хорошо, что он не успел спросить ни про Юрку, ни про Михаила, – думал Губанов, раздеваясь в прихожей. – Ловко я от него отделался, вовремя». Светлана стояла рядом и порывалась помочь снять ботинки. – Дядя Коля, ну как так можно, а? – укоризненно говорила она. – Такой ветер сырой, вот-вот дождь польет, а ты рассиживаешься на бульваре, как на пляже. И запах я слышу. Где ты умудрился выпить? Ты меня обманываешь, вы не на бульваре сидели, а в пиццерию ходили, да? И ты опять ел то, что тебе нельзя? Ты как маленький, ей-богу! – Не ел я пиццу, – отмахнулся Николай Андреевич. – Мы действительно сидели на скамейке, на свежем воздухе. – Что, и пили на скамейке? – А что такого? Мы аккуратненько, никто не видел. И совсем по чуть-чуть. – О господи, дядя Коля! – выдохнула она. – Иди садись, я тонометр принесу, надо давление измерить. – Не надо мне ничего мерить, я прекрасно себя чувствую. Давай обедать, и я лягу отдыхать, – проворчал он. Светлана безнадежно махнула рукой и ушла на кухню. После обеда Губанов улегся на диван, накрылся пледом и отвернулся к стене. Юрка, сынок… Он был в таком отчаянии, когда Славик сделал то, что сделал! Считал себя виноватым, все пытался понять, можно ли было сделать что-то еще или как-то иначе, чтобы конец не оказался таким ужасным. Ходил подавленным, все валилось из рук. Даже расстался с девушкой, с которой тогда встречался: она не выдержала его постоянно плохого настроения и мрачной раздражительности. Потребовалось много времени, чтобы Юра пришел в себя и все вошло в привычную колею. А с Мишки – как с гуся вода! Ни на грамм своей вины не чувствовал. – У меня были все основания думать, что Лаврушенков – преступник, – спокойно говорил он. – Я просто поделился со следствием своими наблюдениями и соображениями. Они могли их не принимать во внимание. Какие ко мне претензии? Собственно, претензий к Михаилу никто и не предъявлял, но Николая коробило его безразличие и невозмутимость. Брат совершенно лишен способности к эмпатии, к сопереживанию. И своих ошибок никогда не признавал, с детства такой. Спокойным Михаил был только в той части, которая касалась вопроса «виноват или не виноват». А вот когда его вызвали на допрос к следователю КГБ и в довольно резкой форме объяснили, что он своими непрофессиональными действиями способствовал осуждению невиновного, реакция оказалась куда более выразительной. Хотя и предсказуемой. Именно об этом и предупреждал Николай своего сына. Удар по самолюбию и самомнению Михаила оказался таким сильным, что между семьями братьев пролегла глубокая трещина, которая за несколько следующих лет превратилась в пропасть. Преодолеть ее можно было бы, если бы не перестройка. Как только при Горбачеве разрешили частный бизнес, пусть и в ограниченных масштабах, из экономического подполья стали вылезать теневые капиталы. И масштабы этих капиталов были уже отнюдь не ограниченными. Всем известно, что большие объемы наличных денег требуют определенного рода обслуживания, и этим обслуживанием занялись уголовники. В том числе и некоторые Мишкины друзья детства, контактов с которыми он никогда не прекращал. В 1988 году в структуре Министерства внутренних дел было создано Шестое управление, призванное бороться с организованной преступностью. Николай даже не удивился, когда Михаил был назначен туда на одну из руководящих должностей. У брата завелись деньги, явно превышающие оклад содержания со всеми надбавками за звание и выслугу лет, и Губанов-старший ни минуты не сомневался в происхождении этих средств. Ему было противно, мерзко. Он давно уже перестал общаться с братом, ограничиваясь лишь короткими телефонными звонками для поздравлений с праздником или с днем рождения. Но теперь даже радовался тому, что семья раскололась. «Чем дальше от этой грязи – тем лучше», – говорил он и себе, и сыну. У Юры карьера не сложилась. Он стал по-настоящему хорошим сыщиком, грамотным, вдумчивым, изобретательным, однако не смог смириться с тем, что в, казалось бы, очевидной борьбе добра со злом так много лжи, хитрости, обмана доверия, притворства и коварства. Даже подлости и предательства. А уж закулисных игр и внеслужебных соображений – пруд пруди. Об этом Юрия Губанова не предупреждали, когда он выбирал профессию. И Николай Андреевич корил за это в первую очередь себя самого. Он воспитал сына идеалистом, романтиком, который искренне хотел бороться с преступностью и способствовать торжеству справедливости, и что из этого вышло? Разумеется, профессиональная деформация не миновала и Юрку, он стал более жестким, даже немного циничным, научился не пропускать через себя страдания каждого потерпевшего. Но не мог и не хотел смириться с тем, что для продвижения по служебной лестнице зачастую приходится и душой кривить, и язык в одно место засовывать, и прогибаться, и выполнять указания, которые сам он считал неправильными, ошибочными или глупыми. Его очень высоко ценили как оперативника, но никаких назначений на вышестоящую должность не предлагали и никуда не продвигали. Губанов-младший дорос до майорской должности и выше уже не поднялся. Потому как выше, там, где присваивают звание подполковника и полковника, нужно уметь не столько преступления раскрывать, сколько лавировать между струйками, а этого навыка у майора Юрия Губанова отродясь не было и за годы службы не появилось. Работать Юрию становилось с каждым годом сложнее. После смерти Брежнева хозяином страны стал Андропов, министра внутренних дел Щелокова сняли, на его место поставили человека, возглавлявшего КГБ. Вот тут и проявили себя в полный рост последствия того, что происходило в 1981–1982 годах, когда Комитет вплотную занялся нарушениями и злоупотреблениями в системе МВД. Ах, вы там все пьяницы, преступники и нарушители закона? Вот вам, получайте! Мы к вам направим на службу наших людей, честных и проверенных, а всех этих ваших алкашей и прочую нечисть – вон! Попался за распитием на рабочем месте – сразу за порог, без всяких разговоров. Началась отчаянная и безоглядная чистка кадровых рядов, в результате которой ядро опытных профессионалов оказалось размыто и ослаблено. В уголовный розыск приходили люди, имевшие весьма слабое представление о том, как и что нужно делать, и научить их было уже некому. А тут еще и ситуация с преступностью стала осложняться, со всех сторон понеслись крики о росте активности особо опасных рецидивистов, да и количество преступлений, связанных с наркотиками, резко увеличилось после начала Афганской кампании. Преступность в целом росла, особенно резко – к концу 1980-х, а раскрываемость неуклонно падала: накопилось уже два миллиона нераскрытых дел. Два миллиона! Потому что раскрывать было некому, в милиции огромный некомплект. В одном только уголовном розыске не хватало полторы тысячи оперативников, примерно столько же – в БХСС, с участковыми тоже было плохо. Кадровый состав милиции неуклонно ухудшался, это отмечалось во всех справках, которые в те годы составлял сам Николай Андреевич. А тут еще ЦК КПСС подлил масла в огонь: с 1986 года прекратил «мобилизации» на работу в милицию. Губанов-старший именно по такой «мобилизации» и попал в свое время в органы. Регулярные вливания активных комсомольцев и передовых рабочих позволяли хоть как-то укомплектовывать милицейские ряды до установленной положенности, а теперь и этот ручеек иссяк. Из высших школ ребята приходили не сказать чтоб уж очень хорошо подготовленные, да и поступали туда, как оказалось, уже не самые лучшие и достойные. Николай Андреевич помнил, в какой ужас пришел, когда перед ним положили очередную аналитику по высшим учебным заведениям системы МВД: ежегодно с дневных отделений отчислялся каждый десятый слушатель, с вечерних и заочных – каждый пятый. Плохо учились, прогуливали, пьянствовали, нарушали дисциплину, ввязывались в криминал. Как можно рассчитывать на высокую раскрываемость с таким кадровым составом? А «чистка рядов» продолжала свирепствовать. Только за один год 10 000 сотрудников привлекли к ответственности за нарушения законности, 2 000 – за укрытие преступлений от учета и фальсификацию, еще 1,5 тысячи – за совершение уголовных преступлений. Откуда они взялись? Переродились в ходе службы или были изначально непригодными для работы в органах, но кадровые службы их пропустили? Выходит, с принципами и правилами отбора что-то не так… Да, это, безусловно, очень хорошо, что таких оборотней выявляли и наказывали, но заменять-то их кем? Опытный кадровик, полковник Губанов понимал, что прежде чем начинать любую кампанию по очищению рядов, необходимо заранее подготовить резерв для замены, иначе работать будет некому. Но разве этим кто-нибудь «наверху» озаботился? Понятно, что работать «на земле» Юрию было куда труднее, чем раньше. Когда на рубеже 1990-х активно началось сращивание криминала с правоохранительными органами, обстановка стала для Юры невыносимой. Все, что хоть как-то поддерживало его интерес к работе, рушилось на глазах. То, что раньше считалось неприемлемым, становилось нормой. То, что выглядело постыдным, превратилось в предмет для гордости. То, за что прежде безжалостно выгоняли из органов, а то и сажали, расценивалось теперь как основание для повышения в должности. Как только в 1992 году приняли новое Положение о прохождении службы в органах внутренних дел, Юрий Губанов подождал еще годик и вышел в отставку, получив полагающуюся ему за двадцать лет безупречной службы пенсию. Ушел бы и раньше, но срок службы исчислялся с 1973 года, когда он поступил в Высшую школу милиции, так что пришлось немного потерпеть. Николай Андреевич хорошо помнил, как на сына сразу посыпались предложения о работе в службах безопасности: в стране полным ходом шла ваучерная приватизация, основывались банки, развивался туристический бизнес, новая экономика становилась на ноги, и всюду нужны были люди, обладающие связями и знакомствами как в правоохранительной системе, так и в криминальной среде. Чтобы «решать вопросы» и с теми, и с другими. Бывшие сотрудники милиции соответствовали этим требованиям как нельзя лучше, и на них был большой спрос. Деньги предлагали хорошие, да что там хорошие – огромные по сравнению с милицейской зарплатой, которую в те годы к тому же платили нерегулярно. Юра к тому времени уже был мужем и отцом двоих детей, сына и дочки. Жена, славная милая женщина, осталась без работы – научный институт, в котором она трудилась, был ликвидирован, а ее специальность оказалась никому не нужна. Юре пришлось преодолеть природную брезгливость и согласиться на одно из предложений. Но долго он не выдержал, через несколько месяцев уволился и перешел в ЧОП, работал обычным охранником в банке. Денег существенно меньше, зато совесть чиста. Юркина жена повздыхала и устроилась посудомойкой в какой-то ресторан. Платили там немного, но была возможность разжиться кое-какими продуктами. В те годы Николай Андреевич видел множество таких же, как его сын и невестка: выброшенных за борт специалистов, никому не нужных и вынужденных зарабатывать чем придется. Чаще всего «челночили», торговали на вещевых рынках, перегоняли из-за границы подержанные иномарки, делали ремонты, работали на стройках, шли в охрану. Да много чем занимались, только не тем, что действительно умели и любили, чему учились долгие годы. Сестра Нина тоже сняла погоны и ушла из органов, только раньше Юрки, еще в 1989 году, и по другим мотивам. Как только выслужила 25 лет, предусмотренные старым Положением о прохождении службы, так с головой окунулась в мелкий бизнес. Светочка растет, она уже подросток, ей много чего нужно покупать, а сама Нина еще даже до возраста бабы-ягодки не дотянула, сорок пять стукнет только через два года. Она хочет хорошо выглядеть, прилично одеваться, пользоваться импортной косметикой. Она хочет нравиться своему мужчине, который хоть и ненамного, всего на семь лет, но все-таки моложе. Они уже почти год живут вместе, Светочка относится к нему нормально, без восторга, но и без подростковых дерзких грубостей. Так что, бог даст, со временем все сложится и будет у Нины Губановой нормальная семья. Бизнесом она занялась вместе с женихом. Правда, по-настоящему он никаким женихом не был, о свадьбе никто из них даже не заикался, но как еще назвать мужчину, с которым делишь кров, стол и постель? Сожителем? Грубо и очень по-милицейски. Ну, разве что гражданским мужем, но это годится для посторонних. Жених – оно как-то нейтральнее, да и короче. Николай Андреевич, несмотря на плохое настроение, даже тихонько улыбнулся, лежа на диване под пледом, когда представил себе, как спрашивал бы много лет назад у сестры: «Как дела? Как Светочка? Как твой гражданский муж?» Он сам первым назвал того мужчину женихом. Нина тогда, помнится, посмеялась, но слово прижилось… Они занялись ширпотребом, организовали в заброшенном полуподвале маленький цех, прикупили несколько списанных швейных машинок, «варили» джинсу, шили куртки из плащевки, юбки годэ и прочую недорогую, но считавшуюся модной одежку, на глазок копируя модели из заграничных журналов. Нина командовала производством, ее жених возил продукцию на периферию и продавал. Ей очень хотелось жить так, как жил Михаил. Да, Антонина Губанова любила свою работу, которой отдала четверть века, но любила без самозабвения и с легкостью отказалась от нее, как только замаячила перспектива более или менее красивой жизни. Ладно, пусть не так, как у Миши, но хотя бы приблизительно! Она, в отличие от Николая Андреевича и Юры, не порвала отношений с братом, часто бывала у него дома, дружила с его женой Ритой, а Светочка с удовольствием возилась и играла с Мишиными детьми, двоюродными братиком и сестричкой. – Побывала у Мишки – как за границу съездила, – с горящими глазами говорила сестра Николаю Андреевичу. – Все такое красивое у него, импортное, прямо как в кино! Кухня – картинка, глаз не оторвать, еду подают на таких тарелках – я даже в ресторанах таких не видела. Салфетки кладут в специальных мельхиоровых колечках. В общем, настоящее дворянское гнездо. И оба ходят по квартире не в домашнем, как все мы, а в такой одежде, будто в театр собрались. Ритка рассекает в шелковом брючном костюме, даже фартук не надевает, представляешь? Вот раскрутимся, денег подзаработаем, и я у себя дома тоже красоту наведу. Каждый раз во время таких разговоров Нина начинала вслух мечтать о том, какой ремонт она сделает в своей квартире, какую мебель купит, какие светильники повесит… Николай Андреевич ее восторгов не разделял, но помалкивал. В конце концов, он ведь мужчина, а женщины устроены по-другому. Наверное, им действительно важна вся эта заграничная красота. Тем более у Нины девочка растет и мужчина рядом, ей хочется обустроить свое гнездо, сделать его уютным и привлекательным. А Николай живет один, Юрка с семьей обитает отдельно. И никакого сверкающего блестками гнезда ему не нужно, ему и так хорошо, все устраивает, все привычно. Едва услышав, что сестра собирается увольняться из органов, Михаил сразу предложил ей помощь. Но тут уж Николай Андреевич стоял скалой. – Даже не вздумай! – кричал он. – Не смей связываться с его дружками! Ты что, не понимаешь, как он собирается тебе помогать? Он пристроит тебя к каким-нибудь сомнительным, а то и откровенно преступным махинациям, которыми занимаются бандиты и уголовники. Он с ними всю жизнь дружит, ты же знаешь. Да, деньги ты поднимешь, наверное, большие, но и загреметь можешь по полной, а то и жизнью расплатишься. Хочешь стать частником – становись, я тебе слова не скажу, но только не рядом с Мишкой. – Думаешь, он меня не вытащит, если что? – недоверчиво спросила Нина. – У него огромные возможности, не даст сестренке пропасть. – Вытащит, – кивнул Николай. – Даже не сомневайся. Наш брат своих не бросает, что родственников, что друзей. Но тебе самой-то не противно будет? Ты двадцать пять лет носила погоны, ты боролась за каждого подростка, чтобы отвадить его от криминала, а сама готова влезть в него по самую макушку. Опомнись, Ниночка! То ли авторитет старшего брата сыграл роль, то ли Нина сама поняла всю меру опасности, но от помощи Михаила она тогда отказалась. Заработать сразу и много, разумеется, не получалось, Нина сутками пропадала в своем маленьком цеху, договаривалась с поставщиками тканей (большей частью украденных с какого-нибудь производства), умасливала разнообразные контролирующие органы, норовившие проверить противопожарную безопасность или санитарное состояние помещения, вникала в бухгалтерию. Она очень уставала, но упорно шла к своей цели. А цель оставалась все так же далеко. Ну, может, и поближе, но совсем капельку. Хватало в основном только на то, чтобы Светочка выглядела как принцесса и получала все, что пожелает: на дочку Нина никаких денег не жалела. Когда в начале 1990-х всем гражданам разрешили иметь загранпаспорта и открыли «заграницу», Нина с мужем (они все-таки поженились!) начали ездить в Польшу и в Турцию. Огромные тяжеленные клетчатые сумки, душные автобусы, нерегулярные и ненадежные чартерные рейсы, ночевки вповалку, еда всухомятку, отсутствие возможности нормально помыться, мошенники, норовящие втюхать негодный товар, бандиты, отнимающие заработанное… Всего этого Нина Губанова нахлебалась полной мерой. Силы и здоровье тратились, но не восстанавливались. Конечно, Михаил видел это и постоянно напоминал: только слово скажи – я помогу, сведу с нужными людьми, все будет в лучшем виде. Нина бы, наверное, в конце концов согласилась и приняла помощь, но тут коса нашла на камень в совершенно неожиданном месте. Ее муж отчаянно невзлюбил Мишу. Никаких видимых причин для этого вроде бы не существовало, но тем не менее… – Ни за что, – категорично отрезал он. – От твоего брата мы не примем ничего и никогда. – Но почему? – недоумевала Нина. – За что ты его не любишь? Что он тебе сделал? – Он подонок и мразь, – отвечал муж. – Он скользкий и лживый тип, подставит любого и глазом не моргнет. Он ненадежный и опасный. Примешь от него помощь – подпишешь всем нам приговор. То ли он знал что-то о Михаиле, то ли нутром чуял – Николай Андреевич так и не выяснил. Да и не стремился выяснять, ибо понимал: зять прав на все сто процентов. А уж откуда взялась эта его правота, из проверенной информации или от интуиции, значения не имело. В этом вопросе Губанов-старший и муж его сестры стояли единым фронтом. И если прежде Николай относился к избраннику Нины с некоторым недоверием, то теперь ясно понял, что они одной крови. Мужчины сдружились, несмотря на существенную разницу в возрасте. Это воспоминание тоже было тяжким для Николая Андреевича. Нина сгорела очень быстро, никто из родных даже не успел понять, что происходит. Наверное, лечение со временем помогло бы, но этого времени судьба и природа Ниночке не отпустили. Оторвался тромб, когда она лежала в больнице после удачно сделанной операции. – Может, мы были неправы, когда запрещали Нине связываться с Михаилом? – сказал тогда овдовевший зять. – А вдруг она осталась бы жива, если бы сделала, как он предлагал?